ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

После 1923 года голландская экономика пережила невидан­но бурный рост. Исчез хронический дефицит торгового ба­ланса... С 1920-го но 1929 год перевалка товаров через гол­ландские порты, то есть транзитная торговля с удаленными от моря германскими предприятиями, росла головокружи­тельными темпами — 16 процентов в год... Голландская эко­номика никогда прежде не знала такого бурного процвета­ния, такие темпы роста остались непревзойденными даже во время бума пятидесятых и шестидесятых годов (145).

Долг платежом красен. Голландия выразила свою благодар­ность двадцать лет спустя: в первые месяцы Второй мировой войны, когда еще продолжалась битва за Францию, голландские военные заводы уже начали размещать немецкие заказы, а же­лезные дороги были переданы в распоряжение германских вла­стей — теперь эшелоны из Германии могли доходить до самой французской границы (146).

Крупные вотчины промышленных магнатов Германии ред­ко попадали в сети германских фискальных органов, каждый раз все заканчивалось сбором (обесцененных) денег, по боль­шей части со среднего класса: финансовый крестовый поход Эрцбергера, рухнувший под бременем инфляции, сыграл роль бумеранга, больнее всего ударив тех, кого был призван защи­тить. К 1921 году правые заблокировали в рейхстаге все законо­проекты, направленные на конфискацию денег у крупных ин­весторов (147).

Итак, бегство капиталов, как было упомянуто выше, было в полном разгаре уже в конце 1919 года; какую именно долю гер­манского достояния праздный класс сумел отложить в иностран­ных банках, неизвестно. Трансферт таких крупных платежей в марках и их последующий обмен на другие валюты оказывал ог­ромное давление на обменную стоимость марки и на государст­венный бюджет Германии, которая таким образом лишалась сво­ей налоговой базы.

Опровергая британский тезис, защитники немецкого объяс­нения неоднократно и вполне оправданно указывали на дан­ные государственной немецкой статистики, которая обнаружи­вала, что (1) государственный долг возрастал по мере регресса инфляции, и наоборот (при отсутствии, правда, отчетливой систематической корреляции); (2) что падение обменной стои­мости марки всегда было круче скорости увеличения объема массы обращающихся бумажных денег (148) и (3) что так назы­ваемое внешнее ухудшение положения марки всегда предшест­вовало росту цен на внутреннем рынке, то есть «внутреннему» ухудшению положения марки (149); то есть только после того, как марка теряла стоимость за границей, происходил рост цен в самой Германии, что и дало повод Хафенштейну обвинить ре­парационные платежи в таком обесценивании германской ва­люты и в его катастрофических последствиях. Однако внешнее обесценивание было в действительности обусловлено бегством капитала и только во вторую очередь — требованиями Вер­сальского договора.

Тот факт, что в 1920 году падение марки было не столь дра­матичным, каким оно должно было быть благодаря бегству ка­питала, обусловлен противодействием иностранного капита­ла, который всерьез начал поступать в Германию в 1920 году. В период между 1919 и 1921 годом иностранцы приобрели бо­лее 40 процентов немецкой ликвидности (то есть средств в ви­де наличности и банковских чеков). Интерес иностранцев был чисто спекулятивным: стоило только Германии разочаровать прожорливые устремления и предвкушения инвесторов, как началась бы свалка за реализацию ликвидности (150). Таким образом, то, что германский праздный класс выкачивал из страны, отчасти и временно возвращалось с деньгами богатых «туристов» — британских, американских и французских — во время их беспорядочных набегов, причем эти туристы, платя свои «сильные» валюты, охотились за «дешевыми, как грязь» немецкими собственностью, товарами и услугами.

Немецкий тезис давал половинчатое и неполное объяснение происшедшего феномена: помимо оправдания бегства капита­ла, оно ни словом не обмолвилось о той сердцевине, вокруг ко­торой образовался нараставший снежный ком гиперинфляции.

Вполне естественно утверждать, что первопричина краха и расплавления германской экономики заключалась в военном займе (151). Вот какую запись сделал в своем дневнике британ­ский пресс-атташе лорд Ридделл во время своего пребывания в Версале:

Мы говорили о компенсациях и контрибуциях. [Ллойд Джордж] зачитал мне меморандум с предложением конфис­кации германского военного займа, что принесло бы союзни­кам восемь миллионов фунтов. Я сказал: «Это смехотворная схема. Она порождает целую проблему». Ллойд Джордж: «Да, это очень претенциозное и глупое предложение» (152).

