ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

В апреле 1922 года министр иностранных дел Веймарской республики (с октября 1921-го) Ратенау, вопреки самому себе, стал наконец невольной жертвой «тактики сумасшедшего до­ма», разыгранной против Германии на международной арене. Поводом стало проведение Генуэзской конференции, где впер­вые после Версаля встретились «русские и немцы — два плохих мальчика европейского семейства» (107).

В Генуе возобновилась постановка обычной комедии: Брита­ния подстрекала Францию, уговаривая ее подписать совместный проект меморандума по репарациям, основной упор в кото­ром надо было сделать на статье 116 Версальского договора. В статье 116 говорилось о том, что Россия, если пожелает, может претендовать на свою долю в германских репарациях (108). Этот гамбит разжег аппетит французов, так как Франция полагала, что ей дают в руки еще одно оружие, коим можно будет и дальше терзать Германию; России предложили экономическое партнерство, которое будет оплачивать не Франция, а Германия, от которой отсекут еще часть ее национального достояния.

Советы были проинструктированы соответственно: им пред­стояло шантажировать Германию, как огня боявшуюся 116-й статьи, и заставить ее ратифицировать секретное соглашение о союзе с Россией. Эта комбинация направлялся из резиден­ции Ллойд Джорджа на вилле «Альберти», где за закрытыми дверями вели переговоры британские, французские и россий­ские дипломаты, в то время как немцы, снедаемые тревогой и страхом, на эти переговоры допущены не были. Трижды за время проведения предварительных переговоров Ратенау требовал встречи с британским премьер-министром; трижды его требования были отклонены. С тех пор историки в один голос жалуются на «невежливость» Ллойд Джорджа, но в дейст­вительности эта «неучтивость» была лишь еще одной уловкой в критически важной игре, дополнявшей коварную стратегию Версальского договора. Поздно вечером 14 апреля 1922 года русские нанесли визит немцам в их резиденции и предложили немедленно отправиться в близлежащее курортное местечко Рапалло и по-дружески там побеседовать. Немцы поначалу при­нимали русских посланцев в штыки, но после долгих размышле­ний согласились на приглашение — «дольше всех сопротивлялся Ратенау» (109). Рапалльский договор был подписан 16 апреля 1922 года. Ратенау подписал его, в общем, против своей воли (110). Сама идея большевиков была для него привлекательна, но своей свите он сказал, что желал бы совершить такой шаг с одобрения союзников: это означало, что он ни в малейшей степени не понял суть игры, окончательно оторвавшись от по­литической реальности.

В заключенном с русскими договоре подтверждалось намере­ние обеих сторон возобновить торговые отношения, а также аннулировались взаимные финансовые претензии, сущест­вовавшие до войны; другими словами, Россия отказывалась от всяких притязаний на немецкие активы. Это движение пред­ставлялось — пусть и крошечным — шагом на пути к созданию ев­разийского объединения. Но было ли оно таким в действитель­ности? Надо ли было Британии тревожиться по этому поводу? Едва ли. Естественно, Франция громко выражала свое разоча­рование, но Мальцан, германский дипломат, отвечавший в не­мецком МИДе за русские дела, на балу, данном в честь оконча­ния конференции, танцевал с миссис Ллойд Джордж, чей супруг ни на минуту не сомневался в том, что Раналльский дого­вор главным образом и в первую очередь был заключен как пакт военного сотрудничества России и Германии. Но британский премьер и не думал осуждать договор — напротив, он и в част­ных беседах, и в дипломатических заявлениях говорил, что Рапалло — это противовес упрямому желанию Франции отодви­нуть свою границу к Рейну, тем самым уничтожив германское национальное единство, — следовательно, британская политика «умиротворения» Германии началась уже тогда, в 1922 году (111). Таким образом, Британия слегка изменила тактику: теперь она открыто объявила о том, что реабилитация Германии необходи­ма для противодействия высокомерным притязаниям Фран­ции; но за этим хитрым предлогом скрывалась истинная конеч­ная цель Британии — постепенное вооружение Германии. Здесь мы видим еще один стандартный британский подход в дейст­вии: Британия использовала враждебность Франции как повод защитить Германию, опираясь для достижения цели на помощь России.

Пока разворачивались все эти события, ожидавшие своего часа рекруты Добровольческого корпуса дважды терпели жесто­кое разочарование: первое случилось после ликвидации сове­тов, а второе после дисгармоничного аккорда Капповского пут­ча. Сидя в обшарпанных меблированных квартирах Берлина, они обсуждали политические проблемы, плели заговоры и со­ставляли списки. Эти списки пополнялись именами исполните­лей Erfiillungspolitik, поборников возможного, которые изо всех сил стремились взрастить и выпестовать Веймарскую республи­ку и воспрепятствовать «дыханию мистических сил, кои разум, при всех его возможностях, не в состоянии постичь» (112). Объ­явленные вне закона «новые отверженные» Веймарской респуб­лики — кадеты, ветераны Добровольческого корпуса и демоби­лизованные солдаты, юная поросль немецкой консервативной революции — вышли на охоту за людьми, подобными Ратенау, — он, кстати, тоже был в списке.

