Литературный призрак - Дэвид Митчелл

Впрочем, хватит о них. Ну их всех! Есть вещи и поважнее, о чем подумать.

Так вот, в нашем холодном дождливом городе стоит холодное дождливое лето. Джером сказал, что Петру удалось заманить сюда людей и заставить жить на болоте в холоде и грязи только потому, что он по всей империи запретил строительные работы и строителям некуда было податься. Охотно верю.

Сейчас в моем зале ни души. Мраморная статуя Посейдона и пять картин не собирают толпы зрителей, хотя одна из них — кисти Делакруа. Я встаю со стула и иду к окну, размять ноги. Неужто вы думаете, что Маргарита Латунская будет, как чурка, сидеть семь часов кряду? Оконное стекло холодит кончик носа. Туча за тучей ползет над Невой от залива. Над новым нефтеперегонным заводом, построенным на немецкие деньги. Над доками, над ржавеющим морским вокзалом. Над Заячьим островом и Петропавловской крепостью, где я впервые встретила Руди. Над мостом Лейтенанта Шмидта, по которому я с важным аппаратчиком из Политбюро езживала на его большом черном «ЗИЛе» с флажком на капоте, потягивая коктейли на заднем сиденье. Ладно-ладно, нечего разыгрывать удивление! Неужто забыли, кто я такая? Зла-то я никому не делала. Его жена тем временем нежилась на черноморском побережье Кавказа вместе со своими худосочными детками. Да еще, наверное, не пренебрегала услугами козлов-массажистов, которые выстраивались в очередь, чтобы хорошенько размять ее пониже лопаток.

Я поворачиваюсь на пятках спиной к окну и в мазурке скольжу по лакированному паркету. Интересно, он сделан еще при матушке Екатерине? Представляю себе, как она, может, в этой самой зале вальсировала с молодым Наполеоном, или развлекалась с сумасшедшим композитором Толстым, или соблазняла Чингисхана мелькнувшей из-под платья царственной ножкой. Я испытываю родственные чувства к женщинам, перед которыми сильные и могущественные мужчины ползали на коленях, лобзая каждый пальчик на их ножках. Джером говорил, императрица Екатерина тоже начинала в зависимости и бесправии. Я кружусь по залу и вспоминаю, какими аплодисментами меня награждали в Пушкинском театре.

Всматриваюсь в свою будущую добычу. В нашу добычу, точнее говоря. «Ева и змей» Делакруа. Трофей, вывезенный из Берлина в 1945 году. Главный хранитель Рогоршев говорит, колбасники из кожи вон лезут, чтобы его вернуть. Нет, какова наглость, а! Мы положили сорок миллионов жизней, чтобы избавить их от мерзкого, плюгавого фюрера, а получили за это несколько картинок маслом, и все. К этой я всегда питала слабость. Именно я предложила в следующий раз украсть «Еву». Руди замахивался на что-нибудь помасштабнее — на Эль Греко или Ван Гога. Но Джером считает, что не следует жадничать.

— Смелей, моя радость, смелей, — подмигивает змей, — Давай, отведай этого плода. Ну же! Смотри, какой он большой, налитой, красный! Бери его поскорей! Держи крепче! Я вижу, ты сама этого хочешь!

— А что скажет Бог? — прощупывает почву Ева, умница. — Он запрещает нам кушать плоды с древа познания.

— Ну конешшшно же, — кивает змей, — Бог! А разве не Бог вдохнул в нас жизнь? И кто, как не Бог, вложил в нас желание? И одарил нас способностью к наслаждению? А сами плоды — кто их создал, разве не Бог? Что же такое жизнь, как не наслаждение плодами, которые пробуждают в нас желание?

— Ну правда же, Бог не велел. Вот и Адам говорит, — канючит Ева и складывает ручки, как пай-девочка.

Змей скалится, любуясь Евиными гримасками.

— Бог в принципе славный парнишка. Скажу больше — ничего плохого он не имеет в виду. Но между нами говоря — только между мной, тобой и древом познания, — он жутко не уверен в себе.

— Не уверен в себе?! Да он же сотворил всю эту чертову Вселенную! Он всемогущ!

— А я о чем? Каким комплексом неполноценности надо страдать, чтобы нуждаться в этом балагане! Поклонение каждое утро, каждый вечер! «Всякая тварь Господа да славит! Господа да славит! Ссславит!» Ты говоришь, он всемогущ? А по-моему, жалок. И вообще, наиболее независимые умы пришли к выводу, что Бог не столь уж существенно влиял на поведение элементарных частиц в процессе создания Вссселенной. Он кормит вас с Адамом сссвоими баснями, а настоящее, стоящее знание — вот оно, рядом! Семь дней, говоришь? Да не вешайте мне лапшу на уши!

— Ну, в чем-то я с тобой согласна… Только Адам… Ты не представляешь, какой скандал он закатит!

