Людишки - Дональд Уэстлейк

— Если вы меня высадите, я смогу вернуться назад пешком, — продолжала Мария-Елена.

Все принялись отговаривать ее — и миловидный белокурый спаситель, и смазливая женщина за рулем, и этот самый тощий из людей, сидевший впереди рядом с водительницей. Они твердили, что у нее рассечен лоб, что кровь еще идет, что рану следует обработать.

— До больницы каких-то две мили, — сказала водительница.

— Вот именно, — подтвердил тощий мужчина.

— Я не хочу, чтобы вы из-за меня делали крюк. Пожалуйста, позвольте мне вылезти…

Тощий мужчина рассмеялся, закашлялся, повернулся к Марии-Елене и с улыбкой сказал:

— Никакого крюка. Боюсь, я живу в этой больнице.

Только теперь она по-настоящему посмотрела на него. Он говорил по-английски с акцентом — возможно, более заметным, чем ее собственный, но совсем не похожим. Поляк? Да еще тощий какой. И как натянута полупрозрачная серо-синяя кожа на черепе. Уже зная правду, Мария-Елена тем не менее спросила:

— Вы врач?

— Нет, я птица поважнее, — вновь улыбнувшись, ответил мужчина. — Я — знаменитый больной.

— Очень сожалею, — молвила Мария-Елена, внезапно почувствовав смущение.

— Вам-то о чем сожалеть? — проговорил мужчина. — Давайте уж лучше я буду горевать за нас двоих.

Такая проказливая речь в устах живого скелета звучала дико. Но вот человек посерьезнел и, повернувшись, выглянул в заднее окно машины.

— Будь у меня силы, я бы маршировал вместе с вами, — сказал он.

Мария-Елена тотчас сложила два и два.

— Так все дело в мирном атоме? Он и есть виновник вашего недуга? — спросила она.

— Мирный атом, — эхом повторил мужчина, как будто в этих словах заключалась шутка, понятная лишь ему одному.

— Григорий был в Чернобыле, — бесцветным голосом проговорила водительница.

К горлу Марии-Елены подкатил комок, она почувствовала удушье, утратила дар речи. Она даже не знала, как назвать захлестнувшее ее чувство. Мария-Елена протянула руку и положила ее на костлявое (очень костлявое) плечо Григория.

Он оглянулся и одарил ее улыбкой. А потом, желая ободрить женщину, мягко сказал:

— Ничего, я уже успел смириться.

18

Спустя сорок пять минут Сьюзан и Энди Харбинджер катили по Таконик на юг, к Нью-Йорку. Сьюзан до сих пор толком не понимала, почему так вышло.

В больнице Григорий принял на себя заботы о миссис Остон (впрочем, это оказался исследовательский центр, а не обычная больница, и здесь не было отделения неотложной помощи). Наконец он ухитрился найти врача, готового осмотреть и перевязать рану миссис Остон. Врач этот, разумеется, был слишком большим светилом, чтобы заниматься такими пустяками, но проявил отзывчивость. Да оно и неудивительно: здешние работники относились к Григорию по-дружески, были с ним очень предупредительны и охотно помогали во всем.

Тем временем еще один врач отвел Сьюзан в сторонку и сообщил, что намеченная на завтра прогулка с Григорием не состоится.

— Григорий еще об этом не знает, — сказал врач, — но завтра с утра мы начинаем новый курс лечения. Первые несколько дней он будет сопровождаться неприятными ощущениями. К следующей субботе состояние Григория, надеюсь, улучшится, но завтра ему придется несладко.

— Бедный Григорий.

— Вы уже знаете, как это делается, Сьюзан, — ответил врач. — Иногда мы вынуждены причинять ему боль, ибо в противном случае он попросту умрет.

— Вы не хотите, чтобы я сказала ему про завтра?

— Зачем лишать его ночного сна?

Итак, Сьюзан солгала Григорию.

— До завтра! — сказала она. — До завтра!

Она ненавидела себя за это, но выбора не оставалось: правда была еще хуже.

Когда Сьюзан шагала к выходу, перед ней вдруг вырос Энди Харбинджер и спросил, не собирается ли она в город. Если да, может, она его подбросит, поскольку он уже насмотрелся на сегодняшнюю демонстрацию. Отказать было невозможно, да Сьюзан не очень-то и хотелось отказывать. Она пребывала в мрачном расположении духа и хотела скрасить двухчасовую поездку до города.

А тут еще миссис Остон. Она жаждала только одного: вернуться к своим демонстрантам. Сьюзан захватила и ее. Они покинули больницу втроем и доехали до ворот атомной станции, где теперь было гораздо спокойнее. Демонстрация продолжалась, но телевизионщики уехали. Миссис Остон, эта странная погруженная в себя женщина, наспех поблагодарила своих спасителей и вылезла из машины, после чего Сьюзан и Энди доехали до перекрестка Таконик и свернули на юг.

Когда они оказались на шоссе, похожем на реку, несущую редкие машины к далекому городу и освещенную алым закатным солнцем, Энди Харбинджер прервал мрачные размышления Сьюзан о Григории.

— Сьюзан, — сказал он, — вы не будете возражать, если я проведу опрос?

— Что? — поначалу эти слова показались ей бессмыслицей. Сьюзан мрачно уставилась на Энди, прекратив следить за дорогой. Черты его утратили четкость в оранжевом свете. — Извините, не расслышала.

Он улыбнулся беспечной, безобидной, дружелюбной улыбкой.

— Простите, но я ни на миг не забываю о работе. Ничего не могу с собой поделать. Когда мы с миссис Остон сели в машину и вы приняли меня за демонстранта, я заметил, что вы нас осуждаете.

Сьюзан почувствовала, как ее щеки заливает румянец смущения. Она снова уставилась на дорогу и ответила:

— Осуждаю? Забавное словечко. Я ничего подобного не говорила.

— Да, не говорили. Но это читалось на вашем лице, слышалось в тоне голоса. — Харбинджер одарил ее улыбкой. — Я не собираюсь доводить вас до белого каления, Сьюзан. Просто у меня такая работа. Вы дружите с этим русским парнем. Если вспомнить, что он болен, вы, по идее, должны быть на стороне демонстрантов.

— До тех пор, пока они сохраняют человеческий облик, — ответила Сьюзан и тотчас пожалела, что вообще откликнулась на это высказывание.

Потому что Энди мгновенно нырнул в приоткрывшуюся лазейку.

— Вот как? — сказал он. — Что ж, наверное, временами они выглядят весьма безобразно. Но разве не сознание собственного бессилия тому причиной? Они хотят быть услышанными, но добиться этого непросто.

— Знаю, что непросто, — ответила Сьюзан. Она испытывала неловкость, поскольку была вынуждена отстаивать точку зрения, которую и сама считала плодом ханжеского скудоумия. — И я согласна с ними, но… но я не выношу насилия. Совершая его, люди сами ставят себя в положение неправых, даже если защищают правое дело.

— Ну а если нет другого способа? — вкрадчиво спросил Энди.

— Другой способ можно найти всегда, — возразила Сьюзан, хотя отнюдь не была уверена, что это так. Но тут ей в голову пришла мысль, которая могла бы стать подтверждением этого довода, и она добавила: — Ганди же находил.