Хроники неотложного - Михаил Сидоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Путешественники.
— Садись. Куда едете?
— В Алушту, а оттуда на Демерджи.
— До Малореченского, идет? Полдороги примерно.
— Конечно.
Тронулись.
— А я смотрю — не по-нашему голосуют, значит, думаю, автостопщики, по телику видел. Москвичи?
Я посмотрел на нее в зеркало. Она отвернулась.
— Питерские.
— Давно путешествуете?
— Да не очень.
— Поня-а-атно. Где были?
— Коктебель, Кара-Даг, Судак, Новый Свет.
— А сейчас, значит, на Демерджи?
— Нуда.
Он запустил руку в карман позади сиденья.
— Держи.
Бутылку пива ей, бутылку мне. «Оболонь. Свiтлое». Вкусное, ледяное.
— На Демерджи, а потом?
— В Симферополь, горами, — На Демерджи советую через Джур-Джур идти.
— А это что?
— Джур-Джур? Водопад. Село Генеральское. Я сам оттуда, могу подвезти. От него на Демерджи тропа начинается — к вечеру будете. Хотите?
— Еще бы. — Я поднял глаза на Яну. Она упорно отводила взгляд, словно кондуктор от проездного. Ну, бука!
Море перемещалось: опускалось, поднималось, возникало перед глазами и уползало далеко за спину. Уши закладывало. Шоссе петляло, складываясь пополам; обочина обрывалась в рыжую вертикаль; деревья внизу казались нестрашными щеточками. Впереди, ощупывая серпантин, осторожно переваливался автобус. Навстречу ему, отдуваясь, полз еще один. Между ними, оскорбительно и небрежно, протискивались легковушки. Некстати взявшийся лесовоз пытался спускаться, виновато мигая пыльными стоп-сигналами. От него держались подальше — прицеп с кипой досок доверия не внушал. Над гудроном мерцало прозрачной дрожью, дорога на взлете упиралась в ультрамарин, белевший в голубой дымке маленькими кубиками Алушты. В окне пел ветер.
— В отпуске?
— Не, по больничному закосили.
— А где работаете, если не секрет?
— Фельдшерами на скорой. — Я протянул руку. — Феликс.
— Равиль.
— Очень приятно. А это Яна.
Ей не понравилось, я почувствовал. И пиво свое она тоже не откупорила. Горда!
— И как у вас на скорой, Феликс, нормально платят?
— Когда у нас нормально платили, Равиль? Дважды в месяц перед государевой ширинкой на колени встаем.
— Оттого, наверное, и попутками путешествуете?
— Конечно.
— И у нас то же. Пашешь тут, пашешь…
Благородным разговоры смердов досадны — Яна скучала. Равиль поиграл кнопками, поймал станцию. В эфире, мучая «Поручика Голицына», надрывался Малинин. Тоже, говорят, князем заделался, страдалец.
Нырнули с горы, повернули и опять в гору, по-над рекой и чайными полями. Справа, прямо из леса, вырастало плато: голый камень отвесных сбросов, пологие скаты, зелень листвы у подножия.
— Это что?
— Где? А-а, Караби. Караби-Яйла.
— Подняться можно?
— Можно. От Джур-Джура. Направо на Караби тропа, налево на Демерджи.
Въехали в село. Тормознулись.
— Все, ребят, вам прямо. Мимо не пройдете.
— Спасибо, что подвезли.
— Да не за что. Давайте, путь добрый.
Отошли.
— А вы говорите — не уедем. — Я хотел ее хоть немного расшевелить. — Вспомните, как много есть людей хороших — их у нас гораздо больше, вспомните о них!
Улыбнулась, и то хорошо.
* * *У реки стояли автобусы. Прыгая по камням, мы пересекли ручей и вошли в лес. Навстречу шли экскурсанты с «мыльницами» и борсетками. Местные тетки продавали непонятные вкусности. Водопад был слышен издалека.
Из-за перегиба, закручиваясь, вылетала широченная завесь и, потеряв инерцию, тяжко ахала вниз. Плавала пена. В сторонке, журча, ниспадали витые косы. В воздухе висела водная пыль; мох на камнях сочился крупными каплями. Девчонка в купальнике, расставив руки, отважно приближалась к каскаду; волосы облепили плечи тяжелыми снопами. Достигнув мейнстрима, она завизжала и сунулась под холодный поток. Струи разбивались; кожа поблескивала. Посмеиваясь, ее снисходительно фотографировали.
Мы умылись в сторонке. Яна протянула палец, и я выдавил ей на подушечку полоску пасты. Почистили зубы, набрали воды.
— Идем? А то холодно.
Она кивнула. Поднимаясь, мы слышали новые взрывы восторженного, аттракционного визга.
