ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Хафенштейн отнюдь не «разыгрывал из себя невинную жертву», когда публично жаловался, что у него «связаны руки». «Количество ежегодно выпускаемых банкнот... зависело исклю­чительно (впрочем, так же как и сегодня) от количества казна­чейских билетов, которое общество было готово обновить, приобрести или, наоборот, не приобрести» (154). В 1941 году в частной беседе Гитлер так подытожил оборотную сторону ин­фляционной динамики — которой, невзирая ни на что, он и был обязан своим великолепным дебютом на политической сцене:

Инфляцию можно было преодолеть. Решающим здесь был вопрос о военном займе: другими словами, выплата ежегод­но 10 миллиардов по процентам при долге 166 миллиардов... Для того чтобы выплачивать проценты, людей вынуждали с завязанными глазами идти по бревнышку с бумажными деньгами в руках — отсюда и произошло падение курса валю­ты. Справедливо было бы отложить выплату процентов по долгам... Я бы вынудил лиц, нажившихся на войне, заплатить звонкой государственной монетой за различные ценные бу­маги, которые я бы заморозил на двадцать, тридцать или со­рок лет... Инфляция возникла не из-за обращения не обеспе­ченных золотом денег. Инфляция начинается тогда, когда покупателя вынуждают платить за какую-то вещь больше, чем он платил за нее вчера (155).

Итак, логическая последовательность событий такова: (1) для того чтобы выплачивать проценты по огромному военному зай­му, государство приказало рейхсбанку выбросить в обращение огромное количество наличных и безналичных денег, что вы­звало неуклонный рост цен; (2) когда богачи поняли, что ин­фляция начинает подтачивать их состояния, и испугались дра­коновских налогов, введенных Эрцбергером, они начали продавать свои военные сертификаты и переводить капиталы за границу; (3) переведенный в марках за границу капитал пре­вращали там в доллары, гульдены, фунты и франки: это приве­ло к резкому падению марки относительно перечисленных ва­лют («внешнее обесценивание»); (4) недостаточный сбор налогов внутри страны вынудил рейх прибегнуть к краткосроч­ным заимствованиям: правительство напечатало множество облигаций, половина которых до 1922 года была превращена в наличные деньги Рейхсбанком, а половина приобретена част­ными лицами в качестве сбережений; (5) для того чтобы выпла­чивать репарации, Германия покупала иностранную валюту, рас­ходуя марки под залог золота, что еще больше ослабляло марку по отношению к другим валютам; (6) это усиление внешнего обесценивания повысило импортные цены что, в свою оче­редь, привело к удорожанию жизни, цены по-прежнему продол­жали лететь вверх; (7) рейх все больше и больше погружался в трясину долга, но в течение приблизительно двух лет (1920-1922 годы) покупка иностранцами и немецкими гражда­нами правительственных ценных бумаг и облигаций препятст­вовала переходу инфляции в тотальный финансовый крах и расплавление всей финансовой системы; (8) после француз­ского вторжения в Рур в начале 1923 года окончательный отказ от плавающего долга не оставил государству и рейхсбанку ино­го выбора — пришлось полностью, марка в марку, оплатить на­личными все сертификаты, которые инвесторы — внутренние и зарубежные — не желали больше возобновлять; с этого момен­та начинается выпуск новых ценных бумаг, эмиссию которых рейх был вынужден произвести, чтобы оплачивать государст­венные расходы. Эти ценные бумаги обеспечивались исключи­тельно Центральным банком: он принял все облигации и пре­вратил их в (ничего не стоящие) банкноты — соответственно, марка окончательно рухнула.

В ходе этого обвала рейхсбанк потерял половину своего зо­лотого запаса, а управляющий банком Хафенштейн в ноябре 1923 года умер от сердечного приступа. Крестьяне придержива­ли зерно, дожидаясь повышения цен, а люди в городах голода­ли; пролетариям терять было нечего, а праздные собственники, состояния которых находились в надежных местах за границей, чувствовали себя лучше, чем в конце войны. Однако мелкая бур­жуазия (das Kleinblirgertum), представители которой жили на некий фиксированный доход, была практически сметена с лица земли. Гиперинфляция уничтожила накопления среднего клас­са: в середине двадцатых годов этот обнищавший слой населе­ния начал массами вливаться в ряды нацистов.

Веймарская гиперинфляция — это история иностранного заговора и внутреннего предательства; отсюда нечестность бри­танского тезиса и прискорбная неполнота германской апо­логии: в противоположность основному тезису германской за­щиты мы можем утверждать, что не репарации обусловили германский финансовый крах, они лишь ускорили его наступле­ние. За период с 1919-го по 1922 год Германия уплатила в качест­ве репараций около 10 процентов своего дохода (156), это было единственное, что Германия вообще уплатила союзникам вплоть до прихода к власти Гитлера (157).

