День поминовения - Наталья Баранская

А Вася долбит свое: выходи за меня да выходи. Ему скоро в армию идти, боялся меня упустить.

Говорю отцу: замуж думаю выходить, что вы, папа, скажете? Узнал отец, что за Василия, отговаривать стал. Семья большая, бедная, парень своевольный, с норовом. Потом говорит: делай, как знаешь, по годам тебе можно и подождать, но если он тебе шибко по сердцу, то иди. Только выходите на самостоятельную жизнь, с ними не селись, они недружные, а бабка у них ведьма.

Мать тоже не запретила, сказала надвое: сломает он тебя, дочка, сомнет, не управишься ты с ним. Конечно, парень видный, такого мужа иметь лестно, всем он глянется, но спокою не жди. Однако, если душа лежит, иди, возраст, знать, своего требует.

Мне было предсказание, что замуж меня не возьмут. Лет шестнадцати я была, как поехали мы всей семьей к тетке, маминой сестре, на свадьбу — дочь она замуж выдавала. Под Серпуховом мамы моей деревня, родина ее. Загостились. Собрался молодежи цельный косяк — двоюродные, троюродные. Там две тетки жили, дядька, у всех дети, большие, маленькие.

Наладились мы как-то в карты играть, человек десять народу, от взрослых укрылись в чьей-то избе, малышей не взяли. Карты дело серьезное. Во что тогда играли? В подкидного, в носы, в Акулю. Мне редко дома доводилось, так я не очень понятливая была. Сижу промеж двух братьев двоюродных, один помогает, другой мешает. Деньги на блюдечко клали — по копейке. Капитал небольшой, но ребят от этих копеек в такой азарт кидало — крик, шум, гомон в избе стоит. И шумят, и орехи с семечками грызут. А мне не до орехов, в картах бы разобраться.

А у меня коса тогда была длинная, ниже колен,— как сяду на лавку, так до полу коса.

В этой избе, у родных наших, жил заяц, зайчонком еще его принесли и вырастили, звали просто Зая. Мы, гости, и не знали про этого зайца. Идет игра, а я чувствую, кто-то меня за косу трогает, тихонько так. Подумала на братишку, он легонько подергает разок-другой — не больно, а чуть щекотно, я и молчу. Мне бы косу-то наперед перекинуть, а я картами занятая.

Одна девчонка пошла воды испить, да как крикнет; “Ой, гляньте-ка, Зайка у Лизы косу скоротил!” Все вскочили, карты бросили: и впрямь вот такой кусок, с две ладошки, от косы заяц отгрыз.

Тетка сказала: плохая примета, замуж Лизку не возьмут. Мама рассердилась, однако волосы мои у зайца отобрала, он их в корзинку свою снес, и дома сожгла в печи с каким-то наговором.

Коса моя больше не выросла, как заяц отмерил, такая и осталась. А замуж я все-таки вышла.

Душа моя не лежала идти за Васю. Не хотела моя душенька, а я ее приневолила. Заколдовали они меня, не иначе... Сколь-то времени я еще ответ не давала, раздумывала, но тут Вася этому конец положил.

Сейчас как вспомню, так смех берет над собой, над нами обоими — ох и глупые были! А тогда испугалась не на шутку.

Идем с гулянья, опять же втроем, с Сашей. Вдруг Вася меня за руку схватил, повернул назад — идем, Лизавета, к церкви. И потащил. Саша остановился было, потом пошел своим путем. А Вася меня тянет и тянет и молчит. Дошли до церкви, он тянет на паперть. Народу вокруг нет, час поздний, село спит.

Теперь, говорит, Лизка, становись на колени. И сам становится рядом тоже на колени. А меня все держит, руку стиснул, аж больно. Говорит:

— Хватит меня мучить, клянись, что пойдешь за меня, перед церквой клянись.

Онемела я, стою на коленках, молчу, а про себя думаю: господи, да что же он придумал такое? А он свое: клянись да клянись. И слова подсказывает:

— Клянусь я, Лизавета Тимофеевна Столярова, перед святой церквой, перед престолом Божиим...

Кто его научил? Не иначе, бабка. Молчу, не знаю, что делать. Бежать? Дак он держит, как в железы зажал. Кричать? Дак от людей стыдно. Смотрю, а у него слезы по лицу текут.

Сердце мое отозвалось: жалеть начинаю, утешить его хочется. А он вдруг другой рукой пистолет вытащил и мне в ребра уставил, да больно так, ровно гвоздь втыкает.

— Ну, долго ты еще думать будешь? Говори, а то враз застрелю.

Испугалась я ужасть как, сказала те слова, что он хотел, поклялась перед церквой, что выйду за него. Только жалость, какая едва в душу торкнулась, замерла, истаяла.

Поклялась, а как он пистолет убрал, добавила:

— Только знай, что жить мы с тобой будем плохо.

