Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

В общем, Дума оказалась оппозиционной, настроенной на драку с властью. Либеральные доктринёры-кадеты и полусоциалисты-трудовики, образовав блок, составили в ней абсолютное большинство. И, со свойственной российским либералам нетерпимостью, принялись устанавливать в Думе свою диктатуру. Впрочем, 27 апреля утром об этом ещё никто не знал.

Отгремело верноподданническое «Ура!» под сводами Георгиевского зала, и четыре с половиной сотни депутатов вышли на залитую апрельским солнцем Дворцовую набережную. Почему-то было решено доставить «выборных от народа» к месту работы в Таврический дворец пароходом. На набережных и на мостах, хоть день был будний, четверг, собрались немалые толпы: мещане, интеллигенты, чиновники, студенты, рабочие. Кричали что-то. Под шум пароходной машины депутатам слышалось: «А-мни-сти-я! А-мни-сти-я!» Миновали Литейный мост, впереди слева замаячила кирпичная громада недавно построенной образцовой петербургской тюрьмы. То ли рябило в глазах, то ли воистину из зарешеченных окон тюремных камер «Крестов» депутатам махали белыми платками. Ох уж этот белый цвет, символ непорочности и милосердия! Наверное, народные избранники, воспитанные на сюжетах Руссо и Толстого, Герцена и Войнич, и в самом деле верили, что в царском узилище томятся невинные жертвы злых законов и благородные борцы за свободу человечества. Мелькание белых тряпок на фоне мрачных тюремных стен они восприняли как благословение свыше. Начало работы первого российского парламента сопровождалось двойной санкцией: верховной власти с высот трона и преступного элемента из глубин уголовной тюрьмы.

От пристани к Таврическому дворцу шли сквозь строй воодушевлённого люда, тоже кричавшего что-то бодрое и, конечно, антиправительственное. Вошли во дворец. К этому времени депутатами уже вполне овладела эйфория, характерная для дилетантов, впервые почувствовавших себя властью. Поэтому молебен, с коего началась работа Думы, прошёл скомкано: не молитвенное было настроение. Под пение церковного хора добрая половина депутатов, суетясь и размахивая руками, перебегала из угла в угол, нервно рассуждая о всеобщей амнистии. Молебен закончился, заняли места в зале заседаний. Тут выяснилось, что единственной организованной силой в Думе являются кадеты. Их ставленник, профессор римского права С. А. Муромцев, практически единогласно был избран председателем.

Любопытная деталь: на выборах в Думу провалились лидеры партий. Не прошёл либеральный диктатор П. Н. Милюков, вождь кадетов; забаллотированы были создатель «Союза 17 октября» Д. Н. Шипов и его соратник-соперник А. И. Гучков. Руководство Думы пришлось выбирать из фигур второстепенных. На все руководящие посты кадеты провели своих людей.

Президиум ещё не был сформирован, а Муромцев, едва поднявшись на председательское место, тут же предоставил слово творцу кадетских представлений о свободе И. И. Петрункевичу. Взойдя на трибуну и открыв рот, Петрункевич, таким образом, вписал себя в историю как первый в России парламентский оратор. Речь его была вполне ожидаема и вполне политически скандальна. «Долг чести, долг совести требует, чтобы первое свободное слово, сказанное с этой трибуны, было посвящено тем, кто свою жизнь и свободу пожертвовал делу завоевания русских политических свобод… Свободная Россия требует освобождения всех, кто пострадал за свободу».

Сказано красиво, но вдумаемся – о чём? Кто, собственно, из находящихся в тюрьмах, на каторге или в ссылке страдал за свободу? Не кадеты, не октябристы, не иные мирные вольнодумцы. А вот кто: участники вооружённых восстаний; матросы, бунтовавшие в Севастополе, пьянствовавшие и убивавшие офицеров в Кронштадте; эсеры-бомбисты, отправлявшие на тот свет одного сановника за другим; максималисты-экспроприаторы, грабившие банки якобы ради помощи делу революции. Из них кое-кто, действительно, томился в узилищах. За два месяца до думских выборов девушка в платье гимназистки, Маруся Спиридонова, пятью выстрелами в живот смертельно ранила тамбовского чиновника Луженовского; за это была отправлена на каторгу. Тем же путём шли Анастасия Биценко, застрелившая генерала В. В. Сахарова, Пётр Карпович, убивший министра народного просвещения Н. П. Боголепова, Егор Сазонов, взорвавший министра внутренних дел В. К. Плеве, и иные, готовые беззаветно служить идейному человекоубийству.