В «клетке» Веймарской республики германская элита ис­терзала марку, экспортировав в надежно защищенные от не­мецкого фискального ведомства места неучтенную, но весьма значимую часть германского государственного достояния. Рейх был вынужден, в качестве паллиативной меры осущест­вить массивный «плавающий» заем, который к 1923 году был погашен морем ничего не стоящих бумажек. Именно предста­вители германского паразитирующего класса, которые нанес­ли Германии удар в спину и буквально подтолкнули возмущен­ный средний класс в силки, расставленные нацистами, люби­ли рассуждать о достоинствах радикализации. Все это в точно­сти соответствовало предвидениям Веблена, который злове­ще предсказывал, что репарации «спровоцируют радикализм в Германии».

В конце, когда рейх был «очищен» от военного займа, весь военный долг Германии, составлявший треть всего богатства страны в ее лучшие имперские времена, в ноябре 1923 года но­минально стоил один доллар двадцать три цента.

Теперь, когда Германия оказалась очищенной от своих им­перских долгов, Америка внезапно изъявила желание вновь по­явиться на европейских берегах, чтобы непосредственно вме­шаться в реконструкцию и восстановление денежной системы своего вчерашнего врага: Веймар стоял на пороге своей «золо­той» пятилетки (1924-1929 годы).

Первый натиск нацистских фундаменталистов

Именно в тот момент, когда марка почти достигла дна своего падения, они наконец явились — нацисты. Вначале никто, кро­ме горстки баварцев, не проявлял интереса или осведомленно­сти об этой группке раскольников. Казалось, что это еще одна команда буйных юнцов, желавших вернуть славные довоенные времена. Но нацисты — со временем немцам предстояло это уз­нать — образовали движение, полностью чуждое всеобщей пат­риотической ностальгии. Движение это с самого начала оказы­вало беспощадное сопротивление Веймарской республике. В то время как большинство ветеранских и националистичес­ких ассоциаций трепетно преклонялись перед эмблемами, за­имствованными из недавнего имперского прошлого — орлами, крестами и черно-бело-красными прусскими знаменами, — эмб­лемой нацистов была одна только свастика; было такое впечат­ление, что гитлеровцы оседлали германский национализм как своего рода троянского коня, чтобы втащить чуждое мировоз­зрение, переведенное на общепринятый язык — на реакцион­ные идиомы, доступные отчаявшемуся простому народу. Особая космология, символизируемая правовращающей свастикой, — тайное знание, скрываемое за плотно закрытыми дверями ложи Туле*,

* Глава 2, стр. 100-101

— никогда не упоминалась, даже косвенно, в речах Гитлера и его последователей, оставаясь исключительной приви­легией посвященных. В отличие от националистов старой гвар­дии, нацисты были религиозной сектой, закамуфлированной в наряд политической партии, НСДАП, и защищенной собствен­ной милицией — штурмовыми отрядами (СА), позже усиленными преторианской когортой СС. С течением времени, однако, если не считать бросающегося в глаза сохранения эмблемы, нацисты стали вести себя подобно подавляющему большинству правых ре­акционеров: они вели свою политическую баталию с Веймарской республикой яростными инвективами, обструкционизмом, дема­гогическим подстрекательством и постоянными стычками с «пролетарскими батальонами», организованными и спаянными железной дисциплиной отрядами левых.

Что же касается СССР, каждое движение которого в отно­шении Германии вполне соответствовало британским планам и намерениям, то инфляционная катастрофа представила ему уникальную возможность политического подрыва влияния не­мецких правых: с одной стороны, ведь Советы помогали рейхс­веру вооружаться (что было официально санкционировано Рапалльским договором); а с другой стороны, целенаправленно провоцировали националистов. Как выяснилось позже из воспо­минаний Кривицкого, одного из руководителей советской раз­ведки, который отвечал за дестабилизацию положения в Герма­нии, большевистские агенты, организованные в тайные ячейки, так называемые тройки, совершали акты террора, саботажа и насилия, призванные посеять страх в немецком обществе. Эти ячейки финансировались и готовились в Москве для того, что­бы «деморализовать рейхсвер и полицию [особенно] с помо­щью убийств и террористических актов» (158). Красный террор не должен был оказывать долговременного эффекта, он был на­правлен лишь на кратковременные потрясения и мелкие беспо­рядки, провоцируемые одураченными простофилями, — по боль­шей части молодыми немецкими коммунистами — бессистемные и бесцельные насильственные действия: кабацкие и уличные по­тасовки, забастовки, акции устрашения и так далее. Именно эти, инспирированные Советами «восстания» служили питательной средой для активистов правого крыла и нацистов. Казалось, что все соединились в своих усилиях помочь гитлеровцам: они мог­ли рассчитывать на Лондон в его политическом и финансовом удушении германского народа и благодарить Москву за весь тот коммунистический ужас, который позволил им во весь рост вы­ступить в качестве защитников фатерланда.