Уарда - Георг Эберс

– Он будет с головой выдан тебе в руки, – серьезно отвечала вдова. – Моему мудрому карлику Нему известно, что он совершил тайный поступок, который закон карает смертью.

Везир просиял и, успокоившись, воскликнул:

– Это меняет дело! Он убил кого-нибудь?

– Нет! – отвечала Катути. – Карлик поклялся, что сообщит тебе, только тебе одному, то, что ему известно. Он ведь предан нам всей душой!

– Хорошо, хорошо, – задумчиво произнес везир. – Но ведь и он неосторожен, даже слишком неосторожен! Да и вы все напоминаете мне всадников, которые, чтобы выиграть скачку, заставляют коня прыгать через копья. Напорется он на острие – ему же хуже, а вы бросите его и пойдете дальше пешими.

– Или копья пронзят нас вместе с благородным конем» – строго поправила его Катути. – Ты больше выиграешь, а потому и потерять рискуешь больше, чем мы. Но ведь самое ничтожное существо и то любит жизнь. Нужно ли мне говорить тебе, Ани, что я работаю на тебя не для того, чтобы приобрести какую-то выгоду, а потому, что ты мне дорог, как брат, потому, что я вижу в тебе воплощение попранного права моих предков.

Ани протянул ей руку.

– А с Бент-Анат ты тоже говорила на правах моего друга? Правильно ли понимаю я твое молчание? – спросил он ее.

Катути скорбно кивнула головой.

– Вчера еще это заставило бы меня отказаться от нее, – с неожиданной решимостью продолжал Ани. – Но сегодня у меня прибавилось мужества, и, если Хаторы мне помогут, я добьюсь своего – она станет моей!

С этими словами он прошел впереди Катути в залу, где Паакер по-прежнему беспокойно шагал из угла в угол.

Увидав Ани, махор низко склонился перед ним. Везир ответил на это движением руки – в этом жесте была и гордость и дружелюбие. Затем, уже опустившись в кресло, он обратился к Паакеру со словами приветствия, называя его сыном своего друга и родичем по крови.

– Весь мир, – сказал он, – прославляет твою бескорыстную отвагу. Такие храбрые мужи, как ты, редки, а у меня их вообще нет. Я желал бы, чтобы ты стал мне ближе… Но Рамсес не захочет лишиться тебя, хотя… хотя… Ведь твоя должность имеет две стороны: она требует отваги и умения хорошо писать. В первой тебе никто не может отказать, но что касается владения пером… Меч и тростниковое перо – очень различное оружие: одно требует крепких мускулов, а другое – деликатности пальцев.

Прежде фараону не нравились твои донесения; ну, а теперь – доволен ли он ими?

– Надеюсь, – ответил махор. – Мой брат Гор – опытный писец, он сопровождает меня в моих разъездах.

– Вот это правильно! – воскликнул везир. – Будь у меня право приказывать, я бы утроил число твоих помощников и дал бы тебе четырех, пятерых, даже шестерых писцов, чтобы ты неограниченно ими повелевал и давал бы им материал для донесений. Твоя должность требует мужества и осмотрительности, а эти качества редко сочетаются в одном человеке. Ну, а героев пера целые сотни в наших храмах.

– Я тоже так думаю, – согласился Паакер. Ани задумчиво опустил глаза, затем продолжал:

– Рамсес любит сранивать тебя с твоим отцом. Но это неправильно! Покойника ни с кем нельзя сравнить. Это был храбрейший воин-герой и искуснейший писец в одном лице. О тебе судят неправильно! И я сожалею об этом, потому что ты по материнской линии принадлежишь к моему несчастному, но высокому роду. Посмотрим, не удастся ли мне найти тебе достойное место. Пока еще ты нужен в Сирии, ну, а если фараон по-прежнему будет недоброжелателен к тебе, тогда – о вечные боги! – удались к себе в родовое имение! Ты уже не раз доказал свое презрение к смерти и теперь имеешь право наслаждаться вместе с женой своим богатством.

– У меня нет жены, – отвечал Паакер, слегка нахмурившись.

– Так пусть, когда ты вернешься, Катути найдет тебе самую прекрасную девушку во всей стране, – ласково сказал везир и улыбнулся. – Она целыми днями смотрится в зеркало и поэтому знает толк в женской красоте.

После этих слов Ани встал, попрощался с Паакером, протянул руку вдове и, уходя, обронил:

– Пришли мне сегодня же… с карликом Нему мой платок. Уже выйдя в сад, он еще раз обернулся и крикнул Паакеру:

– Сегодня у меня ужинают несколько приятелей. Прошу тебя, приходи и ты.

