Хроники неотложного - Михаил Сидоров

Вода в бутылке. Глоток, еще… я смотрел, как она пьет. Сорвалась капля, блеснула дорожкой до яремной вырезки, собралась в шарик.

— Будешь?

Я взял бутылку, но не донес — пришло снова. Захлестнуло и бросило на неостывшую кожу, насыщая обостренное, истомившееся взаперти осязание. Одежду в ком, и жадно, как перед казнью, перекатываясь и сплетаясь, сгребая сухие иглы и стирая колени, чтобы потом, не сразу, с прерывистым выдохом и гладью голеней на спине, стечь в жаркий, пульсирующий охват рук, возрождаясь от загнанного дыхания в ухо; и еще раз, и еще, и она, растеряв аристократизм, кусается, шепчет матом, рвется наверх и там сгибается в колесо, скрыв лицо за скачущей грудью и вздыбившейся дугой ребер, орошая горячим новенький, пахнущий магазином RedFox, колючее солдатское одеяло и беленькую, с вырезом для лопаток, миниатюрную маечку…

Смутным пятном переливались угли костра. Хрустальный воздух просачивался между веток, стягивая застывающие струйки пота. Хотелось одеться. Хотелось холодного чая. Хотелось курить.

Долго разбирались в одежде, пошатываясь, вылезали и шли к костру. Пачкая пальцы сажей, сцеживали концентрированную заварку и, фильтруя сквозь зубы, тянули горькую жидкость. Валила усталость, но сна не было.

— Смотри.

Над скалами висела луна.

— Посидим над обрывом?

Море рябило подлунным клином. Перемещались огни. Из Алушты, бесшумно рассыпаясь снопами искр, всплывали ракеты.

— Прямо как в песне. У них что, праздник сегодня?

— Не знаю. — Она потянулась и уткнулась носом чуть ниже моего уха.

Мы сидели, закутавшись в одеяло. Я грел в ладони ее ступни, а она терлась челкой о мою щеку, рождая воспоминания.

— Знаешь, у нас на станции кот был — Стажер, так он однажды пришел ко мне вечером, лег, вот точно так же как ты, и давай головой тереться. Затишье как раз выдалось, на улице снег валит, смена спит в полном составе, а я зеленую лампу на подоконник поставил и лежу, Киплинга читаю… незабываемое ощущение.

— А почему Стажер?

— А он с нами на вызова ездил. Выходим, он прыг в кабину и сидит, на дорогу смотрит; сам неподвижен как Будда, глазами только: дерг-дерг. А домой если едем, то сворачивается и спит — доверяет.

Я почувствовал, как она улыбается. Ощутимо темнело. Небосвод проворачивался; звезды, сливаясь с отражением, окунались в чернильный глянец. Целый рой ракет полез в небо, погас, помедлил секунду-другую и, вспыхнув, рассыпающимися фонтанами зазмеил вниз, путая по дороге огненные хвосты…

Стало теплее. Набежал ветер, тронул траву, откатился. Вернулся, дунул разок-другой посильнее, колыхнул на пробу край одеяла, утвердился и, набрав воздуха, задул ровно, без перерывов, прорываясь сквозь пальцы и срывая со спичек пламя.

— Пойдем?

Встали, повернулись. Шла непогода. Небо на западе утонуло во мгле, возле самой земли слоились неприятные белесые тучи. Полыхали разряды, высвечивая завесь ливня. По невидимому серпантину полз в ту сторону отважный маленький огонек.

— Райдерз он э сторм, тын-тыгдым-тыгдым-дым-дым… Чую, жабры нам промочит капитально. Боишься?

— Нет.

— Правильно делаешь — в полиэтилен завернемся и переждем.

Под облаками протянулась призрачная, мертвенно-белая дуга.

— Что это?

— А хрен его знает!

Зрелище было жутким. Полоса жила, переливаясь муаром, бледная и потусторонняя, как глубоководные монстры.

— Кошмар какой! — Яна поежилась. — Ведьмина радуга.

И тут меня осенило.

— Не ведьмина, Ян. Лунная. Слыхала про такую?

— Н-нет.

— А я где-то читал — редчайшая штука. Надо ребят разбудить — пусть тоже посмотрят.

Не успели. Облака, стряхнув дождь, сдвинулись; дугу повело, она дрогнула, порвалась и, распавшись на сегменты, померкла.

— Вот, Шарапов, довелось тебе поручкаться со знаменитой Манькой Облигацией…

— Слушай, давай без цитат, а то ощущение такое, будто Хемингуэя читаешь: «Я допил свой fineа l,еаu… заказал oeufsaujambon… целый день работая на одном cafесгете». Пижон: всего-то заказов — кофе, коньяк и яичница.

По траве шли волны. Ветер раздувал сигареты.

— Ты не обиделся?

— Нет, что ты, понравилось даже. У тебя, кстати, произношение хорошее.

— Работа такая.

