Идеальная пара - Майкл Корда

– Может быть, тогда я поговорю с адвокатом Чарльза? – предложил Робби. – Так, наверное, будет лучше?

– Да, конечно, дорогой, – прошептала она. Невозможно остановить неизбежное. К тому же она ждала почти десять лет, чтобы выйти замуж за Робби. Сначала его жена не давала ему развода; потом Чарльз, которому не хотелось отпускать ее, настаивал на том, чтобы Порция осталась с ним; потом война поглотила все эти проблемы.

– Мы будем очень счастливы, – сказал он. – Я обещаю тебе.

– Я знаю, любимый, – сказала она страстным шепотом. Решив непременно отвлечь его от мыслей о детях, она сунула руки под одеяло и начала ласкать его, пока он не застонал от наслаждения.

Потом она начала целовать его тело, спускаясь все ниже, чувствуя, как он сжимает руками ее шею, будто хочет задушить, но она по опыту знала, что это признак его страсти. И тут ей пришло в голову, как бывало всегда, когда ее разум не был одурманен алкоголем или таблетками, что он вот так же стонал в постели с Рэнди Бруксом.

Она представила себе их бесстыдно сплетенные тела на большой тахте в гостиной дома в Беверли-Хиллз, цвет которой она помнила с абсолютной точностью – персикового цвета бархат с вытканными по нему более светлыми цветами, – будто он запечатлелся в ее памяти как на фотографии, хотя как выглядела остальная обстановка дома, она уже забыла. Внезапно она начала плакать, задыхаясь от слез, от отчаяния, отвращения и гнева. А Робби ничего этого не заметил.

Они стояли рядом под проливным дождем.

– Это именно такой загородный дом, о котором я всегда мечтал, – сказал он. Сторож открыл перед ними скрипучие кованые ворота, чтобы они могли проехать по длинной окаймленной вязами аллее и поставить машину на посыпанной гравием площадке у дома. Даже в сумрачный сырой день котсуолдский камень[47] излучал чудесный золотистый свет, заставив Фелисию забыть о промокших ногах.

Тоби Иден уговорил их приехать к нему на ленч за город. Такая поездка в военное время требовала предварительной подготовки, потому что норма отпуска бензина была строго ограничена. За столом он без устали говорил о доме по соседству, который, по его мнению, был именно таким, как они хотели.

– Просто создан для вас! – произнес он с таким воодушевлением, что Фелисия подумала, не получил ли он заранее информацию от Робби, но она не смогла обнаружить признаков сговора между ними. – Сайон-Мэнор, – продолжал Тоби, – жемчужина этих мест. Сейчас там никто не живет: нужен небольшой ремонт, конечно – все старинные дома в нем нуждаются, – но это как раз подходящее место, чтобы пустить корни, вот увидите.

Судьбе было угодно, чтобы Сайон-Мэнор оказался не только таким домом, о котором постоянно говорил Робби – с голубятней и деревянными ставнями, но и точно таким, какой она всегда мечтала иметь. Не стоило говорить, что Тоби выразился слишком мягко. Дому нужен был не «небольшой ремонт» – тут требовалось много работы и еще больше денег – но Фелисии здесь нравилось все: от оригинальных елизаветинских окон, с толстыми, матовыми стеклами, до узких коридоров и неровных ступеней, отполированных до блеска за почти четырехсотлетний срок службы. В доме не было ванных комнат или того, что можно было назвать кухней в полном смысле этого слова, электрических розеток было мало, водопровод, по словам самого сторожа, был неисправен, но все это можно было привести в порядок – не сейчас, конечно, а когда закончится война.

Фелисия ни на минуту не усомнилась в том, что однажды она будет жить здесь; она уже мысленно видела, каким будет этот дом после реставрации.

Робби давно не выглядел таким счастливым и довольным, как во время осмотра дома. В комнатах всюду царил развал и запустение, но в то же время на всем лежал отпечаток многовековой истории этого дома. На втором этаже они задержались в большой спальне, глядя вместе на потолок, где отставшая золотисто-коричневая краска обнажила сочные фрески с изображением нимф и богов. На каминной решетке, почерневшей от сажи, была выбита дата «1542».

– Хороший знак, – сказал Робби. – Четыре столетия. Шекспир написал «Антония и Клеопатру» только шестьдесят пять лет спустя! Ты будешь здесь счастлива, как ты думаешь?

Фелисия кивнула.

– А ты?

– Именно такой дом я хотел всю свою жизнь. Конечно, он разорит нас. На реставрацию уйдут годы. Но мы можем все делать постепенно. Сначала приличную кухню, потом ванную и, конечно, детскую, и комнату для няни… – Он наклонился и поцеловал Фелисию. – Ты дрожишь!

– Холодно, – сказала она. – И я промокла. – Но, конечно, дело было не в этом. Дом, по мнению Робби, был неразрывно связан с мыслью о детях, что было вполне естественно.

Она сжала Робби в объятиях и крепко поцеловала его; сторож, вошедший в этот момент, едва не выронил из рук поднос с чаем при виде самой знаменитой театральной пары Англии в объятиях друг друга.

Все как в прежние времена, подумала Фелисия.

– Ребенку почти двенадцать лет, – упрямо повторил Гарри Лайл, повысив голос. – Я не вижу причин, по которым она не может жить в Лэнглите. Это пошло бы ей на пользу. Она будет на свежем воздухе, будет кататься верхом – все это она очень любит. То, что ты ребенком не любила верховой езды, еще не причина…

– Дело вовсе не в этом, – прервала его Фелисия. – Об этом не может быть и речи, вот и все.

– Но почему? Я думаю, Чарльз не будет возражать. Мы с ним всегда находили общий язык. Понимали друг друга.

Фелисия бросила на него жесткий взгляд поверх своего бокала с шампанским – в хороших ресторанах не было недостатка в напитках, хотя еда была строго ограничена и в основном состояла из того, что, по ее мнению, было несъедобным, но имело вид чего-то съедобного. Мясо и яйца были практически недоступны, а поскольку все рыболовецкие траулеры были превращены в минные тральщики, то даже рыба стала редкостью. Фелисия никогда не ела много, поэтому не страдала от нехватки продуктов, но она по-настоящему скучала без таких вещей, которые делали прием пищи приятным – без настоящего масла, белого хлеба, маслин, паштета из гусиной печенки, сливок и кофе. Все как-то приспосабливались: рисовали чулки (сзади на ноге изображали шов карандашом для бровей), переворачивали на обратную сторону манжеты и воротнички рубашек, чтобы скрыть, что они сильно изношены, чинили одежду, которую до войны без сожаления выбросили бы. На внутренней стороне каждой ванны была нарисована линия, выше которой ее нельзя было наполнять, чтобы не расходовать много угля – правило, которое Фелисия нарушала каждый день и потом чувствовала себя виноватой, будто из-за пары лишних литров горячей воды будет проиграна война.