«Здесь невозможно дышать! — с душевной болью говорил бывший военно-морской офицер, двадцатичетырехлетний ветеран бригады Эрхардта Эрвин Керн своим товарищам — Эрнсту фон Саломону и Герману Фишеру.— Мы, и никто другой должны проткнуть плотную корку, чтобы впустить хоть немно­го воздуха в нашу затхлую немецкую атмосферу!» (113) Фон Саломон переживет всех, чтобы рассказать легенду об этих Geachteten («отверженных») в своей одноименной книге, ставшей одним из священных текстов германских «новых пра­вых». «9 ноября, — кричал Керн, — я все равно что пустил себе пулю в лоб! Я уже мертв... высшая сила требует разрушения, и я разрушаю... У меня нет иного выбора — я должен пожертво­вать себя моей прекрасной и беспощадной судьбе» (114). Речь шла о Ратенау?

Ратенау начал «активную политику» исполнения; он стал «мостом»: мостом между еврейством, каковое Ратенау описывал как «темное, малодушное церебральное племя» своих предков (116), и светловолосыми, бесстрашными арийцами, которых он просто обожал. Он был корпоративным отпрыском, желавшим обложить налогами капитал и уничтожить страдания; экономи­стом, жаждавшим теократии; технократом, мечтавшим о комму­не. Ратенау, жаловался фон Саломон, был одновременно слиш­ком велик и слишком мелок, «и тем и другим вместе», так же как и его книга «О грядущем», которую прочли все «Отверженные» и нашли, что в ней не хватает «динамита»: на их взгляд, Ратенау пытался направить Германию по пути, не отвечавшему ее внут­ренней сущности (116).

Убийство было назначено на 24 июня 1922 года.

Фон Саломон, учитывая его молодость — ему было в то время всего девятнадцать, — не был в числе непосредственных испол­нителей, но на всякий случай спросил Керна, что говорить в по­лиции, если арестуют всю группу. «Говори что хочешь, — ответил Керн, — скажи, что Ратенау был одним из сионских мудрецов, или еще какую-нибудь глупость... Они все равно никогда не пой­мут, что движет нами» (117).

Тем временем и на политической арене Ратенау, так же как до него Эрцбергер, был отдан на заклание гневу правых радика­лов. Ярый националист Гельфрейх опять, не удовлетворившись смертью одного Эрцбергера, принялся выступать с теми же об­винениями, но на этот раз в адрес Ратенау.

Так же как сербские националисты, немецкие «отвержен­ные» устроили засаду и принялись поджидать в ней приближе­ния лимузина министра. Когда показалась машина, Керн неожи­данно выскочил из укрытия и выпустил точно в цель все девять пуль обоймы. Фишер швырнул гранату. Было видно, как Ратенау взлетел на воздух. Оставшийся в живых шофер нажал на газ и доставил патрона домой, где вызванный врач констатировал смерть (118).

Марка начала стремительно падать: от 370 марок за один дол­лар в июне до 1175 в августе 1922 года.

После бешеной погони двое молодых убийц забаррикадиро­вались на верхнем этаже старого замка Заалек и оказали упор­ное сопротивление осаждавшим их полицейским. В завязав­шейся перестрелке Керн был убит — пуля попала ему в висок, а Фишер, положив тело товарища на носилки, высунулся в ок­но, выкрикнул последнее «Hoch!» вождю Эрхардту и выстре­лил себе в голову (119). На суде сообщники Керна механически называли в качестве причины убийства ту самую «глупость» о том, что Ратенау действительно был одним из трехсот сион­ских мудрецов, готовивших заговор с целью захвата мирового господства.

Все эти смертельно опасные юнцы были вооружены и непло­хо финансировались, а нити от всех политических убийств того времени, включая покушения на Эрцбергера и Ратенау, тянулись к тщательно законспирированному руководству тайной ОС (Organisation Consul, неформальной группе телохраните­лей Эрхардта). На эту тему была масса спекуляций, но доказа­тельства оказались весьма скудными. К примеру, командир Доб­ровольческого корпуса Эрхардт отрицал причастность своих людей к убийству Эрцбергера, хотя и не отмежевался полно­стью от мальчиков, расстрелявших Ратенау.