Откуда я иду, или Сны в Красном городе - Станислав Борисович Малозёмов

территории в Бразилии и центре Африки, как в Египте, Индии, в Антарктике и на жутких Бермудских островах возле США да и в Англии на севере – это всего лишь дежурные посты межгалактических пунктов управления всем Космосом. Их много в разных созвездиях, на планетах всяких, каких мы не знаем, в туманностях, которые от нас на миллиарды световых лет удалены. У Космоса нет начала и конца. Это и есть вечность. Это та самая абсолютная гармония сущего. Без богов и прочих глупостей. Только Разум и его гармония, которая содержит Космос в равновесии и абсолютном порядке. Ты понял, Витя?

– Мне – то что делать? – Сухарев подошел к окну. На гололёде падали тётки и крепенькие мужички, дети катались на коньках и санках, а с деревьев на всё это зимнее движение равнодушно смотрели уверенно балансирующие на ветру сороки, вороны и воробьи. – Неужели Космос попытается втиснуть в голову мою большой вселенский Разум?

– А чего ему пытаться? Он уже втискивает. – Маслов снова зашептал.– Ты только всё мне и Ивану говори по телефону. Или приезжай да рассказывай. Второй такой избранный Космосом человек может жить в Африке или на тех же Бермудах. А ты – свой. Рядом. Мы с Дороховым будем о тебе и твоём контакте с вселенским Разумом книгу писать. Мы перевернём все представления человечества о Космосе и расскажем об абсолютной его гармонии, чтобы убогое человечество попыталось к ней хотя бы шагнуть навстречу. Вот как, Витя!

В Кызылдалу Сухарев ехал последним автобусом часов в одиннадцать ночи. По дороге он не отводил взгляда от степи. Надеялся увидеть или мираж, или огни, выплывающие шарами из снега степного. Но было вокруг серо, темно от облаков, загородивших от глаз луну и звезды. Всё проплывало за окно автобуса обычно и тоскливо, благодаря не видному горизонту и отсутствию хотя бы одной электрической лампочки возле придорожного аульного коровника.

– Ну, вроде что- то прояснилось.– Думал он, тихо ударяясь козырькам шапки о стекло.– Во-первых – я не сдурел. Во-вторых – фантастика оказалась не фантастикой. То есть Голос реально существует. Теперь мне надо самому увидеть всё необычное. Миражи, огненные шары, привидения. А с этими профессорами дружить и работать не буду. Мне же Голос говорил, что в феврале мне предложат новое дело, а я откажусь. Хотя…

Виктор развалился на сиденье, ноги вытянул под переднее кресло и снял шапку. Пассажиров было пятеро всего. Просторно всем.

– А вот надо как – то с Разумом утрясти этот вопрос. С одной стороны он меня выбрал для распространения правильных пониманий о гармонии, а с другой – запретил принять предложение о новом деле. А дело – то как раз и касается распространения. Профессора же книгу писать будут. Издадут снова в Москве. А это ж какой тираж! Сколько людей прочтут и вникнут. Если смогут и захотят. Да. Надо с Разумом посоветоваться. Может я не так его понял.

Въехали в город заполночь. Чтобы не будить Ларису Сухарев пошел в церковь, постелил себе своё пальто в ризнице, под голову бросил тряпку, которой трудницы пыль с икон стирают, а на неё – шапку. Лёг. Хотел о чём – то вспомнить, но не успел. Сон проглотил его как очень голодный бродяга забрасывает в себя, не жуя, очищенное яйцо, сваренное вкрутую и забытое кем – то на тарелке в столовой. Спал Сухарев до рассвета, не слыша ни гласа Божьего, ни голоса Разума и не видя снов.

Часов в семь утра он вскочил от шума громких голосов. Это пятеро дьяконов, протодиакон Савелий и иерей Никифор пришли переодеваться к заутренней службе. На верхнем клиросе распевались певчие. Разминали связки. Священники болтали всякую ерунду. Дьяк Фома хвастался прибывшей от Бога силой. Он его почти год молил даровать ему за прилежное служение не только силу духа, которая у него была, но и телесную крепость. Господь долго размышлял – дать силушку дьяку или обойдётся, но смиловался – таки. Сегодня поутру дьяк Фома, он же Андрюша Лизунов, отжался от пола пятьдесят раз.

