И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ясно, – пробормотала виновница бессонной ночи, чувствуя, как сжалось сердце.
– А мне вот ничего не ясно. – Роузи прищурилась. – Пошли пообедаем, заодно расскажешь.
– Мне некогда… – начала было Рене, но её немедленно перебили.
– Угощаю.
Наверное, вспыхнувший на щеках румянец оказался поистине впечатляющим, потому что подруга невоспитанно фыркнула и закатила глаза.
– Господи, Роше! Я умею считать и могу вычесть из весьма скромной зарплаты резидента стоимость билета на самолёт! Поэтому пойдём. Закопай в ближайший цветочный горшок свою гордость и просто посиди со мной за вкуснейшим обедом. Сегодня у нас дают туртьер.
Рене болезненно улыбнулась, но потом тоскливо взглянула на стопку бумаг и сдалась. Есть хотелось неимоверно.
В кафетерии же было, по обыкновению, людно. Толпились посетители и персонал, где-то в углу плакал ребёнок, а около меню громко смеялись две медсестры. Роузи бросила на них недовольный взгляд, но мясной пирог быстро вернул себе должное внимание. Откусив огромный кусок, медсестра попробовала его прожевать, но не утерпела и выпалила:
– Аван фказал, ты приняла заяфку на собефедование.
– Я сделала это всего три часа назад! – удивилась Рене.
– Мы как раз допивали третий кофе, – невозмутимо откликнулась Роузи. – И, поскольку ты сейчас здесь, а не в Торонто, значит, наш Фантомас разбушевался не зря. В чём у него опять проблема? Я не позволю крыть своего парня матом без веской на то причины. А Алу вчера крепко досталось.
Рене медленно выдохнула, уставилась на переплетённые пальцы, в которых уютно устроилась чашка с дешёвым чаем, и попробовала было что-то сказать, но не смогла. Рот приоткрылся, губы дрогнули, однако ни один звук так и не донёсся из сведённого горла.
– Рене?
– Проблема не в нём. – Кажется, эта фраза уже стала гимном их отношений. Облизнув пересохшие губы, Рене стиснула чашку и быстро произнесла: – Дело во мне. Я поступила гадко и подло, за что вполне заслужила все высказанные в свой адрес упрёки.
– Он узнал. Сам… – выдохнула догадавшаяся Роузи и откинулась на спинку стула. Тарелка с пирогом раздражённо отлетела к краю стола. Плохой знак. Очень плохой.
– Я не знаю, как так вышло. Там был человек из Оттавы. О’Салливан. Он просто подошёл и начал разговор, я даже сказать ничего не успела.
– А Тони уже всё услышал и, конечно, понял по-своему, – покачала головой Роузи.
Повисла пауза. Та самая, когда любое слово кажется глупым и неуместным, ведь… Что здесь скажешь? Чем утешишь? Да, Рене неправа. Да, у Тони есть полное право на злость. Но тут Роузи неожиданно выпрямилась и потянулась за позабытым пирогом.
– А знаешь, – вдруг заметила она и нацепила на вилку гигантский рассыпавшийся прямо в воздухе кусок. – В том, что ты никак не могла ему сказать, виноват исключительно Энтони.
– Но…
– Нет, ты только подумай. – Роузи полила пирог горчицей и засунула в рот. – Туда не ховди, фюда не фмотви. Никакиф опеваций с двугими. Тока фперед. Жа ним. Чиво он так фильно боитфя?
– Я не знаю. Не знаю! Возможно, повторения своих же ошибок. А может, ошибок наставника, который попросту его бросил… Предал в самый сложный момент, а потом намеренно искал кого-то похожего, пока не нашёл. Не знаю… не понимаю. – Неожиданно Рене прервалась и горько рассмеялась. – Боже, а ведь для Тони это и правда выглядело, точно насмешка!
– С чего ты взяла? – скептически фыркнула Роузи. Но замолчала, стоило Рене поднять на неё рассеянный взгляд.
– Потому что я и была той самой заменой. Заплаткой. Попыткой номер два. – Она замолчала, а потом расстроенно покачала головой. – И, кажется, таковой и осталась. Но уже для другого.
Рене деревянно улыбнулась в ответ нахмурившейся медсестре, а та будто что-то считала в уме. Наконец, задумчиво прожевав новый кусок пирога, Роузи медленно произнесла:
– Подожди, ты училась у этого… Хэмилтона. А этот земляной червь, выходит, тоже? Но как… – Роузи, очевидно, пыталась сложить в голове хронологию, но никак не могла. Наконец, махнув в бессилии рукой, она заявила: – Ладно, плевать. Вот я ещё в голове этой нежити не копалась. Итог и без того ясен. По мнению злой моли, у вас всё вышло наоборот – ученики предали учителей и так далее. Но знаешь что?
Рене вопросительно вскинула брови.
– Вам надо поговорить. – Рене невоспитанно фыркнула. – Эй, я серьёзно. Эта проблема не стоит и таблетки парацетамола, а головной боли вы развели на хорошую порцию морфина. Сейчас он сломает пару стульев, пострадает, а потом соберёт себя в кучу и начнёт мыслить здраво. Раз он сам несостоявшийся нейрохирург, то уж должен пораскинуть мозгами, а не строить драму.
– Сомневаюсь. Он обещал лишить меня лицензии…
Рене прервал безудержный смех и полетевшие в её сторону крошки, когда едва откусившая пирог Роузи расхохоталась.
– Фто жа бвед! Он певепил на фурфете? Аван никогта эфо не подпифет. Вот увидиф!
Однако на следующий день Рене увидела лишь пустой кабинет. Тони не вернулся, и его телефон не отвечал ни на звонки доктора Фюрста, ни самой Рене, когда она набралась смелости поговорить. Молчал тот и ночью, которую Рене проворочалась в беспокойстве. Вдруг с Энтони что-то случилось? Вдруг он где-то в больнице? Или, ещё хуже, в канаве? А может… На этом она себя обрывала, боясь, что сны окажутся правдой.
Три дня Рене металась по коридорам больницы, словно растревоженный зверь. Три дня винила себя, прежде чем где-то в полдень двери лифта на восемнадцатом этаже распахнулись. Она не знала, где нашла в себе гордость в ту же секунду не кинуться к Тони, как смогла подавить совершенно неуместную радость и заткнуть поглубже желание улыбнуться. Вероятно, в том было виновато нахлынувшее удивление, а может, шок, потому что такого она точно не ожидала. Как и никто из присутствующих.
Итак, доктора Ланга встретило обескураженное молчание. И дело было не столько в окатившей всех волне дикой вони, сколько в самом главном хирурге. Его вид вызвал тревожный вздох у всех, кроме Хелен. Старшая медсестра бросила взгляд на Рене и направилась было к Энтони, но сначала замерла под его взглядом, а потом вообще отступила.
Ланг не был пьян. О нет. Он был одуряюще трезв, однако назвать его адекватным не получалось. Рене не знала, где он провёл эти дни, но узкое лицо давно заросло некрасивой щетиной, на чрезмерно впалой щеке виднелась свежая ссадина, а одежда – всё та же,
