Блондинка. том I - Джойс Оутс

Нет, иногда ей все же удавалось выдавить «мама Глейзер» — еле слышным, замирающим голоском. Бесс Глейзер была очень добрая женщина, настоящая христианка. И винить ее в том, что она слишком пристально и подозрительно присматривалась к новой своей невестке, было трудно. Пожалуйста, не надо ненавидеть меня за то, что я вышла за вашего сына. Пожалуйста, помогите мне стать ему хорошей женой.

Она преуспела там, где Глэдис потерпела полный провал. В этом она была готова поклясться.

В Баки ей нравилось все, даже похотливость и ненасытность, с которой он занимался с ней любовью, называя ее своей сладенькой, своей миленькой, Малышкой Куколкой. И при этом еще постанывая, содрогаясь и даже повизгивая, как лошадь — «Ты моя маленькая лошадка, Малыш! Гоп-гоп!» — и постельные пружины нещадно поскрипывали и верещали, словно мышки, которых кто-то давил. А потом Баки лежал в ее объятиях, грудь его тяжело вздымалась, тело было скользким от обильного пота, запах которого ей так нравился. Баки Глейзер обрушивался на нее, подобно снежной лавине, погребал под собой, пригвождал к постели. Муж меня любит. Я — мужняя жена. И никогда уже не буду одна.

Она уже позабыла обо всех своих девичьих страхах. Какая же дурочка она была!..

Теперь уже ей завидовали незамужние женщины и не обрученные девушки. Это было видно по их глазам. Восхитительное чувство! Волшебные колечки на безымянном пальце левой руки. «Чета Глейзеров» — так называли теперь их с Баки. Свадебное колечко было из потускневшего темного золота, слегка потершееся от времени. Снято с пальца мертвой женщины. Обручальное кольцо украшал маленький бриллиантик. То были совершенно волшебные колечки, они так и притягивали взгляд Нормы Джин к зеркалам и любым другим отражающим поверхностям; она никак не могла налюбоваться на свою руку в этих колечках, смотрела на них как бы со стороны. Кольца! Замужняя женщина. Девушка, которую любят.

Она была мила и хороша собой, как Джанет Джейнор в фильмах «Первая красавица», «Девушка из маленького городка», «На солнечной стороне». Она была молода, как Джун Хейвер, как Грир Гарсон. Она была словно родная сестра Дине Дурбин и Ширли Темпл. Буквально за какую-то одну ночь она потеряла всякий интерес к роскошным и сексуальным звездам Голливуда типа Джоан Кроуфорд или Марлен Дитрих. Даже Джин Харлоу с платиновыми, безбожно выбеленными волосами казалась ей теперь фальшивой, ненастоящей. Хоть и красавица, но все равно фальшивка. Голливудская фальшивка. А Мей Уэст — так это вообще посмешище! Разве это настоящая женщина? Одно слово, артистка!

Нет, конечно, эти женщины делали все, что могли, чтобы продать себя подороже. Они делали себя такими, какими хотят их видеть мужчины. Ну, если не все мужчины, то большинство. Чем мало отличались от проституток. Просто стоили дороже и делали себе «карьеры».

Никогда и ни за что не стану себя продавать! Пока люблю и любима.

Где-нибудь в трамвае, ловя на себе взгляды посторонних, и мужчин, и женщин, Норма Джин вдруг испытывала сладостное чувство гордости и счастья. Ведь все эти взгляды были устремлены на ее руку, на палец с кольцами. Глаза посторонних немедленно определяли, что она замужняя женщина! И надо же, такая молоденькая! Нет, ни за что и никогда в жизни не снимет она с руки этих фамильных колец.

Только смерть заставит ее снять эти фамильные кольца.

«Будто на небеса попала! А ведь я еще не умерла».

Все было бы хорошо, если бы ее не мучил один и тот же ночной кошмар, причем началось это у Нормы Джин буквально на следующий день после свадьбы. Некий непонятный человек без лица (мужчина? женщина?) подкрадывался к ее кровати и наклонялся над ней. Сама Норма Джин лежала при этом, словно парализованная, не в силах ни бежать, ни шевельнуться. И знала одно: этот человек хочет снять кольца с ее руки, а она отказывается отдать их ему. И тогда таинственный человек хватал ее за руку и начинал отпиливать ей палец ножом. И все это казалось настолько реальным, что Норма Джин была уверена, что истекает кровью, и с душераздирающими стонами и криками просыпалась. И если Баки был рядом, если в ту ночь он не выходил в ночную смену, он тоже просыпался и сонно пытался успокоить ее. Обнимал сильными руками, прижимал к себе и, легонько покачивая в объятиях, бормотал:

— Ну, тихо, тихо, Куколка! Тише, Малыш! Это всего лишь плохой сон. Большой Папочка не даст тебя в обиду, не бойся. Ну, все о’кей?

