Суфии - Идрис Шах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Применяя суфийский метод перспективного видения проблемы, порой даже ценой разрушения глубоко укоренившихся мнений, Руми берет на себя роль критика поэзии. Он говорит, что люди приходят к нему, и он их любит. Чувствуя, что он должен им что-то дать, чтобы привести их к пониманию, он дает им стихи. Каким бы великим поэтом он ни был, поэзия предназначена для них, а не для него. «В конце концов, какое мне дело до стихов?» – говорит Руми. Для того чтобы довести до сознания людей свое послание, Джалалуддин категорически заявляет, что для поэзии у него нет времени, так как он всецело поглощен истинной реальностью. Такое осмелился бы сказать только великий поэт, пользующийся высочайшим признанием у своих современников. Он говорит, что поэзия – единственная пища, к которой его гости согласятся притронуться, «и потому он, как добрый хозяин, потчует их этими яствами».
Суфий никогда не должен мириться с существованием каких бы то ни было преград между своими учениками и тем, чему он их учит. Отсюда слова Руми о подчиненной роли поэзии по отношению к реальному поиску. То, что он хотел передать, было за пределами поэзии. Подобная точка зрения может шокировать людей, привыкших считать, что нет ничего более тонкого, чем поэтическое выражение. Но именно на такое воздействие и рассчитаны подобные заявления, потому что только так можно освободить ум от привязанностей к второстепенным вещам, «идолам».
Унаследовав место отца, Руми стал передавать свое мистическое учение с помощью искусства. На собраниях дервишей использовались танцы, стихи и музыка. С ними чередовались ментальные и физические упражнения, предназначенные для того, чтобы помочь уму осознать свои собственные потенциальные возможности, используя тему гармонии. Гармоническое развитие средствами самой гармонии – так можно охарактеризовать, то, что практиковал Руми.
Изучая те из его идей, которые стали для них доступны из посторонних источников, многие иностранные наблюдатели были поставлены в тупик. Один из них ссылается на его «совершенно не восточную идею о том, что женщина является не какой-то игрушкой, а лучом божества».
Одно из стихотворений Руми из «Дивана Шамса Табризи» вызвало определенное замешательство среди буквалистов. В нем содержится мысль о том, что Руми исследовал все старые и новые формы религии и пришел к выводу, что истину следует искать в сознании самого человека, а не в деятельности внешних организаций. Это станет особенно ясным, если мы поймем, что «исследование» этих религий, как считают суфии, осуществляется особым образом. Суфию необязательно в буквальном смысле слова путешествовать по разным странам для того, чтобы изучать различные религии и брать от них то, что можно. Точно так же ему не надо читать книги по теологии и изучать различные толкования, сравнивая их друг с другом. «Путешествия» и «исследования» других идей происходят в нем самом. Объясняется это убеждением суфия в том, что, подобно человеку, искушенному в том или ином деле, он обладает внутренним чувством, которое служит ему мерилом для оценки истинности религиозных систем. Выражаясь более специфично, можно сказать, что подойти к метафизическому объекту с помощью обычных методов исследования было бы немыслимо сложно. Любой, кто скажет суфию: «Читал ли ты книгу такого-то по такому-то вопросу?» – подойдет к проблеме неверно. Суфию важна не книга, и не автор, а реальность того, о чем говорит человек или написано в книге. Для того чтобы оценить человека или его учение, суфию необходимо только снять пробу с образца, но образец этот должен быть точным. Другими словами, этот образец должен находиться в тесной связи с сущностным фактором, лежащим в основе исследуемого учения. Например, ученик, еще не полностью постигший систему, которой он следует, не смог бы передать суфию достаточно данных о ней, чтобы тот смог ее оценить.
В этом стихотворении Руми говорит об установлении связи с различными религиями и о своем отношении к ним:
Я исследовал Крест и христиан от начала и до конца. Его не было на Кресте. Я отправился в индуистский храм и в древнюю пагоду, но и там не было следов его. Я взобрался на горные возвышенности Терата и Кандагара. Я искал. Не было его ни в горах, ни в низинах. Решившись, я взошел на гору Каф, но и там я нашел только обиталище птицы «Анка». Я отправился в Каабу. Его не было там. Я вопросил о нем Ибн Сину, но тот, кого я искал, не вмещался в философию Авиценны… Тогда я заглянул в свое сердце. Там я увидел его, нигде больше его не было…
Слово «он» (которое в оригинале можно понимать как он, она или оно) означает истинную реальность. Суфий вечен, когда он говорит об «опьянении», «винограде» или «сердце», он делает это по необходимости, но на самом деле эти слова настолько приблизительно передают смысл того, что он хочет донести, что они выглядят, как пародия. Именно это и выразил Руми в следующем стихе:
Прежде, чем в этом мире появился сад, виноградная лоза и виноград,
Наши души уже были опьяненье вином бессмертия.
На ранней стадии передачи (знания) суфию иногда приходится обращаться к вещам этого мира как к аналогам вещей иного порядка, и в этом Руми очень строго следует стандартной суфийской формуле. Но чтобы научиться ходить самостоятельно, больной должен отбросить костыли. Способ подачи материала в произведениях Руми обладает особой ценностью для искателя, потому что вышеупомянутый принцип там выражен значительно яснее, чем в большинстве работ, доступных вне суфийских школ. Если некоторые поверхностные ордена приучают своих последователей к повторяющимся стимулам, топчутся на месте, вместо того, чтобы восходить по лестнице развития, и не могут отбросить «костыли», то вины Джалалуддина Руми в том нет.