Совсем непонятно, почему Ллойд Джордж должен был считать конфискацию германского военного займа «претенциозным и глупым предложением». Верной была бы абсолютно противо­положная оценка: такая конфискация не «порождала бы про­блему», но позволила бы ее решить при условии, что «пробле­ма» состояла бы в том, как взыскать с Германии средства, на ко­торые можно было бы восстановить опустошенные области*.

* Это можно было сделать, конфисковав военный заем, заморозив ос­новной капитал, уменьшив ежегодные платежи по процентам и растянув уменьшенную таким образом выплату на два-три десятилетия разрешив при этом Германии в любой момент равной выплатой освободиться от долга. Но в свете той игры, которую начала Британия, игры, целью которой было обнищание простых людей и усиление прогерманской элиты, такие соображения были лишь побочными.

Следовательно, единственным объяснением такой поразитель­ной «небрежности» со стороны британцев можно считать их намерение заложить в этом вопросе бомбу замедленного дейст­вия. Конечной целью, как уже было сказано выше, было очище­ние рейха от военного долга и помочь Германии иностранными инвестициями во второй половине двадцатых годов (ей. следую­щую главу).

Простые соотношения позволяют сделать интересное наблюдение: между 1919 и 1920 годом деньги, выделенные для вы­платы процентов по военному займу и по обеспечению (налич­ностью) сертификатов, не возобновленных подписчиками, достигли в сумме 30 процентов от общих расходов рейха: то есть, иными словами, эта сумма эквивалентна 60 процентам всех денег (наличными и в чеках), созданных в Германии за указанный двухлетний период (153).

Действительно, помимо того, что богатые немцы переводи­ли богатства страны за рубеж, они — за период с 1920-го по на­чало 1922 года — также получили наличные деньги за свои сер­тификаты военного займа, то есть 50 процентов суммы займа было возмещено государством. Другая половина оставалась на руках мелких инвесторов, которые держались за свои сертифи­каты до конца, до того момента, когда они вконец обесцени­лись.

Выплата процентов по краткосрочным и долгосрочным госу­дарственным облигациям плюс погашение наличными деньга­ми сертификатов военного займа привели к выбросу на рынок большого объема денежных знаков, не имевших физического обеспечения: это был чистый «воздух», чистая инфляция.

Общество распоряжалось этой вброшенной на рынок лик­видностью двумя способами. Либо эти деньги превращали в твердую иностранную валюту и ценные товары, что еще боль­ше обесценивало марку. Либо — альтернативно или одновремен­но с первым способом — эти средства вкладывали в краткосроч­ные государственные ценные бумаги, которые до конца 1921 года считались «надежными», — нет нужды повторять, что такой оборот приводил лишь к накоплению процентов на сче­тах государства.

Именно по этому второму каналу произошло массовое сме­щение ликвидности в конце 1922 года. В 1920 году иностранцы еще покупали краткосрочные казначейские облигации рейха, что на короткий срок отодвинуло окончательный крах. Однако падение марки стало уже необратимым: после убийства Ратенау и французского вторжения в Рур началось массовое обналичи­вание ценных бумаг, что, в свою очередь, привело к лихорадоч­ному выпуску банкнот к концу 1923 года, когда государство, бес­сильное устоять перед необходимостью массового погашения облигаций, на полную мощность включило даже провинциаль­ные печатные станки. Такова была суть расплавления и краха: повсеместное и полное превращение правительственных обли­гаций в бумажные деньги.

Хафенштейн отнюдь не «разыгрывал из себя невинную жертву», когда публично жаловался, что у него «связаны руки». «Количество ежегодно выпускаемых банкнот... зависело исклю­чительно (впрочем, так же как и сегодня) от количества казна­чейских билетов, которое общество было готово обновить, приобрести или, наоборот, не приобрести» (154). В 1941 году в частной беседе Гитлер так подытожил оборотную сторону ин­фляционной динамики — которой, невзирая ни на что, он и был обязан своим великолепным дебютом на политической сцене:

Инфляцию можно было преодолеть. Решающим здесь был вопрос о военном займе: другими словами, выплата ежегод­но 10 миллиардов по процентам при долге 166 миллиардов... Для того чтобы выплачивать проценты, людей вынуждали с завязанными глазами идти по бревнышку с бумажными деньгами в руках — отсюда и произошло падение курса валю­ты. Справедливо было бы отложить выплату процентов по долгам... Я бы вынудил лиц, нажившихся на войне, заплатить звонкой государственной монетой за различные ценные бу­маги, которые я бы заморозил на двадцать, тридцать или со­рок лет... Инфляция возникла не из-за обращения не обеспе­ченных золотом денег. Инфляция начинается тогда, когда покупателя вынуждают платить за какую-то вещь больше, чем он платил за нее вчера (155).