Император Александр III - Владимир Петрович Мещерский

Во второй раз почувствовал я себя русским, узнав о кончине Того, Кто всю Россию воплощал в своей великой душе и глубоком сердце. Как раскаивался я в своих предубеждениях западника при виде русской цивилизации, возникшей последовательно и логично. Я преисполнился чувством беспредельного восторга при виде Августейшего Вождя, бесконечно справедливого и доброго. Все, что мне удавалось слышать о Нем, свидетельствовало о Его глубоком понимании той великой роли, какую Он призван был исполнить в мире. Зная простоту Его вкусов, скромность привычек, Его любовь к Своим, Он на Своем опасном посту, на Своем троне, у подножия которого еще дымилась кровь Его Отца, представлялся мне величайшею жертвою долга. Полный самоотвержения, Он являл собою беспримерный в истории человечества, чудный образ Монарха, всецело отдавшегося служению Своему народу.

Да, Он был истинным Царем!

Он был Отцом Своего народа. Как отец, обожая Свой народ, готовый, подобно льву, защищать его, Он успел оградить от всякого вредного иностранного прикосновения великий поток славянской крови. Он был одним из тех, для кого прежде всего и дороже всего была родная земля.

И родина, которую он так нежно любил, стала сестрой нашей отчизны. Над Европою блестит установленная Им радуга, являющаяся символом мира, как некогда первая радуга возвещала об окончании потопа и спасении человечества.

Озаренный сиянием этой радуги, предстал Он теперь пред Всевышним, оплакиваемый миллионами народов».

Арман Сильвестр

Редактор журнала La Science Fransaise Эмиль Готье написал для «Золотой Книги» следующую заметку:

«Быть может, многие удивятся, а некоторые придут даже в негодование, увидав мое имя в числе участников “Золотой книги”, посвящаемой французскими патриотами памяти Царя Александра III. Найдутся люди, которые будут намекать, что мое бурное прошлое, мои прежние связи с нигилистами лишили меня навсегда права возложить совместно с другими моими соотечественниками и мой венок на эту Царственную могилу. Да позволено мне будет сказать, что именно то, что для поверхностных и дурно настроенных людей кажется непреодолимым препятствием, то самое именно побуждает меня просить и для себя участия в этом благочестивом воздании хвалы Александру III.

В глазах философа, возвышающегося над бледною узкостью политики, все люди равны: властители и подданные, пролетарии и принцы, воины и писатели – должны быть ценимы не по общественному положению, занимаемому ими на земле, а по тем делам, какие совершили они на своем жизненном пути.

И вот – если я, освободясь от сектантской слепоты и партийных предрассудков, спрошу искренно и честно действительность, то она мне скажет, что никто в России не поработал столько над святым делом народного просвещения, как Царь Александр III.

Как забыть, что Он, быть может, более, чем многие другие, которым несправедливость истории создала блестящую легенду, содействовал развитию наук, техники, покровительствовал географам и исследователям, осуществил колоссальное предприятие сооружения сибирской железной дороги, которой суждено внести свет в потемки Азии; Он широко содействовал уничтожению преград, разделяющих народы, останавливающих развитие мысли и являющихся предлогом к разным непредвиденным случайностям.

Как забыть в особенности, что Царь Александр III был создателем того мира, благами которого мы наслаждаемся и который пережил Царя, его создавшего. Как забыть, что Его мощная рука, отстранив от нас гнусный призрак войны – как кошмар, преследовавший нас, – возвратила надежду и радость в сердца матерей и спасла жизнь сотням тысяч честных людей, чьи кости, не будь Его, давно бы уже белели на полях Эльзаса и Польши.

Великий, безвременно почивший Монарх служил искренно, беззаветно делу прогресса, справедливости, милосердия. Его могучий образ представляется еще более величественным, если сравнить все содеянное Им с бесконечными и трескучими обещаниями целой плеяды новаторов, пустых болтунов и вредных агитаторов, привлекающих внимание современного общества и извращая его взгляды.

Этого слишком достаточно, чтобы я, невзирая ни на какое свое прошлое, счел своим долгом преклониться пред Его священною памятью».

Эмиль Готье

Франсуа Коппе на страницах парижской газеты Journal посвятил следующие строки памяти Императора Александра III.

«Франция, оплакивая Друга, облеклась в глубокий траур.

Сегодня с грустью вспоминаю я о незабвенных “русских празднествах” прошлого года, и главным образом о великолепном банкете, предложенном адмиралу Авелану и офицерам его эскадры парижским муниципальным советом. Тогда, единственный раз в жизни, пожалел я, что не был одет в парчу, осыпанную дорогими каменьями, так как мой черный фрак казался слишком мрачным и бедным среди роскошной обстановки нашей муниципальной залы, отделанной в стиле Веронезэ.

Были тут явления, способные вызвать и иронию. Так, например, когда хор консерватории, скрытый в верхней галерее, исполнил величественный русский народный гимн, нужно было видеть этих бородачей-демократов и социалистов, членов муниципалитета, с каким благоговением внимали они словам торжественной молитвы о благоденствии православного Царя.

Эти отъявленные масоны, которые бы не переступили порога церкви даже ради похорон своих лучших друзей, невольно, подчиняясь общему восторженному настроению, забывали свой фанатизм, вывернутый наизнанку. Что касается русских моряков, то они с не меньшим умилением слушали нашу марсельезу. В общем чувствовалось, что между двумя великими нациями утвердилась неразрывная дружба, и когда мы, преисполненные чувством какого-то особенного энтузиазма, подняли наши бокалы, искрившиеся шампанским, казалось, что душа Франции витала над нашими головами.

Альфонс Гюмбер, бывший в то время президентом муниципального совета, был великолепен и, что случается весьма редко в подобных случаях, сказал именно то, что нужно было сказать. Прерывающимся от волнения голосом он произнес несколько глубоко прочувствованных слов, несомненно вырвавшихся из глубины сердца. Браво, старый революционер! Он доказал, что можно, по молодости лет и горячности темперамента, увлечься самою ужасною из всех гражданских войн, можно понести тяжкое наказание и все же не питать ни малейшего чувства вражды к родной стране. Да здравствует дорогая Франция и ее друзья!

Была и еще одна минута, когда чувствовалось, что действительно стоит жить. Это было в тот момент, когда президент Карно и адмирал Авелан явились на площадь Hôtel de Ville, пылавшую миллионами огней. Они предстали пред толпой, находившейся в состоянии какого-то восторженного опьянения.

Президент Франции Сади Карно. 1890-е

Сверху теплая октябрьская ночь приветливо мигала миллионами звезд; внизу площадь была ослепительно освещена: огнями газовых рожков, холодным, но ярким светом электричества, бенгальскими огнями всевозможных цветов и, наконец, пламенем тысячи факелов. Я еще и теперь слышу восторженные крики многотысячной толпы, слышу звуки медных труб, вижу кричащую, возбужденную восторгом толпу.

Пожалуй, скажут, что толпа всегда легко увлекается до самозабвения всякими торжественными празднествами; что достаточно нескольких разноцветных фонариков, чтобы заставить ее покинуть дома и кинуться на улицу.