Западный край. Рассказы. Сказки - То Хоай

Все заволновались.

— Враг в Наданге!

— Бандиты ворвались в Наданг!

— Опять они сядут на шею мео и са!

Прибежали плотники, тесавшие бревна в лощине, они так и стояли — с топорами в руках.

— А старосту Панга вы случаем не видали? — спросил председателя Тоа. — Что с ним?

— Они схватили и Панга…

Как все переменилось за одну ночь! Ведь он сам на днях был в Наданге и, после того как скрылся старый Нгу, заезжал туда снова. Ездил он в Наданг по делу: надо было обсудить с Пангом, кого тот пришлет учеником в кузницу. Ведь прежде у са не водилось ни плугов, ни борон. А теперь и к ним придет на помощь железо. Тоа и Панг быстро договорились обо всем. Панг превосходный человек. Прав был Тхао Кхай, когда рекомендовал его в партию.

А что, если Панг убит?!

Старик, еле ворочая языком, рассказывал какие-то подробности, но слова его тонули в гомоне взволнованной толпы. Да и как могли люди оставаться спокойными, услыхав новость, что принес старый шаман. Никто не усомнился в его словах.

— В Наданг! — Зычный голос Тоа перекрыл шум толпы. — Мы должны их остановить!

Люди на секунду умолкли. Потом крик рванулся снова, точно ринувшаяся с гор вода.

— В Наданг!..

— В Наданг!.. Сейчас же, немедленно!..

Председатель Тоа забросил за спину винтовку и вскочил на коня. Внезапно у него мелькнула догадка, и, сделав крюк, он заглянул к Зианг Шуа. Не найдя Тхао Ниа дома, председатель больше не сомневался: в Наданге случилась беда. Он послал человека в Иен сообщить обо всем в исполком и партийный комитет.

А люди ринулись в Наданг. Никто не помышлял об опасности, каждый знал: надо спешить на помощь во что бы то ни стало.

Дочка Тоа, Кхуа Ли, подбежала к коновязи позади дома, набросила на спину лошади подвернувшееся под руку вьючное седло, вскочила на коня и, ударив его пятками, пустила в галоп.

Из домов, прикорнувших на горных кручах, выбегали люди и, оседлав коней, мчались вниз, в лощину.

Старики вспоминали, как прежде, едва разгорится вражда меж королем и князьями или между чиновною знатью, власть имущие натравливали друг на друга племена и селенья. Деревня или род, оказавшиеся послабее, бросали свои земли и уходили прочь. А те, что одержали верх, убивали, грабили и жгли без зазрения совести. Шрамы от ножевых ран и увечий, оставленных топорами, как бы переходили из поколения к поколению, жизнь, полная насилий и убийств, у каждого оставляла эти свои отметины. И потому старцы, призвав сыновей и внуков, внушали им: «Вставайте! На нас снова напали разбойники и лиходеи. Они совсем рядом — в Наданге! Идите и убейте их, не то они завтра будут здесь, в Финша! Этого нельзя допустить!..»

Молодежь горячилась: «Сами видим, империалисты спелись с королем и его сворой и решили опять схватить нас за горло! Головы долой смердящим козлам!..»

У одних за спиною висели винтовки, у большинства же не было ничего, кроме тесаков, какими рубят лианы в лесу. Но, исполненные решимости, люди шли и шли в Наданг.

Всадники горячили коней, и они брыкались и становились на дыбы.

Зианг Шуа и Ми, снедаемые тревогой, торопились что было сил. У матери болели ноги, она не поспевала за дочкой, и скоро они потеряли друг друга в толпе, где люди сновали взад-вперед, словно ткацкие челноки. Зианг Шуа, оглушенная этим шумом и толчеей, была сама не своя от страха. И оба сына, как на грех, запропастились куда-то. А что, если Кхая схватили бандиты? Он ведь часто теперь ездит в Наданг…

Кратчайший путь, выбранный людьми, пересекал гряду нависших скал, похожих на космы лошадиной гривы. По этим уступам и впадинам никогда не ступала человеческая нога. Те, что шли впереди, оставили на камнях — там, где удобнее было утвердить ступню — отчетливые следы. Но никто даже и не приглядывался к следам, люди преодолели гряду единым духом, словно несущийся через перевал ураган.

Зианг Шуа еле плелась и, стараясь перекричать толпу, звала:

— Тхао Кхай!.. Кха-ай, где ты?..

Иногда ей хотелось позвать Ниа. Но что-то удерживало ее. Слова не шли из сердца.

Кхуа Ли нагнала ее.

— Тетушка, а где Ми?

— Мы давно уже с ней потеряли друг друга, — отвечала она.

Какие-то люди помогли ей взобраться на коня Кхуа Ли, а дочка председателя спрыгнула наземь и повела коня под уздцы. Зианг Шуа тронула доброта девушки.

— Тхао Кхай! — кричала она в тревоге. — Тхао Кхай!..

