Людишки - Дональд Уэстлейк

— Если бы ему был отмерен нормальный людской век.

— Да. Нормальный. Чтобы я могла… — Сьюзан было трудно даже додумать эту мысль до конца, а уж выразить ее — тем паче.

Но Энди Харбинджер и так знал, что у нее на уме.

— Чтобы вы могли решить, проведете этот век с ним или нет, — мягко сказал он.

— Наверное. — Сьюзан вздохнула. Горло горело огнем. — Но только чтобы все было как у людей, чтобы развивалось само собой, чтобы не было этой китайской пытки водой. Я не хочу винить Григория, а сама виню и ничего не могу с собой поделать. А потом сама себе делаюсь противной и не хочу даже приезжать сюда, не хочу опять переживать все это. Но потом говорю себе: «Уже недолго осталось». И чувствую удовлетворение!

— Истина заключается в том, что ему действительно осталось недолго, — сказал Энди. — И не имеет значения, что вы будете чувствовать, как поступите, станете ли считать себя виноватой. Ничто не имеет значения.

— От этого не легче, — отчеканила Сьюзан, вновь ощутив его черствость. — Не легче, потому что я не могу просто пожать плечами и на все наплевать, как будто я сижу за рулем одной из этих машин и вдруг происходит авария, а я еду себе мимо, потому что не знаю никого из пострадавших.

— Конечно, не можете, — согласился Энди. — Но не можете и брать на себя ответственность за чужие судьбы и неурядицы. Всем нам хочется, чтобы жизнь была одной сплошной лепотой, но так не бывает. По крайней мере не всегда. Порой приходится и дерьмеца хлебнуть.

— Простите?

Энди на миг смутился.

— Иногда приходится хлебнуть и горюшка, — поправился он и пояснил свою мысль: — Жизнь — не только удовольствие.

— Но ведь… — Сьюзан насупила брови. — Вы выразились несколько иначе.

— Ой, да какая разница? — воскликнул Энди, начиная сердиться. — Вам хочется, чтобы ваши нынешние беды кончились, и это желание вполне естественно, вот что главное. Оно вовсе не означает, что вы предаете Григория или охладели к нему. Умом вы это понимаете, но сердце не желает прислушаться к голосу разума.

Она невольно улыбнулась этой фразеологии и наконец повернулась к Энди. Ее глаза наполнились слезами, но пока Сьюзан могла сдерживать их. Она заморгала и сказала:

— Сердце никогда не прислушивается к голове, на то оно и сердце.

— Значит, нам остается лишь держаться молодцом, правильно? — Энди тепло улыбнулся ей. — И попытаться думать не только о Григории.

— Да, доктор.

— И не чувствовать себя виноватыми, если получится.

— Это самое трудное, — сказала Сьюзан.

— Я знаю. — Энди поерзал на сиденье, явно выказывая готовность перейти к обсуждению других тем, и спросил: — Вам известно, что итальянская кухня — лучшее лекарство для человека в расстроенных чувствах?

Сьюзан невольно рассмеялась.

— Вообще-то известно. Просто чудо, что я еще не тяну на восемьсот фунтов.

— Я знаю одно шикарное местечко в Виллидж, — сказал Энди. — Позвольте пригласить вас туда.

— О, я в растерянности. Наверное, не стоит. Я не ходила на…

— На свидания? — Энди улыбнулся. — Но это обед, а не свидание. Поверьте, Сьюзан, я не намерен соперничать с трагическим героем.

Вот же дурь. Вот же дурь! «Лепота», «дерьмецо». «Лепота» уже лет триста как превратилась в «красоту». Вообще это древнерусское слово. Я был слишком поглощен мыслями о своем сокровище, об этом моем Иудушке, вот и забыл на миг, где нахожусь. И в каком времени. Отсюда и оговорка. Дело в том, что течение времени я воспринимаю не так, как люди. И в этом словце для меня заключен свой смысл, сладкий, пасторальный. Тем не менее негоже щеголять своими познаниями. Оговорка повергла меня в растерянность. А еще это «дерьмецо». Я замечаю, что общение с людьми делает меня все больше похожим на них.

Оговорка, конечно, была пустячная, и Сьюзан быстро забыла о ней, а я достиг цели, которую поставил перед собой, затевая эту беседу. Извлек на свет Божий хитрый клубок ее чувств к Григорию Басманову, и теперь она может разобраться в них, свыкнуться с тем, что они ведут в тупик, и в конце концов отрешиться от этих чувств, а потом и отдалиться от Григория. Ибо как я смогу довести Григория до нужной степени отчаяния, если Сьюзан будет любить его?

Вот в чем все дело.

Мы ехали в город, и я малу-помалу вводил нашу беседу в более мелкое, безопасное русло, зная, что Сьюзан еще успеет нырнуть в бездну, когда останется одна. По моему совету мы отобедали в итальянском ресторане, а поскольку выдался на редкость красивый осенний вечер, немного побродили по улицам, и наконец я проводил Сьюзан до ее многоквартирного дома. Я даже не попытался поцеловать девушку на сон грядущий, зато пригласил ее в кино. Сьюзан заколебалась, но я вновь заверил ее, что предлагаю (и прошу) только дружбу, и в конце концов она согласилась встретиться со мной следующим вечером.

Мало заставить ее осознать всю бесплодность любви к Григорию Басманову. Она жаждет чувственного единения с ним, но боится единения телесного. (Вот почему на нынешнем этапе жизни Григорий — идеальная пара для нее. Это истина, мимо которой мы только что благополучно прошмыгнули.) Так что, пока Сьюзан не найдет новый объект, достойный ее чувств, Григория она не бросит, как бы плачевно ни складывались его дела. Энди Харбинджер хорош собой, притягателен как личность, общителен и совершенно безобиден. И, пока она не забудет Григория, Энди придется постоянно маячить у нее перед глазами.

А это идет вразрез с изначальным замыслом. Сьюзан Кэрриган не главная его исполнительница, а лишь средство, при помощи которого я залучил Григория Басманова в Соединенные Штаты. Теперь ее надо отшить, удалить, и пусть себе доживает свой век как хочет, это уже не моя забота. Однако я знаю людей гораздо хуже, чем, вероятно, мне подобает их знать. Они так по-дурацки понимают свободу воли, что почти невозможно строить планы, в которых им отводится значительная роль. Признаюсь, меня удивило столь горячее желание Сьюзан связать судьбу с чужеземцем, стоящим одной ногой в могиле. Отчужденность, непохожесть на других, безысходность, постоянно истончающаяся ниточка жизни — все это, я полагаю, сейчас усугубляет состояние Григория, подталкивает его в нужном направлении. Лишь благодаря присутствию Сьюзан и ее любви он не дает воли своему отчаянию. Стало быть, необходимо внести изменения.

А как там остальные главные действующие лица? Пэми Ньороге без всякого удовольствия трахается на жесткой мостовой автостоянок возле туннеля Линкольна в Манхэттене, под сенью дворца съездов имени Джекоба Джавица, и даже не знает, кто ее сводник (Ха-ха! Это не я! Тут шуточка потоньше!).