Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

Он налил еще.

– Теперь за что?

– Не знаю.

– Твой тост? – Порохов слегка толкнул парня в плечо. – Чего набычился? Ревнуешь?

– Было бы за что.

– Зря ревнуешь.

– Да пошел ты!

– Ксения хорошая девчонка.

– Заткнись!

– Я ее не трогал. И не трогаю.

– Зарекался кобель!..

– Я пьяный, поэтому и треплюсь тут с тобой, – Порохов налил еще водки, они выпили, помолчали.

– Она тебя любит.

Порохов поднялся, шагнул из гостиной, ища выход.

– Где здесь на улицу?

– А чего же живешь с ней? – Жорик вскочил с дивана, вцепился ему в рубашку на груди. – Верни мне ее! Отдай!

– Нет уж, – отшвырнул его от себя Порохов; вроде легонько оттолкнул, но тот, взмахнув руками, отлетел вместе с пуговицами его рубашки, грохнулся на диван навзничь, скатился на пол и долго поднимался. Порохов ждал, не уходил.

– Я тебя спрашивал, помнишь?

– Ну?..

– Помнишь, говорю?

– Ну, помню.

– Ты отказался?

Жорик молчал.

– Отказался?

– Ну.

– Вот и забудь. А полезешь – убью. Теперь Ксения моя.

И Порохов ушел.

Частный визит

– Ты приезжай, Николай Егорович. Мы еще долго возиться будем. Тут для тебя сюрприз нашелся, – закончив разговор, Шаламов повесил трубку.

Курасов помчался к начальству.

– Владимир Ильич, – начал он с порога. – Мне прокурор-криминалист звонил с места происшествия, Шаламов. Труп на набережной Волги. Уже несколько дней в петле висел, а соседи нашли. По запаху.

– Мы-то здесь при чем? Прокуратура пусть и занимается. – Сараскин оторвал голову от бумаг на столе, устало взглянул на заместителя. – Не понимаю вашего интереса, товарищ майор!

– Шаламов намекнул, что труп к делу «санитаров», тьфу! К банде «ювелиров» отношение может иметь.

– Убийство?

– Пока только труп.

– Позвольте, но…

– В ломбарде покойник работал. А убит он или сам в петлю залез, неизвестно пока.

– Присядьте. Объясните.

– Ремень, из которого петля была изготовлена, покойнику принадлежит. Опознали.

– Так.

– Больше ничего Шаламов не сказал. Работают они там.

– Интересно. Но мы-то с какого бока, Николай Егорович?

– Шаламов, видимо, что-то еще обнаружил при осмотре. Ему про «ювелиров» из ориентировки нашей известно. Мы же перечислили там… драгоценности похищенные.

– Генералу следует доложить.

– Будет возражать.

– И тем не менее.

– А его же на месте нет, Владимир Ильич, – обрадовался Курасов. – Он в облисполкоме с обеда, там совещание. Как я мог позабыть!

– Ну, теперь-то уже дома… – Сараскин посмотрел на часы. – Рабочий день давно закончился.

– Из исполкома не приехал.

– Позвонить домой?

– А надо ли? Я бы съездил, Владимир Ильич?..

– Ну, хорошо. Езжайте. Пусть это будет ваш частный визит, – Сараскин улыбнулся. – Никого с собой из оперативников не берите. Ознакомитесь. Будут соображения – звоните мне. Я еще посижу.

– А не дождетесь?

– Звоните домой, не стесняйтесь.

– Понял, товарищ подполковник, – Курасов аккуратно притворил за собой дверь и заспешил к дежурному выпрашивать машину, но по дороге остановился и вернулся в свой кабинет.

– Раз частный визит, – хмыкнул он, – попробуем себя в качестве частного сыщика.

Он переоделся, повесив милицейскую форму в шкаф, и с удовольствием ощутил на плечах гражданскую одежду. Чего стоил один его английский бордовый галстук в мелкую синюю горошину, который удалось купить в Ленинграде!

Старый, дореволюционной постройки двухэтажный каменный дом на один подъезд с аркой, ведущей во внутренний дворик, держался из последних сил. Он давно пережил время, положенное ему, и всех жильцов во втором и даже в третьем поколении, просел к земле, прижался, кое-где покосился на углах, но пыжился и не сдавался, надеясь на несбыточное. В двух кварталах от него что-то сносилось, такое же доисторическое, и там же поднималась молодая поросль – высовывались носы фундаментов железобетонной современной братвы. В темени подъезда, несмотря на поздний час, толпился народ, в основном пожилой. Человека в гражданском они встретили подозрительно и даже враждебно, здесь молодых чужаков не признавали, сразу прикидывали: к Зинке? Нет, у Зинки вернулся матросик с рейса. К Нельке? К той тоже усатый ходит. К Зойке? И Зойка последнее время, кажись, обзавелась…

– Где прокуратура занимается? – спросил Курасов, и все успокоились, наперебой начали подсказывать, показывать на единственное светящееся окно на втором этаже в самом углу.

