Заговор Ван Гога - Дж. Дэвис

– А сейчас ты начала укорять саму себя. Подумай хорошенько. Что с тобой творится? Приступ ретроактивных угрызений совести?

– Что? Как? Я не понимаю, чего ты бормочешь…

Хенсон свернул на парковку. Девушка протестующее вскинула руки.

– Я же тебе велела ехать прямо в аэро…

Он оглянулся через плечо и ухватил Эсфирь за кисть.

– Тихо. Помолчи и слушай, что я тебе скажу.

Эсфирь раздраженно выдернула руку, но осталась в машине.

– Ты живешь на свете только потому, что Сэмюель Мейер не погиб. Наверное, из-за этого ты сама перекладываешь на себя вину за его преступления, если их можно так назвать. Душа каждого человека принадлежит только ему и никому другому. Разве тебя родили уже запятнанной грехами отца? Чушь.

– Тебе легко говорить, – посетовала Эсфирь. – Твой отец был мелким простодушным фермером.

– Вообще-то, он держал бакалейную лавку. – Хенсон погладил пальцами руль и встретился с ней глазами. – И не таким уж он был простодушным. В семидесятом отец ради страховки поджег свою лавку.

Эсфирь потупилась, а когда снова посмотрела ему в лицо, Хенсон уже глядел в окно. Похоже, он сам не ожидал, что вдруг выдаст семейный секрет.

– Да нет, я не вру, – сказал он наконец. – Его так и не уличили, но я-то всегда знал…

– По крайней мере, ты с ним потом говорил?

– Нет.

– Почему нет?

– Просто не хотел этому верить. Наши предки держали эту лавку аж с тысяча девятьсот десятого. А потом, когда отец умер, я понял, что вся его жизнь была направлена на то, чтобы защищать семью, заботиться о нас. Велфорд загибался. Мы почти обанкротились. Думаю, шериф кое-что знал, но решил смотреть в другую сторону.

– Стало быть, ты на сто процентов не уверен…

Хенсон постучал кулаком по груди. Вновь девушка обратила внимание, что он снял свое обручальное кольцо.

– Да уверен, уверен. За счет страховки мы переехали в Канзас-сити, а на оставшиеся деньги меня отправили в колледж. Порой мне удается самого себя убедить, что все было иначе, однако сердце-то не обманешь… Вот так он выражал свою любовь к нам. Думаю, он и на преступление-то пошел только ради нас.

Эсфирь с минуту размышляла.

– Можно и под таким углом смотреть, хотя разница уж очень велика.

– Ничуть не лучше воровства. И не важно, что за причина.

– Мой-то отец помогал нацистам уничтожать его собственный народ!

– Знаешь, давай подумаем, что именно тебе известно. Итак, Сэмюель Мейер был молод. Немцы в ту пору охотились на евреев. Он рассказал Турну какие-то вещи, и тот их использовал против людей, чем-то ему не потрафивших. Турн держал жизнь Мейера в своей потной лапе. И откуда мы это знаем? Да всего лишь со слов Турна.

– Но ведь Мейер выжил, так?

– Это вовсе не означает, что Турн сказал правду.

– У Мейера даже оказался Ван Гог.

– Чей? Федора Минского! Картина пришла из Франции. У Минских ее отнял Стефан Мейербер. И что сделал Мейер? Наверное, стащил ее прямо из вагона. Или, скажем, это сделал полковник Шток, а Мейер уже потом, в свою очередь, ее выкрал. Кто-то один из них – или даже на пару – организует затем поджог грузовика. Огонь видели все.

– Получается, он помогал Штоку бежать? Чтобы потом, как выясняется, сын штандартенфюрера начал за мной охотиться? Надо же, какой закрученный сюжет…

– А ты погоди-ка язвить, – продолжил Хенсон. – Судя по архивным данным, Мейера подобрали американские пехотинцы. Отправили на санобработку, вещи – в вошебойку, дали новую одежду… Отсюда вопрос: мог ли он носить с собой Ван Гога? Да так, чтобы никто этого не заметил? Он, наверное, где-то его спрятал. Может, даже в особняке Турна. В пятьдесят пятом, сразу после получения американского гражданства, он опустошил свой банковский счет, чтобы купить авиабилет в Европу. Своего рода турне. Думаю, именно тогда он прихватил с собой полотно и контрабандой протащил его в Штаты. Между тем Шток оказался в Чили благодаря их организации, которая перебрасывала бывших нацистов в Южную Америку, подальше от опасностей. Вряд ли Шток знал, что Ван Гог теперь у Мейера. Кстати, Мейер мог просто подсмотреть, куда Шток положил картину, выкрал ее и перепрятал в другое место. Откуда и забрал портрет в пятьдесят пятом.

– «Возможно, наверное, мне кажется»!.. Тьфу! Что вообще это доказывает? Да ничего. Если Шток не знал, что картина у Мейера, то зачем он послал за ней своего сына?

Хенсон улыбнулся.

