Диалоги - Диас Назихович Валеев

Салих ходит взад-вперед. Не слыша, смеется, хохочет. Останавливается. Смотрит на свои руки.

С а л и х (с яростью, со страстью). Нет, этот мир должен быть моим! Моим! Он будет моим! (Сжимает судорожно трясущиеся от возбуждения пальцы перед своим лицом, кулаками закрывает глаза — раздается хохот.)

М а н с у р (с усмешкой). Зола будет. Одна зола от всех… А мир… Он всегда мир!..

Загородный дом. Бьют часы. Д в а  с т а р и к а, два многолетних приятеля, коротают вечер, сидят спиной друг к другу. Разговор то прерывается, то снова возникает.

И в а й к и н (листая журнал). В наши дни все с молниеносной быстротой развивается. И мысли в такую даль уходят… Не достигнуть никому.

С а м м а т о в. Нет у тебя уже мыслей, Сеня. Нет.

И в а й к и н. А почему не быть? Есть. Я вот все думаю, когда человек умер, он как земля под дачей. Ни в чем он не нуждается. А живой человек? Живой человек в любви нуждается, в общении.

С а м м а т о в. Наследники… Чтобы дело только наследовали, дело!

И в а й к и н. Дело! Не в деле смысл, в душе. А мы всем занимались, только не душой. Но, с другой стороны, нам вроде и некогда было этим заниматься, а?

С а м м а т о в. Чем?

И в а й к и н. Душой, душой!.. Мировоззрение, которое только на деле одном стоит, а такого качества, как душа, лишено, даже в законченном виде будет оставаться мировоззрением немощным, пустым. Оно никак не сможет народить энергию, которая нужна для обеспечения и вечного поддержания идеала. Я так считаю, без живого мышления разве настоящие убеждения будут? Не будут!

С а м м а т о в. Ты как бухгалтер, который на переправе сидит и подсчитывает, что люди через реку везут. Надоел.

И в а й к и н. Да, на переправе! Туда, в неизвестность! Человек… Он всегда на переправе!

С а м м а т о в. Черный хлеб и молоко! Вот что тогда было! А им, видишь ли, красной икры не хватает! Испытание сытостью сейчас наступило. Оно еще труднее. Мы свое испытание выдержали.

И в а й к и н. И они выдержат, Лукман. Человек все выдержит.

С а м м а т о в. Да!.. Что с тобой станет, когда я помру? Денег, что ли, тебе оставить? Пропьешь, потеряешь. Может, в дом престарелых тебя устроить?

И в а й к и н (слегка хлюпнув носом). Я от тебя, Лукман Идрисыч, никуда. Я с тобой.

С а м м а т о в. Помереть тебе раньше меня надо.

И в а й к и н. Раньше нельзя! А кто тебя хоронить будет?

С а м м а т о в (после паузы). Да, может, и так… Ты что? Веру до сих пор любишь?

Молчание.

И в а й к и н. Вчера отрывок старого журнала нашел. Слова там. Большой разговор о человеке, о воспитании, о направлении и так далее. Те же старые слова. И мы стары, и слова старые, а нашли ли эти слова нас? Поздно нашли!

С а м м а т о в. И раньше говорун был!.. Философ запечный! Шут гороховый!.. (Пауза — и резко, с яростью.) Ну, а коль ты шут, черт шелудивый, так вон отсюда! К чертовой матери!

Ивайкин сидит.

Кому я сказал? Стой. (После паузы, засмеявшись.) Скажи, я шут.

И в а й к и н (смотря на Самматова). Шут.

С а м м а т о в. Гороховый?

И в а й к и н. Гороховый. Оба гороховые.

С а м м а т о в. Оба? (Хохочет.) А ну-ка… В молодости, помнишь? (Хлопает в ладоши и напевает.)

Ивайкин начинает дергаться в танце.

Да… Ладно, Сеня, ладно…

Ивайкин уходит.

На переправе. А на том берегу — что? (Один в большой гостиной. По кругу, взад-вперед, как в клетке.)

Скрипит дверь, входит  Н е з н а к о м е ц.

Н е з н а к о м е ц. Можно, папаша?

С а м м а т о в (не узнавая сначала). Чего тебе? Кто такой?

Н е з н а к о м е ц. Вот это здорово! Вот это я понимаю! Забыл? А помнишь, ты меня ремешком потчевал? Баба моя знаешь сколько одежонку-то отстирывала и штопала? Пропиталась тогда кровью, пропиталась и порвалась. А я вот подлечился, и теперь к тебе с бутыльком! Столичную в импортном исполнении раздобыл. Не побрезгуешь? Со мной?

С а м м а т о в. А-а, ты… Сыновей ждал, и ты… Что ж, проходи. Поужинаем, посидим.

Н е з н а к о м е ц. Хлебосол? И угостишь даже? Вот это я понимаю!

С а м м а т о в. Водки не пью, коньяк с чаем… Картошка у меня варится, посмотрю. (Собирает на стол тарелки, рюмки. Ставит на стол початую бутылку коньяка.) Садись. Значит, судьба твоя… и моя в том, что пришел.

Н е з н а к о м е ц. Коньяк?! Уважаешь, выходит?

С а м м а т о в. За что тебя уважать?

Н е з н а к о м е ц. Неприветлив ты, гляжу, старик. Но я не обижаюсь. Я сам такой. (Кричит весело и как бы для глухого.) Вот, папаша, ты свое хорошо пожил! Сумел, а? А теперь я живу. Я здесь на станции, на узловой, поезда сортирую. Россия-то, вообще, что мешок, набитый под завязку! Под самую! Людей много, и живут все в одно время. А вот встретились на одной меже! За любовь за нашу! За встречу! Один живешь?

С а м м а т о в. Один… Один. Не беспокойся.

Н е з н а к о м е ц. А у меня дом, хозяйство, семья. А раньше летал, как свободная птичка!

С а м м а т о в (равнодушно). Не кричи. Что нервничаешь?

Н е з н а к о м е ц. Ох, старик!

С а м м а т о в. Как птичка, значит?

Н е з н а к о м е ц. Как птичка, отец, как птичка.

С а м м а т о в. Божья птичка? Ангел? Или Азраил?

Н е з н а к о м е ц (недоуменно). Что?

С а м м а т о в. Ничего, ничего, сиди.

Н е з н а к о м е ц. Я говорю, сейчас вот укоренился. Исключительно, я тебе скажу, бабы меня с пропиской спасают. Еду в поезде, гляжу: одинокий кадр. И точно! Подъезжаем к месту назначения, она и говорит: «Давай, Боря, вместе сойдем». А я говорю ей: