Литературный призрак - Дэвид Митчелл

И вот однажды пришел верблюд к озеру напиться. Увидел в воде свое отражение и замер от восхищения! «Какая красота! — думал верблюд, — Я самое прекрасное животное на свете!»

И тут из леса вышел — как вы думаете, кто? — олень! Он вздыхал, из глаз его текли слезы.

— Что с тобой? — спросил верблюд, — О чем ты горюешь?

— Лесные звери пригласили меня на праздник, да еще почетным гостем.

— Так это же замечательно! Будет пир горой, наешься до отвала!

— Как же я могу пойти на праздник такой некрасивый, с такой лысой головой? Там будет тигр — сам знаешь, какая у него прекрасная шуба. Там будет орел — сам знаешь, какие у него нарядные перья. Пожалуйста, верблюд, одолжи мне свои рога. Всего на два-три часа. Схожу на праздник — и верну, честное слово. Сегодня вечером. Ну в крайнем случае завтра утром.

— Хорошо! — великодушно ответил верблюд, — Вид у тебя и правда довольно-таки уродливый. Я выручу тебя. Бери мои рога.

И верблюд снял рога и отдал их оленю. Тот с гордым видом поскакал прочь.

— Эй! — крикнул верблюд ему вслед. — Смотри не запачкай мои рога ягодным соком! Или что там у твоих лесных друзей принято пить на пирах?

В лесу оленю повстречался конь.

— Привет! — говорит конь. — Хороши рога! Где достал?

— Да, рога что надо! — отвечает олень. — Верблюд дал.

«Мм, может, и мне верблюд что-нибудь даст, если попрошу хорошенько», — подумал конь.

Верблюд по-прежнему стоял на берегу озера, попивал водицу, поглядывал по сторонам.

— Добрый день, дорогой верблюд! — говорит конь. — Какой у тебя замечательный хвост! Не согласишься ли поменяться со мной? Ненадолго, всего на один вечер. Ну в крайнем случае до утра. Я собираюсь навестить одну молоденькую кобылку. Она так тобой восхищается! Представь, как она обрадуется, если я заявлюсь в ее загончик с твоим хвостом!

Верблюд был польщен.

— Правда? Восхищается, говоришь? Ну что ж, давай поменяемся. Только смотри не запачкай. И не потеряй. Это самый красивый хвост на свете, как-никак.

С тех пор прошло много дней и лет. Олень до сих пор не вернул верблюду рога, а у коня — сами видите — на скаку развевается по ветру длинный хвост. А верблюд приходит к озеру на водопой, видит свое безобразное отражение, фыркает и от огорчения даже забывает, зачем пришел. А замечали вы, как верблюд вытягивает шею и внимательно всматривается в даль? Это он высматривает, не бегут ли олень с конем вернуть ему рога и хвост. Вот почему у верблюда всегда такой печальный вид.

Пыльные чертенята, словно кенгуру, скачут из-под колес джипа. В этой каменистой пустыне водятся только скорпионы да миражи.

Днем брат Бодоо останавливается возле одинокой юрты. Рядом пасется верблюд, но людей не видно. Брат Бодоо заходит в юрту, чтобы перекусить и напиться, — в Гоби это дозволено этикетом. Верблюд фыркает совершенно по-человечески. На душе у брата Бодоо на миг теплеет, но я не успеваю определить источник этого тепла. Ветер дует сильно, но бесшумно: на его пути нет препятствий.

Снова садимся в джип. Вдали проносится стадо газелей. Оно напоминает стайку мальков в реке. Мы направляемся к долине под названием Пасть Стервятника. Там магазин, в котором закупаем провизию и бензин, чтобы хватило до Баянхонгора. Говорят, что Бодоо проехал здесь утром. Скоро мы встретимся.

Высоко в небе кружат ястребы. На опушке леса появляется гобийский медведь — один из немногих уцелевших. Их осталось меньше сотни. Брат Бодоо укладывается поспать в джипе. Ночи очень холодные, даже летом, и он укрывается несколькими одеялами. Во сне видит кости и камни с дырками.

На следующий день длинный переезд — восемьдесят миль без остановки по дюнам, вверх, вниз, вверх, вниз. Брат Бодоо поет бесконечные песни, каждая — в несколько миль длиной. Среди дюн виднеются кости и камни с дырками. Песчаная страна мертвых.

Впереди стоит джип. Брат Бодоо подъезжает к нему и глушит двигатель. На заднем сиденье джипа под импровизированным балдахином спит человек.

— Все в порядке, друг? — обращается к нему брат Бодоо. — Помощь не нужна? Может, воды? Тебе что-нибудь нужно?

— Да! — Человек резко поднимается, открывая лицо; челюсти жуют жвачку, — Мне нужен твой джип. Мой сломался.

И Пунсалмагийн Сухэ-батор дважды стреляет из своего пистолета в моего хозяина: по пуле в каждый глаз.

