Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

– Моя дверь для тебя всегда открыта.

– Благодарю, золотса. Прощай.

– Прощай.

30

Захожу в дом к Вере, оне остались все довольны.

Вера устроила меня к зятю Ивану на работу, Марфа нанималась шить сарафаньи, обвязывать платки кистями, вышивать. Нас пригласили в гости в Аляску, но я не захотел, не хотел Колиной рожи видать, Марфа поехала одна, я работал. Было обидно, что так поступила, ну пускай.

К Марфе долго у меня сердце не лежало, всё казалась гря́зна и холо́дна. Но постепенно всё забылось.

Марфа через две недели вернулась. Осенью пошли свадьбы, каждо воскресенье по две-три свадьбы. Как мы жили у наставника, с наставником как гости ездили на все свадьбы. Тут порядки такия: на все свадьбы наставники съезжаются. И всего мы здесь навидались. Народ потерянный, мало хто что соблюдает, по-русски нихто не хочут говорить. Немало женчин присватывались ко мне, а многи материли как могли, что Марфу бросал. К Марфе тоже мужики лезли, но она, как обычно всегда, подойдёт и скажет: «Вон тот мужик лезет». Посмотрели мы с Марфой – тут полный содом, как здесь жить? У наставников дети наркоманы, пары изменяют друг другу, разводы, пьянство, оргии. Говорю Марфе:

– Ты согласна ро́стить здесь детей?

Она:

– Нет, я суда своих деток не повезу, там худо-бедно, но дети там слава Богу.

– Да, я на ето же смотрю. Слушай, ты со мной согласна в огонь и в воду?

– Согласна.

– Значит, надо вёртываться. Обещаешься?

– Обещаюсь. А как с Верой?

– Надо объяснить.

Фоме с Верой всё объяснили, оне ответили:

– Вам виднея. А как жить с харбинсами?

Марфа говорит:

– Помогайте.

– Да мы отчасти можем помогчи, но ето же далёко. Вам там жить не дадут.

– Как-то будем вывёртываться.

– Ну, смотрите сами.

Мы собрались, люди узнали, занесли хто чем мог, но все подарки с собой не сумели забрать. Мы взяли восемь местов по тридцать килограмм, пришлось доплачивать. Мы сколь взяли, то ишо больше половины осталось, деньгами сколь заработали, сколь добры люди помогли, но мы насобирали пятнадцать тысяч долларов. У Ивана я получал семнадцать долларов в час, и перед самым отъездом давали двадцать один доллар, но я не захотел оставаться: детки сокрушали сердце.

Насмотрелись мы на всё. К заключению, турчаны почти всё потеряли, кака́-то искорька остаётся, оне горя́чи, но боле справедливы; харбинсы и так и сяк, но го́рды и лицемеры; боле синьцзянсы доржутся, заботются, сами едут в монастырь и детей везут, и боле справедливы. Но всё рассыпается, продлись век – ничего не останется.

Видал тестя с тёщай на свадьбе: норкой виляют[167], перед людями оправдываются. Тёща решила на свадьбе меня угостить, подходит со стаканом и говорит: «Зятёк, выпьем!» Я не стал, на уме: «Ах ты змея!»

Перед отъездом решил попрощаться с Машей. Поехал к ней, встретились, рассказал ей, что уезжаю. Она долго глядела мне в глаза и заплакала, я тоже заплакал. Проводила, сял я в машину и часто оглядывался: она стояла смотрела, как машина удалялась. Мы свернули на другу́ улицу, и я больше её не видал. Но долго не мог её забыть, споминаю часто, но всё реже. Так судьба с нами расправляется.

Нас проводили Миша Зенюхин, друг с малых лет, сын помощника наставника Макара Афанасьевича Зенюхина, жена его – дочь Верина. Миша хороший парень, когда мы с Марфой стали жить у Вере, Миша всегда был с нами, он живёт хорошо, он и проводил.