— Ещщще бы… Твой голый муженек без единого волоска на теле. Я видел, как он сегодня утром резвился с овечкой на лужайке. Вид имел предовольный. Но ты-то, Ева, ты? Неужели согласна остаток вечности провести в обществе кучки дрессированных зверюшек и этого, Творца, который требует, чтобы его называли Иегова? Вряд ли тебя это устроит. Адам, может, и поорет немного, но успокоится, как только я покажу ему стрелы с бронзовыми наконечниками, чемодан из крокодиловой кожи и шлем для путешествий в виртуальной реальности. А ты, Ева, мне кажется, рождена для большего.

Ева смотрит на запретный плод. Большой, аппетитный плод в лучах солнца. Она сглатывает слюнки.

— Для большего? Ты хочешь сказать — для запретного знания?

— Нет, Ева, милая, нет, — мелькает раздвоенный язык в пасти змея, — Знание — это так, дымовая завеса. То, о чем мы с тобой говорим, называется желание. Я перекурю, пока ты обдумываешь мое предложение, ладно?

Шум шагов на лестнице. Я быстро возвращаюсь на свой пост, сажусь на стул. Душу продала бы за сигарету.

Входит главный хранитель Рогоршев с начальником службы безопасности, похожим на тролля. У него такое выражение лица, словно он вот-вот выхватит пистолет и разрядит его, осыпав посетителей осколками пробитых черепов.

— Я думаю, в Большой зал нужно проходить через Делакруа! Смотрите, это же маленький шедевр, а его недооценивают!

Главный хранитель Рогоршев оборачивается ко мне, поглаживая губы кончиком языка.

Я наивно улыбаюсь, изображая невинность, — ему это нравится.

— Я должен все обнюхать — нет ли где взрывчатки. — Начальник службы безопасности втягивает воздух, чихает и вытирает нос рукавом.

— А как же! Кстати, французский посол обожает всюду тыкать своей палкой.

Они проходят мимо. В дверях главный хранитель опять оборачивается, посылает мне воздушный поцелуй, стучит по циферблату и шепчет одними губами: «Ровно в шесть». И шевелит указательным пальцем — точь-в-точь как своим крошечным членом.

Я бросаю на него страстный взгляд, словно говоря: «Да! Да! Перестань, а то взорвусь!»

Он выходит за начальником службы безопасности, думая: «О, главный хранитель Рогоршев, ты крутой парень, ты мастер обольщения, смотри, вот еще одна жертва попалась в твои сети». Честно говоря, главный хранитель Рогоршев мастер только по части самообольщения. Взгляните-ка на него. Эта копна черных волос — я наклеиваю их ему каждый понедельник. Наступит время — ждать уже недолго, — и ему станет ясно, кто угодил в сети. И не только ему, но и ребятам из Отдела по расследованию особо опасных преступлений.

Скоро мой день рождения. Еще один год. Вот почему Руди в последнее время так занят и мы почти совсем не видимся. Он ведь знает, как я обожаю сюрпризы.

Жирная Петровна подменяет меня, чтоб я сходила на обед. Однажды меня забыли заменить, и я просидела весь день в своем зале. После этого случая я заставила Рогоршева уволить главаря этой банды бездельников. С тех пор они со мной не разговаривают, но про мой обеденный перерыв больше не забывают.

В столовой для сотрудников ни души. Остальные обедают раньше. Они думают, их бойкот страшно ранит меня. Черта с два — очень даже устраивает. У меня припасена банка американского кофе. Делаю чашку кофе, достаю пачку любимых французских сигарет. Прикуриваю, на кончике сигареты вспыхивает огонек, и я затягиваюсь — о! Кайф. Ни с чем не сравнимо — как выстрел в грудь. Конечно, мои коллеги дорого бы дали даже за дым такой сигареты. Хорошо, что после меня останется амбрэ.

Из окна видна Дворцовая площадь. Бассейн, вымощенный мокрым булыжником. Чтобы пересечь его, нужно две минуты. Какой-то карлик гонится за зонтом, бегом хватит минуты.

Как смеют эти жирные коровы третировать меня! Все дело в том, что они сгорают от зависти — я-то владею этим женским искусством обольщать и удерживать мужчин, а они нет. Они собственную прическу не могут удержать. Признаю, что мои близкие отношения с главным хранителем Рогоршевым помимо той роли, которая отведена им в главном замысле, дают мне привилегии, но ведь любая из этих ведьм — да если б только она могла! — ради таких привилегий согласится на все, только скомандуй «спустить трусы». Да-да, любая, даже жирная Петровна с толстыми ляжками и кудельками как мочалки.

Когда Петербург был еще Ленинградом, я могла бы всю эту честную шайку закатать, куда Макар телят не гонял! И еще дальше! В полном составе присматривали бы за музеем в пустыне Гоби. И жили бы в юртах.