– Вот тут-то начинается самое интересное. В шестьдесят шестом, когда Иммиграционное бюро начало расследование прошлого твоего отца, подозревая, что под его именем скрывается Стефан Мейербер, группа Визенталя направила к нему молодого оперативника. Его задачей было уговорить Мейера во всем признаться, очистить свою совесть, а заодно помочь им разыскать других военных преступников. И разумеется, в открытую рассказать всю историю, чтобы никто и никогда не забыл, что творилось в Третьем рейхе.

– И?

– Он напрочь отрицал, что его зовут Мейербер, и даже пытался угрожать оперативнику: дескать, он отлично понимает, что у того на уме. – Хенсон помолчал. – Молодой человек продолжал давить, однако Мейер уперся и заявил, что ему сказать нечего.

– Доносчик бросил доносить? Предавать свой народ для него в порядке вещей, а вот выдавать бежавших нацистов нельзя? Думаю, он просто решил спасти свою шкуру по какой-то иной причине. И ты мне сейчас ее назовешь, да?

– Может, он так поступил потому, что твоя мать его оставила. Наверное, он понимал, что рассказы только усугубят его вину.

– «Наверное», «наверное»… – проворчала Эсфирь.

– А может, чтобы уберечь вас обеих от Штока и ему подобных.

– Мартин, в это как-то с трудом верится.

– А хочешь узнать, что я сам об этом думаю?

Эсфирь помотала головой.

– Я уже добрую сотню сценариев прокрутила. С чего ты взял, что твоя теория окажется лучше? Вези меня в аэропорт.

– Он не был моим отцом, – настаивал Хенсон. – Мне все равно, военный ли он преступник или нет. Вот почему я могу рассуждать об этом гораздо спокойнее. И яснее. – Он сложил руки на груди и откинулся на спинку. Сделал глубокий вдох и заговорил чуть ли не шепотом: – И между прочим, у меня больше фактов, чем ты думаешь.

Наступила тишина. Мимо машины промчался трескучий мопед.

– Факты? – спросила Эсфирь.

– Готова слушать?

– Да, но соглашаться с твоими выводами не обязана. У тебя до сих пор есть мотив. Хочешь меня завербовать.

– Поверь мне, команда так или иначе будет собрана. С тобой или без тебя. Верховный суд США открыл двери для разбирательств в отношении похищенных сокровищ искусства других стран. За последние годы появилось множество новых Яковов Минских и их семей. Речь идет о целой массе украденных ценностей… Ну, будешь меня слушать или нет?

Девушка пренебрежительно махнула рукой.

– Только не задерживай. Мне еще на самолет надо.

– Хорошо. Итак, во-первых, Ван Гог семейства Минских. Тут все просто. Сначала картину забрал Мейербер. Она ушла на север, когда операция «Наковальня» выбила немцев из Южной Франции. Каким-то образом Мейер наложил на нее руки и позднее перевез в Чикаго. Но вот чего ты не приняла во внимание, так это квалификацию Турна. Со своим опытом работы он вполне мог догадываться о существовании этого полотна. Впрочем, он никогда его не видел, вплоть до того дня, когда мы принесли картину ему в «Палмер-хаус». Он с ходу принял ее за собственноручную подделку и чуть было не упал в обморок. Турн не знал, как поступить. Возраст уже преклонный, здоровье не ахти, так что его решение оказалось далеко не идеальным.

Позднее он вспомнил ту особенность насчет руки. Сделал несколько международных звонков из гостиницы, пытаясь отыскать кое-какие детали, которые ему помнились из письма Ван Гога. Письмо это находилось в частных руках, и он нашел его только после возвращения в Европу. Он-то думал, что письмо было адресовано Тео, брату Винсента, или же наоборот. Оказалось, впрочем, что его написал доктор Гаше, еще один человек, подружившийся с Ван Гогом. К примеру, имеется парочка портретов этого врача, причем один из них установил аукционный рекорд. Гаше сам баловался живописью и, возможно, даже пытался подражать Винсенту. В конечном итоге Турн вспомнил одно место из письма, которое Гаше написал своему кузену. В нем упоминалось, что Винсент чрезвычайно увлекся какой-то восточной религией, постоянно о ней толковал и даже собирался «подкорректировать» все свои работы, чтобы отразить в них эту самую религию. Возможно, что на Винсента в ту пору нашел его очередной бзик и он переделал всего-то парочку полотен, после чего его настроение опять изменилось. Впрочем, готов поставить сто к одному, что эксперты еще займутся более тщательным анализом его картин того периода. Жолие показывал мне кое-какие автопортреты, где Ван Гог изображал себя в образе японского монаха.

В письме Гаше имелась одна крошечная деталь, но Турн отлично ее помнил. С таким тщеславием, как у него, наш почтенный старец тут же увидел шанс возвыситься среди специалистов. К моменту окончания экспертизы, когда все согласятся, что портрет подлинный, он готовил блестящую кульминацию: достанет из кармана письменное свидетельство, которое устранит все сомнения и подтвердит его способность распознавать настоящего Ван Гога с первого взгляда.