Будда, боги, люди и демоны - Н. Краснодембская

На крыльце храма Вишну тем временем был еще устроен дарующий благо и одновременно гадательный ритуал «кипячения молока». Исполняется этот ритуал и в другие праздники и по другим поводам (например, при сборе нового урожая, что совпадает и с празднованием Нового года). Молоко наливают в глиняный горшок и стараются вскипятить на определенном количестве топлива — тут нужны известная сноровка и хороший расчет. Если молоко вскипит и убежит — это хороший знак на целый год для всех. Пепел от сожженного топлива благостен, и его раздают желающим. Но их было не очень много, и остатки пепла высыпали в сторонке. Гадали и по погоде. В этот день было пасмурно и шел дождь — свидетельство того, что «накопилось множество грехов». Хорошим знаком станет, сказали мне, если во время «разрезания воды» небо хоть немного прояснится. Впрочем, так и случилось.

Для «кипячения молока» очажок в три кирпича и сам костер изготовил тот же «капурала от меча», но теперь он был не в своем торжественном наряде, а просто в белом саронге. Он же в процессе ритуала пел заклинания вместе с барабанщиком, который и ударял в барабан, и подпевал. В заклинаниях были славословия богу и просьбы о покровительстве. Длилось все довольно долго. В дверях храма толпились верующие. Одна пожилая женщина вдруг как будто начала впадать в транс, танцевать, высоко подпрыгивая и воздевая руки, но быстро это прекратила.

Тем временем у входа в храм появился и Гара–яка в костюме, но пока без маски. После танца в храме он вышел из дверей уже «законченным» Гара–якой, то есть в своей характерной и выразительной маске: зеленое лицо со слегка крючковатым носом, невысокая «корона» из трех капюшонов кобр, осклабленный зубастый рот (однако словно бы улыбающийся), большие уши в виде розеток — стилизованных цветков лотоса; два изогнутых клыка в уголках рта иногда изображаются, иногда нет. Вход в храм Вишну находился почти напротив боковой стены и крыльца здания, где обитали монахи, там был и рабочий кабинет настоятеля. Монахи уже сидели под навесом крыльца. Туда и направился Гара–яка, а с ним барабанщики и зрители. Сначала «демон» молча танцевал довольно бурный танец, потом завел, как полагается, разговор с барабанщиками. Некоторое время Гара–яка как бы осваивался в этом мире, приспосабливался, в частности, к языку людей. Барабанщика он называл гурун-нансе ('уважаемый учитель'), но долго не мог выговорить слово правильно. Среди участников этого действа снова был главный капурала, теперь надевший еще белую рубашку, а на шею красный с бежевым шарф. Он тоже беседовал с Гара–якой. Для демона было устроено и угощение. Когда он «закусил», то, держа по пучку веток манго в обеих руках, стал обходить всех присутствующих. Держа ветки за обвязанные красной тряпочкой черенки, он стал обмахивать ими каждого, начиная с главного монаха (позднее и толпу зрителей), по рукам и ногам сверху вниз, перед монахами иногда вставая на колено. Изредка он делал и как бы благословляющий жест, то есть «снимал», «удалял» все дурное, все зло, а также, как мне объяснили, и усталость — ведь устройство перахяры отнимает много сил. Гара–яка же печется о здоровье.

Любопытна была реакция монахов: старшие сидели спокойно, некоторые даже посмеивались над комическими диалогами Гара–яки с барабанщиками. Один же молоденький монашек почти отворачивался от всего этого зрелища, и с точки зрения традиционной буддийской морали он был, видимо, прав, так как зрелища монахам по старинному обычаю не положено смотреть. Не вполне обычно и присутствие их на действе магико–заклинательного характера.

В конце подвели к крыльцу и слона без попоны — того, главного, который вез ступу. Оказалось, что лоб и «нос» у него светло–розовые, в крупных коричневых пятнышках, точно в веснушках. А на его огромные бивни, теперь без наконечников, смотреть было жутковато: один из них чуть не под мышкой у меня прошел, так как слон совсем незаметно вошел своей тихой поступью в толпу зрителей и стоял бок о бок со мной. Гара–яка и со слона «снял зло и усталость», обмахнув его по хоботу ветками манго в направлении также сверху вниз. Возможно, этот эпизод со слоном был нововведением, навеянным неожиданной гибелью кандийского Раджи. Кстати, когда я была в этом же монастыре в другой раз, то застала кормление главным монахом молодого слона, тоже розовоносого, с веснушками (ему давали бананы), — видимо, то был запасной Раджа. Во всяком случае, он откликнулся на это имя, приподняв одно ухо и хвост, когда я застала его купающимся в бассейне, где он лежал на боку как бревно, а я хотела его сфотографировать.