Никто не отзывается. Костер светит, но не греет. Наверное, снаружи ночь. Если только есть «снаружи». Я гол, я лишен хозяина. Рядом люди разного возраста. Все лица обращены в одну сторону. Кто-то кашляет. Это брат Бодоо. Раны у него на глазах затянулись. Пытаюсь переселиться в него, но в призраке я обитать не могу. Никогда раньше не слышал такой полной тишины. Являясь тем, что я есть, я думал, что понимаю почти все. Оказывается, не понимаю почти ничего.

Одна фигура встает и выходит из юрты — прямо сквозь стену. Так просто? Я тоже подхожу туда.

— Простите, но вы, наверное, не сможете выйти, — говорит девочка, которую я сначала не заметил. Ей лет восемь, не больше, хрупкая, крошечная, как античная статуэтка.

— Почему? Ты не выпустишь?

— Дело не во мне. Выйти можно, если только для вас подготовлен выход.

Разлетаются вьюрки. Я смотрю на стену. На ней вообще нет дверей.

— Где же выход?

Она пожимает плечами и закусывает губу.

— Что же мне делать?

Лебедь уставился в пол. Девочка пожимает плечами.

Сальные свечи шипят и плюются. Юрта маленькая, но гостей в ней — тьмы и тьмы. Мириады ангелов балансируют на кончике иглы. Время от времени кто-нибудь из гостей встает, делает шаг и выходит через невидимый выход в стене. Стена юрты растягивается, размыкается, выпускает гостя и снова смыкается за его спиной, как водяная завеса. Я попытался выскользнуть за компанию, но передо мной стена даже самую малость не подалась.

Монах в шафрановом балахоне и желтой шапочке вздыхает.

— Зубы болят, — поясняет он.

— Сочувствую, — отвечаю я.

Девочка разговаривает со своим нервным сурком.

Это лошади проскакали или гром прогремел? Лебедь расправляет крылья и вылетает сквозь крышу. Брат Бодоо выходит через дверь.

— Почему я не могу выйти? Другие же выходят.

Девочка, играя в «веревочку», приподнимает бровь:

— Ты сам так решил.

— Я ничего не решал!

— Все представители твоего племени покидают тело, только пока оно еще живое!

— О ком это ты — моего племени?

Монах в желтой шапочке что-то шепчет сквозь обломки зубов ей на ухо. Она недоуменно смотрит на меня.

— Ну хорошо, — наконец соглашается она. — Ситуация и правда необычная. Но что же я могу поделать?

Монах оборачивается ко мне:

— Прости, зубы… Время истекло… Я выполнил свое обещание.

И выходит из юрты сквозь стену.

Последней выходит девочка с сурком на руках. Она пожалела меня, и мне не хочется, чтобы она уходила. Я остаюсь совсем один.

Я снова нахожусь в человеческом теле. Стены юрты оживают — они вздрагивают, пульсируют, реагируют на шум и голоса. Я обследую верхние этажи сознания своего хозяина и не обнаруживаю там ровным счетом ничего. Ни воспоминаний, ни следов жизненного опыта. Даже имени нет. Пустое «я». А голоса откуда? Заглядываю глубже. Шепотки, следы бесцельного покойного существования. Побуждаю хозяина открыть глаза, чтобы понять, где мы находимся, но они не открываются. Проверяю, есть ли у него глаза. Есть, но открывать их он не умеет. Мы находимся в месте, не похожем ни на что, и мой хозяин о нем ничего не знает. Мой хозяин вообще ничего не знает. Может, слепоглухонемой? Его мозг чист. Настолько чист, что мне становится страшно.

Покой сменяется судорожным страхом. Мое присутствие обнаружено? Узел боли затягивается все туже. Ужас, панический ужас — подобного мне не приходилось наблюдать с тех пор, как я взломал мозг моего первого хозяина. Завеса раздвигается, и меж раздвинутых ног матери мой новый хозяин вылетает в мир, возмущаясь бесцеремонным обращением. Холодный воздух охватывает со всех сторон! Свет, слишком яркий свет даже через закрытые веки заставляет его нежный мозг вибрировать.

Через пуповину переселяюсь в мать и попадаю в океан эмоций глубоких и противоречивых: изнеможение и ликование, чувства потери и обретения, опустошенности и полноты, и обрывки воспоминаний, и хищные когти страсти, и решение — больше никогда в жизни не обрекать себя на такую пытку. Я забыл выставить защиту и чуть не потонул в этом океане.

Однако пора браться за работу.

Другая юрта. В юрте тепло, светло, тень от оленьих рогов на стене. Наконец-то я разобрался со своим местонахождением. У меня две новости: хорошая и плохая. Хорошая: я в Монголии, в теле монголки. Плохая: меня занесло гораздо севернее того места, куда направляется Бодоо. Мы недалеко от границы с Россией, в провинции Ренчинхумбе, в районе озера Цаган-Нур и города Дзолон. Сейчас сентябрь, скоро выпадет снег. Повитуха — бабушка младенца, которого я только что покинул. Она улыбается дочери и кладет ей на живот кусок льда для обезболивания. Волосы у нее спутанные, лицо круглое, как луна. В углу, напевая, хлопочет женщина с кастрюлей горячей воды и кусками ткани и меха — сестра роженицы. Тишина, если не считать этой негромкой протяжной песни.