Да и подумать: какая тут любовь, если с пистолетом? Потом-то я узнала — пистолет был незаряженный и вовсе негодный, нашел его Вася на чердаке, отец Васин в ту, первую, войну с фронта привез, подобрал где-то на забаву ребятам. Так Вася мне потом объяснил, а раньше говорил, будто им оружие выдавали на кулаков, защищаться. Любил приврать для интересу, случалось.

Свадьбу справляли будто по-новому, без церкви, а на самом деле венчались, только в другом селе, дальнем, чтоб Васю из комсомола не выгнали. А венчаться требовали все: мои родители, его мать с отцом, а главное — его бабка, да и сама я иначе несогласная была. Бабка, когда его учила клятву с меня брать, сказала: только чтоб венчаться, иначе клятва силы иметь не будет. Все это потом открылось.

Покорилась я Божьему веленью, Васиному хотенью. Пожили в нашем селе недолго, Васю послали работать в Звенигород, дали нам комнату в большом доме, общем, когда-то у купца отнятом. Комнату да кусок сада под окнами, не более сотки. Заскучала я в этой клетке, как птица пойманная, но долго скучать не пришлось. Вася пошел служить в Красную Армию за Урал, а я уехала к своим, в родное село. Там и родила свою первенькую — Алевтинку.

Потом одно за другим, и за год все перевернулось: сестру выдали в другое село, отец заболел тяжко и вскоре помер, и остались мы с мамой и моей дочкой одне. А потом вышел случай наш дом деревенский продать, а в Звенигороде другой купить, чтобы с матерью мне не разлучаться. И стали мы звенигородские до конца жизни.

Служит мой Василий Петрович в армии, на второй год вызвал — приезжай навестить, а то никто не верит, что я женатый, к другим жены приезжают, не приедешь, так знай — девушек и тут много есть. Не хотелось, но съездила. Про дом ничего не сказала, дом-то на меня купили, как я стала звенигородская. Сколько-то денег и я добавила, продала из своих вещей что было хорошего. Но боялась я мужа и не сказала. Вася в армии специальность получил по строительному делу: и плотничал, и штукатурил, а кроме того, полюбилось ему столярничать. Отец мой сказал бы: “Вот и руки у него отросли”.

Как вернулся Василий из армии, он нам эти руки и доказал. Приехал в нашу комнату — она на замке, соседи сказали, где меня искать. Налетел на нас с мамой, как туча с громом. Все расшвырял, разметал,— я здесь жить не буду, пошли, Лизка, домой, как ты без меня смела дом покупать. А я ему: “Васенька, ты что, я не на твои деньги, на мамины. Чем тебе дом плох? Ты ему порадуйся, дому-то, неужто лучше в общежитии ютиться?” А Вася в ответ дверью вдарил, аж филенка выскочила, и ушел.

Домик у нас с мамой хороший, старенький, но крепкий, над домом липы высокие, лет сто, не меньше, позади сад и огород, яблони растут, смородина, малина. Четыре окошечка на палисадник — это зальце, да четыре в сад — комнатка, кухонька. Посредине дома печь русская, деревенская, весь дом греет. Мы с мамой сад уже обрядили, малину прочистили, смородины подсадили, яблоням сухие ветки срезали, стволы известкой забелили. Позади дома овощи, картошка, а в палисаднике цветы разные посажены. Хорошо! Чем Васе немило?

Однако месяца не прошло, вернулся Василий. Но не по-хорошему. Говорит, что с тещей жить не хочет, давай дом разделим надвое. Мама у меня тихая, ласковая. Обиделась, но меня уговаривает. Согласись, Лизанька, пускай дом делит, не отнимать же у дочери отца через такой капрыз, не расходиться же тебе с мужем из такой малости. А я все равно с тобой буду, хоть и за стенкой.

Еще раз попробовала его уговорить, а он мне в ответ: мне, может, вообще с тобой жить не следует — я комсомольский работник в районном масштабе, а ты что? Ты швея-надомница и к тому же религиозно одурманенная женщина. Ах, я ему говорю, как ты с меня клятву брал на паперти, тебе не мешало, что я “в дурмане”, а теперь не по нраву. Если не подхожу я тебе, найди другую, которая без клятвы за тобой пойдет и с преогромным удовольствием. Не понравилось Васе, как я сказала, замолчал.

Уступила я ему, давай дели дом, порти на свой лад. Он все сам, своими руками, и стенки поставил, и двери навесил, и вторые сенцы пристроил. Суродовал дом: вместо зальца в четыре окна получились две узенькие комнатки, а кухню с комнатой, что окнами в сад, разделил на четыре клетушки. Сделал по-своему и стал добрый: вот вам дверка из одной кухоньки в другую, ходите друг к дружке, когда захочете.

Устроился Вася вскоре столяром на мебельную фабрику. Я ему говорю: давай образование заканчивай, у тебя ж только четыре класса. Пошел в ФЗУ поступать, ребята его на смех, во какой дядька заявился. Не стал учиться: я, мол, и так хороший столяр, обойдусь без учения. Столярничает, но разряд дали низкий, обидно.