Мы провели в монастыре несколько часов, при мерно до пяти вечера. Все это время сюда приходили верующие, больше всего шли к древу Бо и в девалы, зажигали светильники, несли цветы: очень часто огромные лотосы, синие, белые, розовые. Входя на территорию, люди сдавали вещи и обувь в камеру хранения. Рядом, почти у входа, был фонтан с несильной струей, построенный в форме капители Ашоки. Здесь набирали воду в горшочки, чтобы полить древо Бо. В те дни вообще в монастырях устраивалось особое поклонение деревьям Бодхи, что, мне кажется, связано с символикой плодородия, которая является важнейшей в празднике эсала. К тому же для монастыря Беланвилла их древо Бо является особой реликвией.

У ограды монастыря с внутренней стороны стояли лотки и киоски: шла торговля литографиями с буддийскими и индуистскими (!) персонажами; продавали также жареный горох, детские игрушки, галантерею,

Увиденные мною обряды Эсала–перахяры лишний раз убеждали меня в том, что в народном сознании сингалов и в традиционной ритуальной практике соединяются понятия и представления различной исторической давности, разных идеологических систем. И в целом достаточно гармонично! Конечно, со всей наглядностью проявилось стремление и умение хранителей буддийской веры поставить свое учение выше всех прочих народных воззрений (и это утверждалось многими символами и знаками), хотя одновременно они продолжают считаться с неискоренимым убеждением людей в действенности магических обрядов «низшего» порядка. Сохраняя за собой высшую ступень в иерархической лесенке, они не отказываются признавать также и все нижние. Более того, мне показалось, что усиленной пышностью перахяры, обилием магических обрядов монастырь даже как бы укреплял свой престиж, который, впрочем, и так высок. В частности, само событие беланвилльской перахяры нашло достойное отражение в прессе, чего удостаивается не всякий монастырский праздник.

Из совокупности отдельных мелких впечатлений создавалось ощущение какой–то заметной индуизированности всего зрелища, а также простонародной его архаичности. Было ясно также, что в это время «собрали» воедино как можно больше разнообразных средств магической защиты, персонажей различных народных культов, которых следует почтить или задобрить ради обретения благополучия и процветания. Возможно, что это дополнительно диктовалось и сложившейся в то время в стране особо острой социально–политической обстановкой, которая, естественно, воспринималась большинством людей как роковое несчастье.

Не случайно поэтому была так заметна роль демона Гара–яки и связанных с ним обрядов среди других ритуальных сцен. К этому герою я уже обращалась выше и определила основное качество этого демона как хранителя (здоровья, благополучия, дома), отметив также его своеобразную двуполость — в сочетании мужского имени с женскими атрибутами в костюме и поведении. Это разительное качество ярко проявилось и у того Гара–яки, который в беланвилльской перахяре шел почти в самом начале процессии. Это была огромная фигура, в два человеческих роста, и с двумя лицами: вперед глядела обычная, характерная (не спутать ни с каким другим демоном) маска Гара–яки, а назад — тоже маска, но изображающая женское лицо, розовое, круглое, с очень добрым выражением. Было очевидно, что, глядя вперед, персонаж как бы устрашал и таким образом «обезвреживал» пространство перед собой, а глядя назад — излучал добро и благость. Так что женственная сущность проявлялась здесь не в элементах наряда или манерах, а непосредственно в личине. Кстати, костюм у данного персонажа в процессии был абсолютно невыразительным: некое подобие балахона, дабы просто прикрыть изображающих демона актеров (видимо, один стоял на плечах другого).

Удивительно, что, несмотря на явную маску Гара–яки, в толпе на мой вопрос, кто это такой, ответили, что это Брахман, или Брахма, и у него два лица, потому что он видит прошлое и будущее. А назавтра и в монастыре уже упомянутый гид объяснял мне, что персонаж этот — Махабрахман: «…театральное, — подчеркнул он, — воплощение Махабрахмы, творца мира». Он же сказал, что у «настоящего Махабрахмы» «на самом деле» четыре лица, но здесь уж, мол, изобразили только два. И первое, мужское — грозное, а в женском лице запечатляются такие черты Махабрахмы, как милосердие, доброта, мягкость и т. п. Так или иначе, подтвердился двойственный характер персонажа: устрашителя, с одной стороны, и хранителя–защитника — с другой. А именно это — специфическая, как мне представляется, черта Гара–яки в отличие от многих других сингальских демонов. Не случайно, в частности, считается, что присутствие его маски (или статуэтки, которые тоже иногда делают) в доме допустимо, безопасно, тогда как никто, пожалуй, не поместит у себя маску Махасоны, демона кладбищ, или Калукумары (Черного царевича), смертельно опасных по своей сути.