Но не всегда все бывало «о’кей», во всяком случае, не сразу. Иногда Норма Джин была так перепугана, что не могла заснуть до утра.

Баки пытался проявить понимание и сочувствие, Баки льстило, что молодая жена так отчаянно нуждается в нем, но сам при этом чувствовал себя несколько неуютно. Ведь, по сути, он и сам был почти ребенком. Всего-то двадцать один год! А тут вдруг начало выясняться, что его Норма Джин — девушка непредсказуемая. Когда они просто встречались, она была так весела, ну просто солнечная-солнечная девочка, а теперь, в такие вот беспокойные ночи, он увидел и другие ее стороны.

Неприятным для Баки открытием стали, к примеру «колики» — так стыдливо называла Норма Джин свои критические дни. Прежде он, к своему счастью, был избавлен от подобных женских секретов. Теперь же оказалось, что раз в месяц из Нормы Джин не только хлещет кровь (как из зарезанной свиньи, он просто не мог удержаться от этого сравнения), причем хлещет из влагалища, места, предназначенного «для любви». И толку от нее на протяжении двух или трех дней совсем никакого — все время лежит в кровати с грелкой на животе, а иногда еще и компрессом на лбу (оказывается, у нее еще и «мигрени»!). Мало того, она категорически отказывалась принимать лекарства, даже аспирин, который рекомендовала мать Баки. И это бесило его: «Христианская наука! Да это же бред какой-то, разве можно принимать всерьез?» Впрочем, спорить и ссориться с молодой женой ему не хотелось, это только осложнило бы положение. И он пытался, как мог, проявлять сочувствие, он очень старался. Ведь теперь он был женатым мужчиной, и (как сухо выражался его старший, тоже женатый брат) уж лучше ему свыкнуться с этим фактом, в том числе и с этим отвратительным запахом.

Но ночные кошмары! Баки совершенно выматывался на работе и мечтал выспаться — если б позволили обстоятельства, он бы проспал часов десять — двенадцать кряду, — а тут Норма Джин со своими кошмарами! Она будила его, пугала чуть ли не до смерти, сама пребывала в панике, просто в невменяемом от страха состоянии, и ее коротенькая ночная сорочка была насквозь мокрой от пота. Он вообще не привык спать в постели вдвоем. Ну, по крайней мере не всю ночь напролет. И ночь за ночью. И уж тем более с такой непредсказуемой женщиной, как Норма Джин. Словно их было две, ночная и дневная Норма Джин, с виду похожие, как близнецы. И ночная иногда одерживала верх, невзирая на то, как мила и добра была дневная, как любила его, да и сам он тоже был от нее просто без ума. Он держал Норму Джин в объятиях и чувствовал, как бешено колотится ее сердечко. Как у испуганной маленькой птички, как у колибри. А уж вцеплялась она в него мертвой хваткой! Даже удивительно, откуда у такой хрупкой девушки столько сил. Впрочем, женщина в страхе не намного слабее мужчины. И до конца еще не проснувшемуся Баки казалось, что он находится в школе, в спортивном зале. Лежит на мате и борется с соперником, твердо вознамерившимся переломать ему ребра.

— Ведь ты не оставишь меня, Папочка, нет, нет? — истерически вопрошала Норма Джин. На что Баки отвечал сонно: «Угу», а Норма Джин продолжала настаивать: — Обещай, что не оставишь! Да, Папочка, да?

И Баки говорил:

— Ну, конечно, Малышка, все о’кей. — Но Норма Джин не унималась, продолжала твердить свое, и тогда Баки говорил уже строже: — Зачем это мне оставлять тебя, Малышка? Ведь я только что на тебе женился. — В этом ответе было что-то не то, но ни один из них не мог определить, что именно. Норма Джин еще крепче обнимала Баки, прижималась горячей и мокрой от слез щекой к его шее, и пахло от нее влажными волосами, и тальком, и подмышками. И еще — каким-то звериным страхом, именно так определил бы этот запах Баки. А она все шептала:

— Так ты обещаешь, да, Папочка? — И Баки бормотал в ответ, да, да, он обещает, но нельзя ли поскорее лечь спать, прямо сейчас?

И тогда Норма Джин вдруг начинала хихикать и говорила:

— Вот тебе святой истинный крест, да, Папочка? — И крестила пальчиком грудь Баки, и щекотала кудрявые волоски над его сердцем, и Баки вдруг возбуждался, его Большая Штуковина вдруг поднималась, и Баки хватал пальчики Нормы Джин и притворялся, что вот сейчас, сию минуту съест их, и Норма Джин брыкалась, и отбивалась, и хихикала, и верещала:

— Нет, Папочка, нет!

И тогда Баки припечатывал ее к матрасу, наваливался на нее всем телом, пощипывал и теребил ее груди — это просто с ума сойти, до чего ж хорошенькие у нее были грудки! — лизал ее, рычал: