Степь - Дмитрий Манасыпов

— В сознание не приходя? — Поправил его Змей.

— Да, в это самое гребаное сознание, точна. — Буйный кивнул. — А такое дело, что когда я там вокруг да около ползал, следы искал, встретил странную хрень. Лошадь, подковы не наши, со звездой. А такие, вот прям как щас помню, у коняк именно Глиста с товарищем и были. Ну, значицца, я весь такой к командиру, мол вот, смотрите, господин капитан и все такое. Тот ажно обрадовалса, весь такой бодрый и поскакал заарестовывать наших двух друзей. Ага…

— И чего? — Бирюк отодвинул тарелку.

— А ничего. Приезжает к дому Пескаря, где эти две гниды квартировались, а там только усач. Весь из себя перебинтованный, глаза страдают. А Глист так вообще в гошпитале, вот какая удача. Вроде как схлестнулись они со степняками, еле живые назад в город добрались. И лошадей, мол, у них отбили и все такое.

— И чего? — повторил Бирюк. — Причем тут лейтенант?

— Да тово. — Буйный посмотрел на столешницу и чуть помолчал. — Зуб даю, што это их рук дело. Лейтенанта добить просто не смогли, отстрелялся, а они сдриснули. А пацаненка продали в Степь, туда в последнее время много людей продают.

— Людей? — Енот удивленно уставился на него. — Не степняки продают своих же в Степь? Да ладно?

— Ага. — Буйный поскреб пальцами небритый подбородок. — Тишком да тайком, пропадает народец с фермочек, с хуторков там. Порой слухи бывают, что многие отправляются куда-нито, сюда же, в Гай, и не доходят.

— Так оно не странно, в Степи-то? — Бирюк закурил. — Ой, благодарствую, дорогая, передай повару спасибо. И на-ка вот, тебе за труды.

Серебряная монетка юркнула в карман передника служанки, уносившей пустые тарелки.

— Так что странного, друг? Ну, пропадают, так последние лет пятьдесят постоянно кто-то в Степи пропадает. На то она и Степь, ни конца, ни края, а посередке вообще страшно подумать что.

— Так-то оно так, только, понимаш, дело от какое… — Буйный тоже закурил, не притронувшись к остаткам ароматных Бирюковских папирос. Задымил духовитой самокруткой, разом окутавшись сизыми клубами. — А ты все, смотрю, выпендриваешься с куревом, а? А пропащие наши… много их чересчур. И пропадают так, что видно, живыми брали. И не обычные степняки.

— А кто? — Бирюк зевнул.

— Шут их знает. Те, наверное, кто на город нападал.

— Слушай, Буйный, ты мне вот что скажи. Нападали, говоришь на вас, а я ведь и не слышал практически. Когда в последние годы кто город штурмом брать хотел, а? Мы с тобой еще мальчонками неопытными были, по тридцатничку от силы, когда осадили Козлов, помнишь?

— Как не помнить? Эх, юность-юность, так давно прошла. Прав ты, друг, что все оно неладно, да и не штурм это особо был. А вот чего про это никто не слышал — не знаю. Налетели гурьбой, попытались прорваться, не вышло. Потом несколько дней вокруг пооколачивались, постреляли с крупного калибра, и два раза серьезно так шебуршить пытались.

— Война прямо. — Бирюк явно удивился. А еще, возможно, что даже и огорчился. Енот понимал, в чем дело. Союз Пяти городов, Альянс Звезда последние десять лет гарантированно защищал свое население от нападения со стороны. Дикие Времена, пришедшиеся на полвека после Полуночи, даром не прошли.

Все история мира после Полуночной Войны хранилась в архиве Базы. Каждый новобранец, кроме обязательной подготовки, изучал ее досконально. Цену текущему сейчас мимо спокойствию люди знали. Отряды наемников, вытесненные на запад или юг, железной волной прохаживались по лежащей в руинах стране, присягая тому, кто больше заплатит. Царьки и императоры пяти сёл дрались из-за куска плодородной земли или хорошего огорода. В расход пускали целые деревни только из-за одного спрятанного поросенка. Оружия хватало, хватало злости и дикой жадности до сиюминутного удовлетворения собственных желаний. Кое-что Енот мог себе представить и сейчас, хватало всякого добра…

Понравился сдобный и крутой зад вон той жены местного фермера? Делов-то, схвати бабу за волосы, затащи где земля помягче и засунь ей куда только захотелось, лишь бы друзья помогли и подержали. Муж несется с топором и ржавым обрезом — да на, сучара навозная, получи в голову дробью. А у него еще и брат есть, да и того тоже, контрольным звонком в голову.

Хочется поесть? Заходи в любой дом, где нет забора в человеческий рост и железных ворот. Хватай курей, порося и еще потребуй бутылку самогона. Ах, нет, хозяин? Ну ка, на получи прямо по щам, да с разворота в печень. Бога благодари, сволочь, что не убили! Дочку потащили на сеновал? Сапог целуй, дура, чтобы живой оставили, и всех остальных тоже.

Что случилось? Обожрался халявной малины и живот на куски рвет так, что ни возможности, ни желания терпеть? Не терпи, вон он куст, вон они лопухи рядом. Ну и что, что мошка сожрет все, что можно, и лопухом вытираться неудобно? Вот доберемся до хутора на выселках, где дружинников нет, там и найдем нормальный сортир и бумагу. Ну, а не найдем, так страшно? Кровью, говоришь, по большому ходишь? Чуть ли не мясо из тебя по кускам летит? Так, мил человек, терпи, энто у тебя дизентерия, пройдет. Или помрешь, знать судьба такая.

А как холодно… Господи ты Боже, как же холодно! Не торгуют дровами на рынке, сам не заготовил заранее или разворовали? Да сам и виноват, дурило. Или карауль каждую ночь свои поленницы, у себя же во дворе, или что хош делай. Обсчеству вокруг дровишки нужны, а ты хучь помирай от мороза. И дети твои пусть помирают, твои проблемы. Или при пёхом в лес, тащи на себе по одному стволу, если сможешь справиться. Пили на чурбаки, коли снова, высушивай… хватит ненадолго.

Или вот еще радость — постираться да помыться. Сколько тебе, жена, воды надо? Сколь?! Ты сдурела, мать, чтоль? И что, что малых надо помыть, не обойдутся? Не стирано с неделю… епт, д-а-а-а-а… Ну, что поделать? Бак на спину в рюкзаке, маловато будет. А, эй, сосед, тебе не помочь чего? Ну, это, мне б воды натаскать… да-да, вскопаю, не переживай. И вниз к речке, по ведру у каждого в руках, здоровущая кастрюля посередке. Шатаешь себе, после третьей ходки ноги подкашиваются от усталости, а руки болят от плеча. Вода плюх-плюх, так и норовит выпрыгнуть из кастрюли. А еще и копать идти, и потом дров наколоть, ведь не хватило для грудной дочки. Фу… милая, а осталась вода? Нет?.. Эхма… ладно, утрецом схожу на речку и искупаюсь. Лишь бы не заболеть.

Соседа схоронили. Чево помер? Да зуб, видно, совсем плохой был. Заболел, гнить начал, потом это случилось… заражение крови. Сгорел от жара человек, а зубодрал то приехал, и зуб выдернул, ан поздно вышло. Так и помер. Жену его выгнали с дитятком? Ну, а что ж поделать, коли центровые решили дом для своих надобностей освободить? С ними, с центровыми, попробуй-ка справиться, милок.

Оружие б тебе? И чего, прямо вот так раз и убил человека? Ты? Да не смеши, ты куренку голову свернуть сможешь, так, чтобы без топора? Или ты думаешь, что никто не пытался? Такие ж ухари как ты, что оружие прятали, и пытались, вояки недоделанные. Накрысили где-то стволов, держали до поры до времени у себя. Помню, как повыходили на центральную улицу, все такие обвешанные, прямо настоящие воины и люди войны. Где они сейчас? Да сгнили давно, или где работают в полях, за пожрать. Стрелять-то оно одно, а воевать другое…

Енот прислушивался к разговору и продолжал думать о своем. О том, что случилось бесповоротно, чего не изменишь и не отменишь. Как же было жить в том, другом мире?

Где нет ни Прорывов, ни постоянной войны и тихой смерти, готовой подкрасться к тебе незаметно. Был ли он, этот мир?

Мир, в котором земля не вспучивалась черной лоснящейся грязью первого пузыря, дающего жизнь новому Прорыву. Да, их стало намного меньше, но они не пропали. Он видел такое один раз, год назад. Когда все отряды отозвали с заданий, когда машины неслись по выжженной солнцем земле вперед. Наплевав на подвеску, на пыль, хрустевшую на зубах, на тряску тех, кто остался на броне. Надо было успеть, не дать ему раскрыться, не выпустить наружу тварей, уничтожающих все вокруг. Они почти успели.

Машины отрядов встали кольцом, окружив темный вихрь, рвущий траву и деревья. Вечерело, солнце катилось за горизонт, неторопливое и обманчиво спокойное. Все казалось красным, как будто заранее пропитавшимся кровью. И чернел внутри вихря зародившийся разлом земли в том месте, где ее выдавила энергия Прорыва.

Самый обыкновенный большущий луг, выпас для коров и овец деревеньки в сорок дворов, жмущейся к озерку вдалеке. Люпин, клевер, разнотравье сорняков, тщательно выдерганная полынь, оставшаяся у самого края зеленой блямбы. Крохотная рощица посередине, из молодых березок. Солнце, жарящее сверху, много мошкары, слепней и даже оводы. Голубое преголубое небо, чуток обрамленное у горизонта набегающими светлыми тучами. Мир, гладь, да божья благодать, одним словом.