Ромашковый лес - Евгения Агафонова

стал искать цветные стеклянные пузырики повсюду. Он долго смотрел на лампочку, потом резко отводил взгляд и видел мыльные пузыри, он бросал взгляд на обычный диск и видел мыльные пузыри. Каждый вечер перед сном он заходил в ванную комнату, брал пластмассовый стаканчик, наливал в него воды, средство для мытья посуды и соломинкой выдувал из неё пузыри. Иногда ему даже казалось, что он видел того самого пузыря, который помог ему понять счастье, но как только он хотел дотянуться до него пальцем, тот сразу же либо улетал, что его было не догнать, либо тут же лопался в воздухе, как будто взрывалась снежинка.

Однажды утром, когда он проснулся и подошел к зеркалу, он увидел на нем какую-то невероятно разноцветную капельку. Он приблизился к ней, взял в руки и стал рассматривать. Вдруг она мгновенно исчезла и вместо нее там, где должно было быть отражение, появилась рожица, подмигнула и тут же исчезла. Парень улыбнулся – конечно же, он узнал эту мордашку.

Теперь человек стал «светиться» изнутри. Он просто улыбался и видел, что те, кто улыбаются ему в ответ, тоже замечают, что весь мир заполнен мыльными пузырями, что у каждого своя вселенная, укрытая от внешнего мира хрупкой оболочкой. Какой? У каждого свой мыльный пузырь…

Предметно о жизни

Про бессмертие

Никто не мог переубедить его в его собственном великолепии. Более того – никто бы не осмелился. Даже он сам. Его создал величайший композитор, настоящий мастер изысканно выражаться музыкой. Возникнуть от его прикосновений пальцами к клавишам фортепиано и не быть гениальным – немыслимо. Его музыкант придумал спонтанно, что делало его еще более выразительным и достойным в глазах других и, главное, – в глазах самого себя. Он был невероятно окрылен, ведь он знал, что находится в начале какого-то невероятно грандиозного пути, ведь именно он, мотив, вдохновит художника на глобальнейший в его жизни шедевр. Он был в этом уверен и был счастлив быть рожденным.

Когда отец впервые сыграл мотивчик своим друзьям, они были в диком восторге! Они расхваливали создателя, а мотив был горд слышать все эти восхищенные возгласы. Потом композитор решился познакомить с мотивом своих знакомых, а потом – незнакомых. Овациям не было конца! Мотив был уверен: раз рукоплещут, значит любят.

В один из вечеров, когда, уставший от затолпленных мероприятий, музыкант сел сам для себя поиграть на фортепиано, он начал исполнять сочиненный им мотив, и получалось у него это так душевно, что сам мотив был приятно поражен тем, как он может звучать в тишине. В эти минуты он только жалел, что никто его не слышит. Но он ошибался.

Она работала рядом за столом, когда до нее донеслись удивительной нежности и силы звуки. Она оторвалась от компьютера и с невыразимой задумчивостью стала вслушиваться в каждую ноту мотива. Он ее покорил. С той самой минуты она решила, что должна слушать его всегда и везде, не пропускать ни единой его нотки. Это не составило ей труда: когда композитор проходил мимо стола, флэшка прыгнула к нему в карман и теперь повсюду была с ним и с его сыном – мотивом. А мотив даже не подозревал о своей преданнице.

Но она не могла вечно следовать за ним в кармане музыканта. В конце концов, ее работодатель компьютер отказывался прощать ей все прогулы. Тогда она попросила у него одну единственную вещь: забить кусочек своей памяти мелодией мотива, чтобы тот всегда был с ней, и в любую секунду она могла бы насладиться его звуком. Компьютер согласился и записал на нее мотив. Но, когда они начали работать, оказалось, что места на флэшке больше нет – всё занято им. Компьютер потребовал стереть его. Она не смогла. Лишиться работы смогла, а стереть – не смогла.

Мотивом по-прежнему восторгались и ждали того дня, когда он превратится в громадное произведение. Когда его будут играть оркестры, и он будет покорять еще миллионы ушей своих воздыхателей. Так бы и случилось, если бы не скончался его отец. Случилось это так же спонтанно, как спонтанно когда-то написался мотив. Он умер быстро и окончательно. Мотив погибал вместе с ним. Почему? Потому что никому не было до него дела. Композитор отошел от жизни, не оставив ни одной записи с нотами, просто потому, что ненавидел делать записи от руки. Он никогда не любил свой почерк и особенно не любил, как у него рисуются ноты. Все сохраненные данные на компьютере удалились в тот миг, когда музыкант сделал свой последний выдох. Никто не знает: случайность эта была, глупое стечение обстоятельств или богу так было угодно, но компьютер «полетел» одновременно с вылетевшей из тела душой композитора. А все сотни слушавших и наслаждающихся когда-то мотивом людей даже не вспомнили, как он звучал. Забыли. Не запоминающийся он, говорят, какой-то был. Вот и не осталось от мотива ничего.

И только она, любившая его по-настоящему, знала, что он жив. Ее двухгигабайтовое сердце заполнено только им, поэтому она не даст ему умереть. Ни за что! Она обязательно попадет под руку какому-нибудь известному музыканту, знавшему отца мотива, и отдаст ему свое сердце, лишь бы мотив слушали вечно.

Про взаимопонимание

Такого раньше не было никогда! Сколько лет уж прошло, а такое – впервые! Чтобы оно, и не знало, чем заполнить собственную душу, как выразить собственные мысли, как излить свои переживания и поделиться эмоциями? Нет, это немыслимо! Письма всегда могли краше слов, брошенных в детально продуманном разговоре, описать всё то, что описанию не поддается. Письма всегда умело впечатляли своим внутренним миром глаза там, где уши переставали верить звукам. Все письма знали, как преподнести себя так, чтобы тот, кто держит их в руках, обязательно либо прослезился, либо умилился, либо что-то вспомнил, либо что-то понял. Они всегда очень точно угадывали, что хотят в них прочитать, и никогда не ошибались. Точнее, ошибались, конечно, но делали это специально, чтобы разнообразить свою жизнь и полюбоваться на разные эмоции заглядывальщиков в письменный мирок.

Но сейчас речь не об этом, а о том, что, в первый раз за всю свою историю, письмо, одно единственное, но очень важное, не знало, какими словами лучше всего раскрыть свою душу. Оно пробовало вместить в себя все самые прекрасные и самые изысканные выражения, оно играло эпитетами и метафорами, пытаясь всё это органично собрать в один неповторимый текст. И получалось, вроде как, неплохо, но всё равно – не то и не так. Текст был огромным, но письму казалось, что в нем не удалось уместить и пятимиллиардной доли того, что так