Кхуа Ли, вытянув шею, тоже озиралась по сторонам.

XIX

А Тхао Ниа отправился в лес за хворостом. Как всегда, он притянул широким поясом висевший за спиною мешок, из которого выглядывало топорище. Впереди трусил рысцой малорослый конек. Следом неторопливо шагал Ниа, одной рукой держась за конский хвост.

Но сегодня он шел в лес вовсе не за хворостом. Сегодня он направлялся к дальнему лесу, что за Надангом; там, на горе у границы, собрались люди из разных мест. Он должен увести их всех в Лаос. Раз уж они не смогли бесплотными духами вознестись навстречу государю, надо идти к нему в Лаос. И сейчас они ждут не дождутся государева посланца.

Каждый шаг давался Ниа с трудом, ноги будто прирастали к земле, а на сердце легла тяжесть.

— Ты опять собрался за хворостом? — спросила его перед уходом мать. В вопросе этом ему почудилось недоверие. Он взглянул на мать, и сердце его стиснула жалость. Ему захотелось упасть на пол прямо здесь, в срединном покое — священном месте в доме мео, где положено лежать только умершим. Ему захотелось упасть ниц и закричать в голос: «Матушка! Я ухожу из дома. Когда-то пришлось мне уйти за купцом Цином, а нынче продался я святому отцу и должен слепо исполнить все, что он ни прикажет. Не знаю, смогу ли когда-нибудь снова вернуться домой! Всю жизнь я тосковал по родным местам, вернулся и вот ухожу опять…»

Но он не посмел броситься на пол. Не отважился вымолвить ни слова. Сколько раз хотел он заговорить, но так и не смог. Отчаяние и страх овладели им.

«…Может, одна только мать осталась мне родной. Ведь даже Финша, моя родина, отвергает меня. Да и мать уже не любит и не жалеет меня, как бывало. Я давно заметил это. Если она узнает всю правду, мне не избежать кары. Правда, коммунисты вовсе не зверствуют, как говорили янки, но стоит теперь мне сознаться: „Люди добрые, я по-прежнему работаю на американцев“, — не знаю, что они со мною сделают… Скорее всего, прикончат. И мать меня не спасет. О господи! Как же быть? Что, если мне открыться? Как тяжко…»

Святой отец всегда и везде незримо следовал за ним. Ниа неотступно думал о рации, спрятанной в лесу и о таблетках опия, к которым давно пристрастился.

«Сегодня, — сказал святой отец, — день славы божьей, ибо великое множество народа отреклось от коммунистов и уходит искать истинную свободу. Узнай же, сын мой: тысячи людей из других мест уже двинулись в путь. Да будет и над тобой благословение господне. Поторопись же, не медли, сын мой!..»

«Сколько народу уходит сегодня! — подумал Ниа. — Но тех, кто мне близок и дорог, меж нами не будет… Председатель Тоа. Мать с сестрой. Разве их уговоришь? Конечно, оттуда, из Лаоса, все выглядит легко и просто!..»

Ниа остановился и стал глядеть на Финша.

Почему-то вспомнились ему давным-давно собиравшиеся здесь торжища. Припомнил он и день, когда спустился с сестренкой на ярмарку. Он не понимал тогда, отчего люди ополчились против них и гнались за ними. Не понимал и злился. Но потом, уже на чужбине, побыв в услуженье у хозяев караванов и у англичанина, он понял: те, у кого деньги и власть, любят мучить и унижать других, а поняв это, опечалился и загрустил пуще прежнего.

«…Куда мне теперь податься? Все пути отрезаны. Остался один выход — смерть, только она сулит мне утешение и покой. Здесь, в земле Финша, лежат мои предки. Сколько лет я скитался, и сердце точила горькая дума, что после смерти тело мое сгниет на чужбине. Теперь хоть лягу в родную землю, рядом с предками. Вот оно, мое счастье…»

Ниа почувствовал облегчение, мысли его как будто бы прояснились.

И, поминутно спотыкаясь, он зашагал дальше, по-прежнему держась за хвост малорослого конька, тащившего его за собою.

Так миновал он ближний лес и пересек каменную гору. Стук дятла гулко отдавался меж невысокими скалами. Долетавшие откуда-то из дальних деревень собачий лай и перезвон бычьих колокольцев тонули в густом белесом тумане, не в силах нарушить стоящую вокруг тишину. Вдруг небо прояснилось. Горные склоны засверкали, вобрав в себя солнечный свет, и лес на склонах лощины — недавно еще черно-серый — сделался ярко-зеленым.

Конь остановился и, задрав голову, принялся общипывать с кустарника молодую листву. Ниа направился к зарослям. Он уселся рядом с конем на землю и просидел так довольно долго, ни разу не шелохнувшись. Потом он встал, подошел к скале и, цепляясь руками за неприметные выступы и щели, взобрался на вершину, точь-в-точь как ящерица на дерево. Там он выпрямился во весь рост и повернулся лицом к Финша.