Тетрадь третья

1

Прилетаем в Монтевидео, пошли по рынкам, выбрали машину «Тойота-джип» в хорошим состоянии, за семь тысяч долларов, взяли мотор подвесной новый «Меркурий», двадцать пять лошадиных сил – три тысячи двести долларов, и поехали домой.

Приезжаем – сколь радости, така́ встреча, все довольны, разные подарки.

Тесть с тёщай, Коля уже приехали. Узнали, что мы приехали, – погнали пушше прежняго, и Марфу, и всех нас. Когда я уехал в США, оне её стали корить, что «хороша, не сумела ужиться с мужем», детей разразили против её. Илюшка как мог грызся с ней, Андриян также, поетому Марфа хватилась и побежала за мной. Наш трактор работает уже второй год, и Коля не думает платить. Когда он уезжал в Аляску на рыбалку, наказал Марфе и детя́м, чтобы молились, он вернётся заплотит. Оне намолили на шесть тысяч долларов. Марфа меня вернула, и он не захотел платить, отпёрся, что он не нанимал. Но он в тот сезон заработал триста тысяч долларов. В банке у нас скопилось пять тысяч долларов долгу, Коля радовался и говорил, что «трактор даром заберу». Я улыбался: посмотрим, как заберёшь.

Марфа звонила Вере и рассказывала, что с нами творят. Она сказала, чтобы позвонили через неделю. Через неделю Марфа снова звонит, Вера спрашивает:

– Ну, как дела?

Марфа отвечает:

– Так же.

– Хорошо, ишо позвоните через неделю.

Я обратился к Хулио Дупонту и говорю:

– Хулио, помоги. Я за каки́-то месяцы у Кириченкиных заработал, квоту в банок заплатил, бакчу на ето вырастил, посев сделал, а Коля уже второй год доржит и не хочет платить, а у нас в банке нагорело уже пять тысяч долларов.

– Дак так он может поступить. Даниель, подай в суд, мы свидетели.

– Хулио, сам советовал: «Пагале кон индиференсия»[168].

Смеётся:

– Даниель, те пасасте[169]. И что ты хошь?

– Что я хочу? Очень просто. Найди мне человека, пускай берёт наш трактор, диски и весь наш долг, шесть тысяч уходит ему в подарок, но найди порядошного человека.

Хулио:

– Дак так я восхищаюсь тобой, такой трактор вообче трудно найти, да я чичас тебе кандидата найду, у меня уже есть человек, именно ищет такой трактор, и он богатый. – Взял трубку, набрал его номер, рассказал ему наш предлог и добавил: – Тебе повезло, люди надёжны, ты выиграл. – Закрыл трубку и говорит: – Чичас подъедет, ето мой друг, он садит форест – евкалипты. Ай, Даниель-Даниель, сос инкреибле[170].

Подъезжает человек на новым пикапе, я ему всё объясняю, садимся в его машину, едем к нам смотреть. Трактор понравился, диски также, едем в банок, идём к директору, всё объясняем. Тот дал согласие, переводим всё на него. Отдал трактор, диски – теперь пускай Коля забирает.

Я всегда своим детя́м внушал разные примеры: несправедливости, дружбу, любовь, хто как живёт, с кого брать примеры, что опасаться, как поступать, как обходиться с народом. Свата Ивана Чупрова и Филата Зыкова за время сказал ихну смерть, кака́ она у них будет, – так и вышло. Сват Иван жил в деревне, я сказал, что он скоропостижно помрёт, так и случилось. Филат жил в городах, никогда не был в соборе, но пришло время – он похворал, покаялся, причастился и помер. Сват Иван был лицемер, Филат был справедлив.

Проходит неделя. В воскресенье вечером приезжают все: Коля с женой, тесть с тёщай, Немец с женой, Александр с женой. Мы были все дома. Зашли, неудобно, сяли, молчат.

– Зачем пришли?

Тесть:

– Да надо проститься.

– А кака́ вина?

– Дак вот вражда, за ето надо проститься.

– А откуда она началась?

– Дак ты загулял.

– А за чё я загулял?

– Не знаю.

