Маэстро - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что брюки висели рядом на вешалке, дожидаясь, пока их обладатель выйдет на финальную песню. На свободном стуле стояла тарелка с нарезанной «краковской» колбасой и два стакана с чаем, который при ближайшем знакомстве подозрительно пах коньяком.
— Ты ешь, ешь, а то Ленька допоет и прибежит, мигом ничего не останется. Он у нас вечно голодный, — усмехнулся Кигель, подвигая тарелку поближе к Марату. — Ты сейчас приди в себя, подготовь хорошую программу, определись с репертуаром. Зовут на телевидение, на радио — иди. Но черт-те куда не рвись, пока программу не сделаешь. Аккомпаниатора подбери хорошего. Или ты собрался с местными лабухами работать?
— Да я сам могу, — заметил Марик.
— Молодец, что можешь, уважаю. Я вот только на гитаре умею, но не по статусу, как ты понимаешь. Но аккомпаниатор все равно нужен. А лучше свой коллектив. Поверь, два часа один на один с публикой — тяжело. Да и надоест зрителю рассматривать только твой профиль за роялем. Словом, гастроли — дело хорошее, но к ним нужно быть готовым.
Марик тяжело вздохнул. Он и сам так считал, но разве у него был выбор? Он прекрасно понимал, что гастроли — это деньги. Ну вернулся он в Москву, гордый, но нищий. Дальше что? На что жить? Где жить? А так уехал на пару месяцев гастролировать, и вопрос с жильем хотя бы на время решен, какую-никакую, а гостиницу ему Госконцерт обеспечит. Еще и заработает.
— Кстати, чуть не забыл, — продолжил Кигель. — У меня квартира простаивает. Одна комната всего, зато метро в двух минутах. Мы-то с семьей на дачу перебрались, дети в Москве болеют постоянно, им свежий воздух нужен. Вот ключи. Поживешь первое время.
Марат не знал, как реагировать. Гордость вопила во весь голос, что нужно отказываться. Они знакомы без году неделя, с чего бы такие щедрые подарки? А здравый смысл напоминал уже услышанные где-то сплетни, что Андрей Кигель на эстраде считается кем-то вроде крестного отца, опекающего молодых и перспективных. И глядя на то, как заботливо он подреза`л колбасу и наливал «чаек» для ввалившегося в гримерку, только что отстрелявшегося Лени Волка, в это легко верилось.
— Бери-бери, — кивнул Андрей на ключи. — Будешь цветы поливать, а то завянут, меня жена загрызет. Она считает, раз я все равно весь день в городе, могу заезжать и поливать. Больше мне нечем заняться, кроме как ее фикусами. Или фиалками? Черт их разберет.
Так Марик обзавелся пусть временным, но все-таки жильем. И, что еще более важно, ценным советом, к которому решил прислушаться, — он занялся собственной программой. Уже через несколько дней они с Рудиком сидели возле огромного, навороченного японского проигрывателя в квартире Андрея и слушали подряд все пластинки, привезенные из Италии.
— Вот такую музыку я хочу петь! — горячился Марат. — Страстную, яркую! Где голос можно показать! Можешь такую написать?
— Ты и сам можешь, — заметил Рудик, удобно устроившись на диване. — Я тебе зачем?
— Ладно тебе скромничать. Композитор у нас ты. И по жизни, и по диплому.
— До которого еще надо дожить.
— Куда ты денешься? Год на одни пятерки закрываешь?
Рудик меланхолично кивнул. Учеба пока что казалась ему детским садом после той школы, которую они оба окончили в Республике.
— Автоматом уже все получил.
— Отлично! — оживился Марат. — Тогда и на Дальний Восток вместе поедем!
— Чего? Тебе же твой Кигель сказал, что не надо сейчас ехать? Что надо программу готовить?
— А мы совместим! Тебе вот какая разница, где песни писать? Здесь или на Дальнем Востоке? А деньги зарабатывать надо. Ты мне сейчас хотя бы пару песен сделай, а? На коленке. Но чтобы веселых, заводных. И поехали.
— Ты с ума сошел? А худсовету ты их когда покажешь?
— Ну ты как маленький, — вздохнул Марат. — В репертуарный лист запишем классику, ей не надо худсоветы проходить. Кто там узнает, что мы во Владивостоке спели?
* * *
Здесь мне пора взять слово, потому что именно с тех дальневосточных, совершенно авантюрных гастролей и началась наша с Мариком история.
В те годы я еще не понимала, куда применить свой писательский талант и неуемную тягу заполнять буквами бумажные листы. Впрочем, даже скажи мне кто-нибудь, что можно писать не заметки в «Вечернюю Москву», когда ты ради нескольких абзацев текста весь день носишься по городу как савраска, а собственные книги, я бы не поверила. И правильно бы сделала. В советское время пришлось бы мне писать если и про любовь, то исключительно сталеваров и исключительно к родине, а я так не умею.
Словом, я бежала с очередным редакционным заданием в весьма туманной формулировке: «Написать о каком-либо культурном событии сегодняшнего вечера» под проливным дождем за только что уехавшим без меня автобусом. В замшевых польских сапогах, подаренных мне папой на недавний день рождения. В редакции я, конечно, сказала всем девкам, что сапоги подарил жених. Которым и не пахло. Для наших дождей польские сапоги явно не годились, и чем сильнее хлюпало внутри, тем больше портилось настроение. Следующий автобус ожидался не раньше, чем через двадцать минут. А то и полчаса, когда бы они ходили по расписанию? Пешком, что ли, до метро топать? Так я точно опоздаю на этот чертов концерт симфонической музыки, в которой ничего не понимаю, но много ли культурных мероприятий в Москве в последних числах мая, когда все уже мечтают о летних каникулах и отпусках?
Мимо остановки проехала машина, прямо по луже и ничуть не сбавляя скорости. Я едва успела отскочить, чтобы веер грязных брызг не попал на мой светло-бежевый плащ. И в ту же секунду услышала:
— Какой наглец, а?
Я обернулась и увидела Марика. Как сейчас помню эту сцену. Молодой, худенький, в подстреленном своем пиджачке. Кому сегодня расскажи — не поверят. Кажется, он тоже вышел из здания нашей редакции и тоже не успел на автобус.
— Девушка, мне кажется, вы замерзли, — продолжил он, хотя я стояла в плаще и сапогах, и одета была куда теплее, чем он. — Куда вам нужно? Поехали на такси.
А я его узнала. С первой же минуты. Потому что не узнать Агдавлетова в те годы, если ты хоть чуть-чуть интересовался культурной жизнью, было невозможно. Он