– Левику звонить три раза, – крикнула глуховатая, но самая общительная.

– Кому звонить? – одернули ее. – Дверь настежь! Вонь! Не продохнуть!

– Ему теперь звони не звони, – добавил еще кто-то. – Отзвонились.

– Да его уж в резалку отвезли, – поставил точку дед в очках со скамейки. – Брешут черт-те что.

Курасов достал платок, еще отдававший чьими-то духами, так с ним у носа и поднялся наверх по лестнице. Шаламов курил у дверей на этажной площадке.

– Я уже уезжать собирался, – хмуро кивнул он Курасову.

– Во, трущобы! – запыхался тот. – Пока нашел, извини. Как тут живут-то?

Шаламов только сплюнул.

– Ты откуда звонил-то?

– Не поверишь, на первом этаже абориген какой-то задержался на этом свете. А у него телефон.

Курасов нагнулся к приятелю, сунулся с сигаретой, прикурил.

– Что, глухо? – он кивнул на дверь.

– Висяк.

– Верный?

– Совсем нуль.

– Везет тебе, Михалыч.

– Как утопленнику, хоть вой от удовольствия.

– А чего звонил-то?

– Пузырек поставишь?

– Михалыч, Макс к премии представит, если с «санитарами» нас выручишь.

– Выручить – не выручу, а кое-что проклюнулось, похоже.

– Не томи.

– Пойдем, покажу. Ты чего это с платочком, как дамочка из борделя? Белые ночи забыть не можешь?

– Ты прав, Михалыч, – засмущался и улыбнулся Курасов, – такое забыть нельзя.

– Ничего, Макс поможет. С небес на грешную землю быстро спустит. «Санитары» – первый камень на твою тонкую интеллигентную шею.

– Это точно, – согласился Курасов, – но пути назад отрезаны.

– И чего тебя понесло к ним? – Шаламов сплюнул и загасил окурок.

Он никак не мог примириться с переходом давнего приятеля из прокуратуры в милицию. Еще несколько месяцев назад они были плечом к плечу. Один – прокурором следственного отдела, другой – криминалист, а начинали вместе после студенческой скамьи районными следователями. И надо же тебе! Курасов, которому пророчили блестящую карьеру в прокуратуре, вдруг дрогнул и, особо не раздумывая, даже ему, лучшему другу, ничего не сказав, перебежал в милицию. Конечно, там и должность выше, и материально крепче, но променять прокуратуру на милицию!.. В сознании Шаламова это не укладывалось. Но он не корил друга, хотя порой невольно проговаривался.

– Долго висел? – когда вошли, спросил Курасов и огляделся.

– Суток трое, а может, поболее, – откликнулся криминалист. – Глотов теперь возиться будет. Обещал завтра уже точно сказать.

– Слава не подведет, – согласился Курасов. – Накинули петлю?

– Угу, – кивнул криминалист. – На собственном брючном ремне беднягу подвесили. Вот на эту люстру.

Он ткнул рукой в потолок и увлек Курасова за собой на кухню.

– Дивись! – криминалист подошел к подоконнику, ухватился за край и, поднатужившись, без особых усилий высвободил его весь из оконного проема. – Видал фокус?

– Вот те раз!

– А вот тебе и два, – Шаламов сунул руку в грязные опилки, заполнявшие нишу под подоконником, и аккуратно извлек оттуда сверток.

– Михалыч! Прямо тысяча и одна ночь! – ахнул Курасов.

– Гляди дальше, – невозмутимо продолжал кудесничать криминалист, разворачивая сверток. – Мы с ребятками моими уже имели счастье зреть, так сказать. Это я для тебя концерт устраиваю.

В кухню из комнаты заглянули два опера, простукивающие там стены.

– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, орлы, – отмахнулся рукой Шаламов, – а то мы до утра осмотр не закончим.

Он повернулся к Курасову и раскрыл бархатный продолговатый фасонистый футляр. Курасов так и бросился вперед. Футляр засверкал драгоценными камнями золотого ожерелья.

– Инессы Самуиловны вещь! – задрожал, выхватил у Шаламова из рук футляр Курасов и застыл, испугался, виновато зыркнул на криминалиста. – Пальчики?

– Не было ничего. Если и были, стерли, – Шаламов хмуро сплюнул, отвернулся. – Пойдем, выйдем на этаж. Надышался я тут.

Они опять закурили на площадке. Курасов жадно затягивался, но спрашивать не начинал, ждал, когда Шаламову самому говорить захочется.

– Так я тебе и дал бы футлярчик, если бы на нем отпечатки пальчиков нашли.

– А ожерелье?

– Издеваешься? Что на камнях найдешь?

– Значит, ничего?

– Глотов еще покопается, битый стакан я нашел, донышко одно почти, по башке им били, видно, весь в крови. Надейся, может, тебе повезет, – Шаламов грустно улыбнулся и тут же спохватился. – А тебе мало?