А ещё вчера выходило только двадцать пять. Вдвое мощней сделал его Господь за ночь и Андрей радовался этому так, будто его нежданно рукоположили в сан митрополита, правителя и наставника большой епархии с кучей подчинённых и преклонённых пред ним согласно должностной догме. Иерей Никифор пересказывал Савелию вчерашний фильм «Ваш сын и брат» режиссёра и писателя Шукшина. Выпустили фильм в прошлом, шестьдесят пятом, но до Кызылдалинского кинотеатра «Ковыль» он доплелся только вчера.

– Ну, это ж такое жизненное кино. В нём божественная мудрость, вложенная в уста крестьян простых. Сто лет таких нам не привозили. – Дергал он Савелия за рукав рясы. – Вот ты сходи, тоже посмотри. Проникнись правдой жизни. Там дело такое, если коротенько: – Живет в сибирском селе старый Ермолай Воеводин. Четыре сына у него да дочь. Но как по-разному сложились их судьбы! Подался в Москву старший – Игнат, стал выступать в цирке, демонстрируя недюжинную силу.

Он доволен своей жизнью и своими рассказами сманивает в город брата Максима. Тот устраивается на стройку чернорабочим, но постоянно чувствует свое одиночество. В думах своих он не порывает с деревней, а возвратиться мешает гордость. Средний сын, Степан, – человек неуемного характера, подрался «за правду» и влетел в тюрьму. За три месяца до освобождения он совершает побег и возвращается в деревню, чтобы повидать родных, походить по земле и, как он говорит, «набрать сил отбыть наказание.»

В деревне с отцом остаются только его любимец Василий да немая Верка. Тяжело переживает Ермолай распад семьи, страстно мечтает собрать всех сыновей под крышей своего дома, да только сбудется ли его мечта? Не понятно. Кино кончилось, а главный вопрос нам на раздумья режиссёр оставил. Сходи, отец Савелий. Не пожалеешь!

Савелий кивал головой, попутно надевая тяжелый свой крест наперсный.

– Я обещал, что за тебя отслужу заутреннюю. – Поднялся с пола Сухарев. – Ты же вечернюю вчера отслужил вместо меня. Сейчас я облачусь быстро. Ты, отец Савелий, отдохни сегодня. Я отработаю.

Протодиакон хмыкнул, улыбнулся как-то очень криво и пошел в трапезную чай пить. Виктор хорошо провёл службу, потом помог трудницам протереть иконы и пол на амвоне, да целый день беседовал о разных тонких библейских толкованиях с прихожанами, разъяснял им очень важные постулаты мудрых церковных канонов, тщательно проверял – правильно ли произносят певчие сложные псалмы и литургические молитвы. Так день и прошел. Гражданские шмотки свои Виктор надевал почему- то с облегчением.

И ведь не тяготила его тяжелая и широкая ряса с подрясниками, крест и епитрахиль не мешали, не раздражали рукава верхнего одеяния, полностью прикрывающие ладони, и всегда почему- то прохладная серебряная цепь нательного креста не мешала. Но с некоторых пор брюки, свитер, ботинки из промторга и драповое пальто с кроличьей шапкой давали пока ещё ничем не объяснимое успокоение нервов и чувство свободы. Не от Бога и церковных трудов. В гражданской одежде ему было легче говорить хоть о чём, вести себя не как важное, приближенное к великой Божьей воле священное существо, а как сильный, молодой, умный и довольно красивый вольный мужчина.

Отучившись по воле отцовской в духовной семинарии он не мог поначалу привыкнуть к ко всему показному, что производила догматическая и пафосная церковная жизнь. Почти раболепское преклонение нижних чинов перед протоиереями и протодьяконами смотрелось поначалу комично и унизительно, но через год Сухарев понял, что это броское чинопочитание – незыблемый веками канон. Высший сан ближе к Господу и милости его получает больше. Преклоняй пред ним голову и колени, да и тебя, малозначительного слугу, Господь заметит и воздаст благодать да чин. Домой он бежал на хорошей скорости. Позволяли так нестись по скользкому снегу рифлёные глубокими канавками подошвы из нового материала – полиуретана.

За два дня соскучился он за Ларисой так, будто только что дембельнулся с трёхлетней службы в армии. Он открыл дверь своим ключом и замер в прихожей. Не просто остановился, а присел, снял шапку, чтобы лучше слышать. Она играла на рояле. Красиво, мягко, аккуратно и очень профессионально. Так Виктор слышал исполнение на фортепиано по радио и с Ларискиных пластинок. Он поднялся, бросил на вешалку пальто, быстро отстегнул кнопки на ботинках, подбежал сзади и обнял её так крепко, что Лариса от неожиданности вскрикнула.

– Ты играешь! – Сухарев поднял Ларису и закружил по комнате.– Господи, ты играешь!