Она затянулась, обозначив черты лица, и у меня опять перехватило дыхание. Я обнял ее, привлекая к себе, она не противилась, уткнулась в грудь и встала, покачиваясь и белея во тьме…

Под соснами было тихо. Мы лежали, слушая шорох ветра и хлопки чьей-то незакрепленной палатки.

— Так странно, кажется, что мы уже давным-давно вместе…

И — осторожно:

— Ты приедешь ко мне?

— Нет.

— Почему?

Как тебе сказать…

— Мы из разных каст, Ян. Для твоего окружения я — из сословия мусорщиков.

— Откуда ты знаешь, кто меня окружает?

— Знаю. Вчера вечером видел.

Она поняла.

— Там, у тебя, я даже на Крокодила Данди не потяну. А вот твое приключение, наоборот, приведет всех в восторг — прослывешь сорвиголовой и повидавшей жизнь отчаюгой.

— Перестань.

— Прости, я не нарочно. Просто мне не ужиться с теми, для кого строительный гипс в травматологии или общаги контуженых офицеров — экзотика.

— Я не совсем поняла…

— Я из низшего класса, Ян, и среди твоих буду чувствовать себя перебежчиком.

— Ты ненормальный.

— Да нет, у меня даже справка есть.

— Крестоносец хренов!

Она отвернулась, накрывшись спальником, и лежала, вздрагивая. Я протянул руку: слезы. Просунул платок, вытер, и она вдруг порывисто, не пропустив ни единого сантиметра, прильнула ко мне всем телом. Так и заснули.

— Феликс, Яна — подъем! Завтрак. Кряхтя, мы вылезли на божий свет. Над головой несло низкие тучи. Скалы то и дело заволакивало туманом, на траве висела роса. Ботинки, набирая влагу, быстро темнели. — Алло, народ! Вбрасывание.

Очкастая Люська, стуча по мискам половником, вытряхивала в них вязкие комья.

— Феликс, — в голосе Яны сквозил неприкрытый ужас, — у них тушенка с рисом на завтрак.

— Варвары, — в тон ей ответил я.

Рассмеялись — хорошо получилось, Подошли к костру, сели. Котелок был полон.

— Я есть не буду.

— Надо, Яныч, черт-те когда обедать нынче придется.

И как назло, не хотелось. Запихав в себя пару ложек, я переключился на чай со сгущенкой.

— Вы вниз, ребят?

— Угу. Хотели в Симферополь горами, да погода, видишь, подгадила. А вы?

— На Джур-Джур.

— Оставьте полиэтилен, а? А то ведь, случись дождь, даже накрыться нечем.

— Не вопрос, бери, конечно.

Вычерпали котел, покурили. Третья тетка, Лера, подала нам салями в золотой упаковке:

— Держите, пожуете в дороге. Стопом поедете?

Я кивнул.

— Хлеб нужен?

Дают — бери, — Половинку, не больше, хорошо?

Пока она половинила буханку, я написал на листочке свои координаты.

— Держи, Юр. Телефон, адрес и мыло. В любое время и без стеснения.

— Договорились. — Он сунул листок в ксивник. Достал блокнотик и что-то долго писал в нем. Вырвал, протянул мне:

— Держи, тут все мы. Будете проезжать — без проблем.

— Спасибо.

— Ну что, по коням?

Мы встали. — Давайте, ребята, удачи вам. Счастливо доехать. — И вам того же. До встречи.

Спустились мы резво. Вывалились к подножию, отбрехались от шашлыков, вина и прогулки на лошадях, вышли на асфальт, ведущий к симферопольской трассе, и только здесь оглянулись:

— Вот это да! И мы там были, врубись?

Серая глыба закрывала полнеба. По обеим сторонам, клубясь, стекали знакомые, несущие дождь, черные облака в обрамлении грязно-белых, всплывающих винтом, рваных клочьев.

— Ну, сейчас им точно мало не будет.

— Ерунда, отсидятся в палатках.

Наверху сверкнуло, угрожающе заворчав.

— Ходу, Киса! Надо успеть до дождя.

— Думаешь, сразу уедем?

— Однозначно. На троллейбусе двинем, как взрослые.

Успели. Только тронулись — началось. Вспыхнуло, рвануло: ливень стеной. В салоне жара, над головой грохот. Еле ползем: дорога в гору, все запотело, по стеклам хлещет, водила на руль лег и матом сыплет, по губам видно. Машин — каша, вся трасса забита. Кто-то уже в кювете; чуть поодаль грузовик развернуло — сразу двоим вмазал: стоят, желтым мигают. Менты салатовым светятся; рубашонки поприлипали, фуражечки пообвисли — сочатся струйками по периметру; один только, запасливый, в плащ-палатке, палкой машет, затор разруливает.

Влезли на перевал и запетляли вниз, еще медленней. Вдоль дороги река: жуть! Вода желтая, как Хуанхэ, деревья несет, запруды страшенные, берега рвет, у самого асфальта вода — круче, чем в программе «Время».