Махор поклонился. Он вдруг смутно почувствовал, как его опутывают невидимые нити. До этого часа он гордился собственной верностью своему призванию, своими заслугами, а теперь он узнал, что тот самый фараон, который пожаловал ему цепь, украшающую его шею, оказывается, презирает его. Больше того – весьма возможно, что он терпит его на этой трудной и опасной должности только в память об его отце, а ведь Паакер взялся за нее добровольно, без всякой корысти, несмотря на свои богатства, манившие его к спокойной жизни в Фивах. Он знал, что плохо владеет пером, но разве можно за это не уважать его? Много раз пытался он устроить все так, как только что говорил Ани. На его просьбу разрешить ему иметь при себе писцов Рамсес ответил отказом. Все, что он выведает, сказал тогда фараон, нужно держать в тайне, а никто ведь не может поручиться за чужие уста.

Когда подрос Гор, он стал послушным помощником брата и сопровождал его, даже после того как женился и должен был оставлять жену с ребенком в Фивах у их матери Сетхем. Вот и теперь он вместо Паакера поехал лазутчиком в Сирию, причем, по мнению махора, справлялся с делом плохо, но тем не менее получал похвалы только потому, что перо у него резво бегает по папирусу.

Привыкнув к одиночеству, Паакер и сейчас замкнулся в себе, совершенно забыв, где он, не замечая вдовы, которая, усевшись на подушки, молча следила за ним.

Невидящими глазами смотрел он прямо перед собой, а в голове его теснились беспорядочные мысли. Он считал себя жестоко пострадавшим, и ему казалось, что он вправе и даже обязан подвергать других ужасной участи. Все его чувства были смутны и как бы объяты туманом. Любовь в нем неразрывно сплеталась с ненавистью, но при этом он уже не сомневался, что овладеет прекрасной Неферт.

Во всем виноваты боги! Как много потратил он на них, и как мало дали они ему взамен! Лишь одно могло бы вознаградить его за все терзания, и он надеялся на это так же твердо, как на деньги, которые давал взаймы под надежный залог.

И все же горькие раздумья омрачали его сладостные мечты и надежды. Напрасно старался он вновь обрести спокойствие и ясность мысли.

Снедаемый сомнениями, он не знал, в какую сторону ему броситься, и не мог ждать ответа ни от одного из своих амулетов, так как не имел представления, на что ему загадать. Тут надо было думать и строить планы, а он был не в состоянии сделать это.

Он судорожно прижал руку к своему горячему лбу, но внезапно пришел в себя и вспомнил, где он. Он вспомнил о матери своей любимой, о своем разговоре с ней, во время которого она сказала, что умеет повелевать мужчинами.

– Так пусть же она думает и за меня, – пробормотал он. – А мое дело – действовать.

Он медленно подошел к Катути.

– Итак, решено! – вокликнул он. – Мы – союзники!

– Мы за Ани, против Рамсеса, – твердо сказала она, протягивая ему свою изящную руку.

– Через несколько дней я уеду в Сирию, а ты тем временем подумай, не будет ли у тебя какого-нибудь поручения. Деньги для твоего сына доставят еще сегодня, после захода солнца. Можно ли мне повидаться с Неферт?

– Сейчас – нет, она молится в храме.

– А завтра?

– Ну, конечно, мой милый. Она будет рада увидеть и поблагодарить тебя.

– Прощай, Катути!

– Называй меня матерью, – сказала вдова и помахала своим покрывалом вслед удалявшемуся племяннику.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Едва Паакер скрылся из виду, как Катути ударила в металлический диск, и на звон явилась рабыня. Катути спросила, не вернулась ли Неферт из храма.

– Ее носилки только что остановились у задних ворот, – отвечала рабыня.

– Пусть зайдет ко мне, – приказала вдова.

Рабыня удалилась, и через несколько минут в залу вошла Неферт.

– Ты звала меня? – спросила она, поздоровавшись с матерью и опускаясь на ложе. – Я устала. Нему, возьми опахало и отгоняй от меня мух!

Карлик уселся на подушку возле ложа и принялся усердно размахивать опахалом из страусовых перьев. Но Катути остановила его.

– Ступай! – сказала она. – Нам нужно поговорить наедине.

Карлик пожал плечами и встал. Но Неферт бросила на мать такой взгляд, перед которым Катути не могла устоять.

– Оставь его! – сказала Неферт так мягко и кротко, словно от этого зависела вся ее жизнь. – Мухи так мучают меня. А Нему умеет молчать.

При этом она схватила карлика за уши, как хватают комнатную собачонку. Потом она позвала свою белую кошку, которая грациозно прыгнула ей на плечо и замерла там, выгнув спину, ожидая нежного прикосновения пальцев хозяйки.

Нему вопросительно взглянул на свою госпожу, а та, обернувшись к дочери, строго сказала:

– Мне нужно поговорить с тобой об очень серьезном деле.