Никого. Тропа взбиралась по склону, верхушки деревьев сползали вниз. Мы шли, упираясь руками в бедра. Свитера ехали поверх рюкзака. Я шел сзади, вдыхая запах ее пота пополам с остатками духов.
— Дойдем до тех деревьев и отдохнем.
Она подняла голову — оценить расстояние.
— Хорошо.
Королева туарегов: гордость, достоинство и осанка. Мой сарказм, настоявшись, переходил в сдержанное уважение.
Сели. На ее висках сохли прозрачные капли. Я вытащил бутылку, протянул ей.
— Я умоюсь?
— Угу.
— Полейте, пожалуйста.
Вырез майки, загорелые плечи, грация острых лопаток. Струйки воды на тонких плечах.
— Еще?
— Спасибо, достаточно.
Я свернул нам по самокрутке. Прикуривая, она коснулась моей руки. Под ложечкой екнуло. Адреналин вцепился в лицо и, словно перед экзаменом, заныл в горле. Согнутые в коленях ноги, гладкие, полуприкрытые белым голени. Тоненькие сухожилия и ссадина на лодыжке. Тенниски уже слегка обносились: мыски сбиты, за шнурок зацепилась лапкой хвоинка.
— Я сейчас вернусь, Ян.
Она прикрыла глаза.
Походил, отпустило. По дороге назад я сорвал какой-то цветок, но, подойдя, передумал и, скомкав его в кулаке, сунул в карман.
— Идем?
Выполаживалось. Лес кончился, и мы вышли на поросшее травой плато. Вид отсюда был потрясающий: курчавые горбы гор, ссадины скал, резкая грань утесов на фоне неба. Клубы облаков.
— Вам нравится?
— Да.
Просто и коротко. Мы постояли, запоминая, повернулись и пошли по узкой, зажатой между двумя хребтиками, долине.
Внизу слева, глиссируя по зализанным скатам, звенел в промытом известняке ручей. Вода шлепалась в ванны, вспыхивая, бродила по кругу и казалась совершенно прогретой.
— Джаст момент.
Хватаясь за ветки, я ссыпался вниз.
— Меня видно?
— Нет.
Удачно. Самое то для купания, да и постираться не помешает.
— Спускайтесь, только осторожно.
Симпатичная, обтянутая джинсами, попка.
— Тайм-аут, Ян. Стираем одежду, купаемся. Вы здесь, я чуть ниже. Пока сохнем, сварим рис, сладкий. Мыло пополам, идет?
На сей раз она подняла на меня обычные, девчоночьи, глаза.
— Идет. Спасибо.
— Вот вам рубашка — задрапируйтесь.
Уворачиваясь от веток, я протиснулся вниз. Тут было еще лучше. Поток скатывался, ложась с боку на бок, как в аквапарке, сверху свисали длинные, косматые лозы.
* * *Обкатанные водой, выгоревшие камни дышали теплом. Там, где на них падали капли, они темнели, расплываясь вширь и так же быстро уменьшаясь с краев. Солнце палило. Я сидел голышом и мылил мокрые шмотки, роняя в воду серые хлопья. Ручей с готовностью подхватывал их и уносил, растаскивая на молекулы. Полощась, как енот, я со вкусом мурлыкал старую песню:
В ущелье, где днем отдыхает лунаи черные камни как будто стена,не зная дорог, бежит ручеек,торопится по валунам…
Футболка дала мутное облако. Сопротивляясь, оно на мгновение зависло в толще, но поток набежал, сдвинул, увлек — секунда, и перед глазами снова неслись одни только прозрачные пузырьки и мелкая, но, очевидно, весьма важная для ручья всячина.
И разве такая большая беда —все время спешить неизвестно куда?Достаточно знать, что надо бежать:на это она и вода…
Наверху было тихо. Я старался не думать о ней, но не получалось, а, наоборот, представлялось во всех подробностях. Хотелось просто ужасно. Пытаясь отогнать видение, я залег в ванну — под горлом разом запели крохотные бурунчики.
Святой Антоний, умерщвление плоти, ночные бдения над молитвенником.
Христовы невесты, целибат, выбритые тонзуры.
Придурки!
Безбрачие — говно! Возвращайся, Мишель[88]!
Я перевернулся, уйдя с головой в воду. Мягко толкало в темечко. Полежал, покуда хватило дыхания, встал и, роняя воду, завозил по телу обмылком, пытаясь извлечь из него немного душистой пены.
Вниз по течению.Вниз по течению.Вниз по течениюБежит вода, шлифуя спины камне-е-эй…
Станок кусался. Обрастая порезами, я закончил бритье и закинул его далеко в заросли.
— Ян, можно?
— Еще нет.
Посидел, покурил, осмотрелся. Набрал сушины, подпалил, поставил в огонь котел. Поплыл вкусный дымок.
— Яна.
— А?
— Закончите — спускайтесь сюда.