Жертвами «борцов за свободу» еженедельно, ежедневно, до открытия Думы и после, становились генералы, прокуроры, губернаторы, полицейские приставы, обыкновенные городовые, случайные прохожие. На пятый день работы Думы был убит начальник Петербургского порта адмирал Кузьмич. Ещё через две недели в Севастополе грохнула бомба, адресованная генералу Неплюеву; он уцелел, зато погибло восемь человек, оказавшихся рядом, из них двое детей. Всех арестованных и осуждённых за подобные деяния Петрункевич требовал немедленно освободить. А также и обыкновенных уголовников, совершавших грабежи и убийства. Они ведь тоже страдают за свободу. Что есть преступление, как не крайнее проявление социальной свободы?

Русская история – какое-то постоянное «дежавю». На нашей памяти, в 1989 году, тоже весной, на первом заседании Съезда народных депутатов разыгралась похожая сцена. На трибуну выбежал грузинский депутат-демократ, произнёс пламенную речь о жертвах борьбы за свободу, убитых солдатами при наведении порядка в Тбилиси… Помнится, по его призыву зал почтил вставанием память героев-борцов… Очень всё было трогательно. Не раз вспоминал я потом эту сцену – и когда мой коллега-осетин, огромный, сильный мужчина, с искажённым лицом и округлившимися глазами кричал мне: «Что они там делают, что делают? Давай поедем с тобой в Цхинвали, объясним им, что мы вместе жили, грузины, осетины, русские, что нельзя убивать соседа только потому что он другой нации». И когда сам был в Сухуми накануне грузино-абхазской войны и видел, как назревает этот кровавый нарыв. И когда узнал о гибели своего доброго знакомого, полковника Советской, ах извините, уже Российской армии, убитого во времена Гамсахурдия на улице Тбилиси… Конечно, не депутаты Межрегиональной группы развязывали кровопролитие на руинах Советского Союза. Но идея – разрушить ненавистный режим любой ценой, даже ценой «малых» войн и межнациональных конфликтов – это была их идея. Так же, по убеждению многих депутатов первой Думы, любые средства хороши были для ниспровержения самодержавия. Даже убийства ни в чём не повинных детей. Такие вот общечеловеческие ценности: права и свободы для одних за счёт жизней других.

Словом, Дума подавляющим большинством голосов решила ходатайствовать перед государем о всеобщей амнистии. Это так только называлось – ходатайствовать. На самом деле – требовать.

Требование облекли в форму ответа на тронную речь. Адрес на имя государя был составлен оперативно, и принят 4 мая почти единогласно. Даже крайне-правые, несколько человек, не решились голосовать против, предпочтя покинуть зал. Воздержались, как ни странно, социал-демократы: не хотели «подачек от буржуазии». В Адресе говорилось об «ответственном министерстве», то есть о правительстве думского большинства, об упразднении Государственного совета («недемократичного» по мнению думцев), о решении аграрного вопроса путём конфискации помещичьих земель… Каждый из этих пунктов действовал на правительство, как красная тряпка на быка, любого хватило бы, чтобы завести отношения представительной и исполнительной власти в безнадёжный тупик. Но центральным было требование амнистии.

Следом за ним было выдвинуто требование отмены смертной казни даже по приговорам военных судов. Тщетно министр юстиции Щегловитов и военный прокурор Павлов приводили цифры: в марте революционерами убито пятьдесят представителей власти, в апреле – пятьдесят шесть, в мае – сто двадцать два… Их просто не слушали; Павлову и говорить-то не дали, прогнали с трибуны криками «Убийца! Палач!». Дума открыто и радостно шла на конфликт с правительством и с царём. Эйфория, закружившая головы депутатам в тот солнечный весенний день 27 апреля, надолго поселилась под куполом большого зала Таврического дворца. Каждая новая смелая речь, каждый выпад против власти, каждое заведомо неприемлемое для правительства предложение взвинчивали экзальтированных «избранников народа», предводительствуемых кадетами. Эти последние почему-то не сомневались: ещё один, последний и решительный натиск – и стена рухнет, правительственный лагерь в ужасе разбежится, царская власть исчезнет как сон, и настанет в России светлый рай либеральных ценностей, гражданское общество, правовое государство, управляемое, конечно же, ими, кадетами. В президенты, или, на худой конец, в премьеры при бессильном «конституционном» монархе намечали профессора Муромцева, а ещё лучше – профессора Милюкова.