– Как не знаете? Вражда началась раньше. – Молчат. – Какой я вам масон, шпион, предатель?

Коля:

– Дак твои дела показывают.

– А что – как ты, везде как собака? Нет, везде надо быть дипломатом. По-вашему, все послы – масоны, и Александр Невский тоже предатель? – Молчат. – Всё моё старание и труды превратили в предательство. Коля, дай мне свидетельство, что я масон! – Молчат. – Нам быть масонами – у нас ишо жопа не по циркулю. Надо быть достойным. – Молчат. – Коля, на Пасху Христову ты выгнал меня из моленне.

– Я не выгонял.

– Как так ты не выгонял, у меня свидетели – тятя и сестра, хоть и тяти нет в живых, Царьство ему Небесное. Но вот сидят все свидетели, а ты отпираешься. Ты старался нас развести и моих детей закабалить – ето одно. Трактор тебе проработал почти два года, и ты не хочешь платить – ето два. Илюшка проработал тебе пошти два года, а ты ему дал за ето одну шапку – ето три. – Молчат. – Семью мою нанимал молиться, вернулся, не заплатил – ето четыре.

– Я их не нанимал.

– А почему детей и жену разжигали против меня?

– Нихто их не разжигал.

– Как не разжигали, я всё знаю, и оне мне всё рассказали. А в Святым Писании что сказано: легче человека напополам разорвать, нежели мужа с женой развести, а вы что настроили?

Оне все, как осы, на Марфу да на детей, что всё ето оне натворили, Данила ни в чём не виноват. А тесть хотел Марфу ударить, но я сказал:

– Спробовай задень, тогда я вас всех разнесу! – Все притихли. – Воистинно вы все фарисеи и лицемеры, нет в вас никакой правды, сами не стараетесь в рай зайти и стальным закрываете путь! Христос сошёл на землю не ради праведных, но ради грешных, чтобы привести их к покаянию. Христос сошёл не ради вас, а ради меня – я грешный. Но вы ни раз мне не подали руку, но всегда старались столкнуть во ад. Вы хорошо знаете, что злоя слово доброго делает злым, а доброе слово злого делает добрым. – Молчат. – Иоанн Богослов взял дитя, вырастил, выучил его к доброму и передал епископу и наказал ему: «Я перехожу в другу́ страну на проповедь, поручаю тебе вот етого дитя, сохрани его». Тот обещался, взял его на поруки, стал ро́стить. У епископа работы было много, со временем стал забывать о етим отроке. Отрок стал праздновать, веселился, появились развратныя друзья, он совокупился с ними, стал выпивать, в неподобныя места ходить, потом воровать нача́ли, и дошло до того, что выбрали его разбойникам старейшином. Через много лет Иоанн Богослов вернулся в тот город, приходит к епископу и говорит: «Отдай моё сокровища». Тот выпучил глаза: «Како́ сокровища?» – «То, которо поручил ро́стить». Епископ догадался, заплакал и говорит: «Он погиб». – «Как так погиб? Я же поручил тебе как доброму пастырю, а ты не сберёг его?» Епископ всё рассказал, что с нём случилось, и где он, и что он разбойникам начальником. Иоанн пошёл разыскивать его, дошёл до первой стражи, его арестовали, привели к начальнику. Но начальник увидел, что ето Иоанн Богослов, стал убегать от него. Иоанн побежал за нём и стал упрашивать его: «Остановись, моё милоё дитё, пожалей мою старость, все твои грехи беру на себя, толькя остановись!» Он остановился, пал ему на ноги и стал просить прощение. Иоанн плакал, обнимал и целовал и уговаривал. И всё Святоя Писание всякими приводами[171] убеждает помиловать, защитить, а вы что делаете, гонители, мучители! Христос Петру-апостолу наказывал, чтобы прошшал на каждый день, семьдесят раз по семьдесят, а вы всё наоборот! – Молчат. – А теперь говорите, что я не виноват, а виноваты Марфа да дети. Где ваша совесть? Да оне виноваты, что вас слушали!