Диалоги - Диас Назихович Валеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С а л и х. Твое дело! Но учти, шеф и Тихомиров принадлежат к разным направлениям. И так уже с шефом отношения испортил. Уйдешь к Тихомирову — конец. Тебе еще защищаться надо. Смотри!
Н и к о л а й. Это уж ты смотри! Ты! А я плевать хотел, чтобы на всех вас смотреть.
М а н с у р. А если плевки эти полетят обратно?
Н и к о л а й. Утрусь. Утрусь и снова плюну.
М а н с у р. А если не успеешь утереться?
С а л и х (резко). Не вмешивайся! Это наш разговор! Шеф и Тихомиров — две враждующих группировки. Открытая борьба, значит? Давить друг друга?
Н и к о л а й. Давить? Для тебя работать в науке — значит кого-то давить? Только давить?
С а л и х. Слюнтяй, ничтожество! Пришел сюда монологи про мораль произносить?
Н и к о л а й. Нет. Я же сказал: на бывшего друга посмотреть еще раз. (Уходит.)
С о н я. Зачем ты так с ним? На нем лица нет.
С а л и х. А ты иди, догони! Пожалей его, погладь! Поплачьте вместе!
С о н я. Перестань!
С а л и х (после паузы). Насчет статьи случайно получилось. Да, иллюзии уже истрепались, превратились в лапшу… Давно ли все было! Помню, написал первую статью, пошел к шефу. Радостный, довольный. Все-таки какие-то результаты, шаг к диссертации… (Смеется зло.) Шеф — само благожелательство: «Ну-ну, посмотрим, молодой человек, посмотрим… Зайдите через несколько дней». Проходит несколько дней… «Работа хорошая, но есть некоторые замечания, надо еще посмотреть». Еще неделя, вторая, месяц! Опять — какие-то замечания. Ты переделываешь, снова несешь статью, ее снова держат, и твоя идея начинает уже туманиться, ускользать от тебя. Ты уже недоволен, растерян. Шеф же в одну из очередных встреч начинает уже говорить, что многие идеи этой статьи он сам хотел претворить в жизнь. Есть даже какие-то наброски. Начинает копаться в бумагах и, конечно, ничего не находит. Но ты уже начинаешь кое-что понимать к этому времени, и… говоришь, что очень рад, что твои идеи весьма близки к его идеям. Что они даже вытекают из его идей!
С о н я. Но кто-то так ведь и не говорит!
С а л и х. А шеф в это время говорит: «Это как раз область моей работы, вам надо как-то сузить круг ваших задач и не затрагивать столь обширных проблем». И ты понимаешь, здесь уже все. Да, да, говоришь ты…
С о н я. Но кто-то ведь так и не говорит.
С а л и х (перебивая, с яростью). А я говорю: да-да, я целиком поддерживаю ваши оригинальные идеи! (Хохочет.) Моя работа, собственно, самое непосредственное развитие ваших идей, говорю я, и мне было бы крайне неловко, если бы статья вышла только под моим именем. И так рождается статья. И так ты получаешь первый урок. В следующий раз путь уже проторен. Во введении, в списке литературы ты перечисляешь работы шефа, хотя они и не касаются твоей темы, идешь к нему и говоришь, что, поскольку работа развивает такие-то и такие ваши идеи, ты считаешь просто необходимым… Да, да, шеф с трудом соглашается — надо же поломаться — и предлагает лягнуть в статье своих противников, допустим, того же Тихомирова. И статья, как водится, выходит под двумя именами. И шеф потом говорит: мы думаем, мы решили, мы получили интересные научные результаты… Но ничего! И для шефа придет свой черед!
С о н я. Я иногда боюсь тебя.
С а л и х. Еще не поздно. Иди! Может, догонишь!
С о н я. Ты жертву собой хочешь играть. Жертву обстоятельств.
С а л и х. Нет! Я слишком хорошо знаю себя, чтобы не винить других! Каждый из нас жертва и палач в одно и то же время. Каждый… Взрослая жизнь!
Молчание.
(Мансуру.) Так ты говорил, тебе снилось, что кто-то из нас умрет?
М а н с у р. Снилось, снилось.
Входит В е р а Я к о в л е в н а.
В е р а Я к о в л е в н а. Ничего так и не съели? А я вам еще яичницу сделала!
М а н с у р. О, мама Вера! Где же твой кисель? Ах, вот он! (Пьет.) Вкусный! Здорово ты, старая, кисель варишь.
В е р а Я к о в л е в н а. Ну вот, а сначала не хотели киселя.
М а н с у р. Как не хотели? Кто это не хотел? Ты садись, мама Вера, садись. Посиди с нами, как в старые добрые времена. Посоветуй, как жить, как душу живую сохранить?
В е р а Я к о в л е в н а. Ты смеешься все.
М а н с у р. Смеюсь. Очень смешно жить! Смеюсь!
В е р а Я к о в л е в н а. Ты бы Фаридика привел как-нибудь. Я ему подарок купила.
М а н с у р. И Фаридика приведу, и сама к нам придешь, и подарок отдашь ему — все будет.
С о н я (вставая). Я пойду. Поздно. До свидания. Я пойду. (Стремительно уходит.)
В е р а Я к о в л е в н а (Салиху). Поссорились? (Уходит за ней.)
М а н с у р. Иди проводи.
С а л и х. А-а, ничего… Я понимаю Лукмана. На такую фигуру, как он, ходячую мораль не напялишь. (Внезапно.) А может, бросить все? К чертовой матери, а? Динка есть у меня. Хорошая женщина! Хорошая, понимаешь? Помнишь, на день рождения приводил?
М а н с у р. Мало ли кого ты приводил?
С а л и х. Все как-то не так! Не так! (Морщится.) Когда-то мечтал о славе! (Усмехаясь.) Чтобы прыщавые юнцы с жаром выпытывали после лекций мнение о величии какого-нибудь икса, а знакомые при встречах завистливо хвалили очередную статью в журнале. Чтобы ученые мужи нашего почтенного города милостиво подавали мне свои жилистые потные руки. И чтобы от прикосновения моей руки у них начинались все признаки кондрашки не то от злости на самих себя, не то от преувеличенного почтения ко мне… Я Лукману завидую. Ловкости не хватило, груб был! А мы… Мы пришли слишком поздно, чтобы претендовать на маршальские лампасы на штанах. Но если не претендовать? Если не претендовать?! Тогда что? Зачем все?
М а н с у р. Не знаю, не знаю… Я живу сегодня. У меня программа маленьких радостей, постепенных улучшений.
