Странники в ночи - Андрей Быстров

На улице Аня поминутно тревожно озиралась, сама не зная, чего или кого она боится. К остановке причалил четырнадцатый автобус - простое совпадение, но Аня и в нем усмотрела зловещий смысл. Итак, записка на листе была не единичным событием, к нему пристроилось второе, образуя начало цепи... Будет ли эта цепь продолжаться или оборвется? И намерены ли тот или те, кто преследует Аню, в конце концов объяснить, чего они хотят?

Развязный наглый ветер играл в кронах тополей, шелестел листьями, некоторые срывал и бросал к ногам Ани. На мгновение ей почудилась усмешка Моола, отраженная в витринных стеклах. Не этот ли разгильдяй развлекается, записочки подбрасывает? Нет, не его стиль. У него ни терпения, ни изобретательности не хватит для долгих мрачных розыгрышей, да и желания не возникнет, скучно это ему.

Ветер стихал. Аня переходила улицу. Тормоза легковой машины завизжали словно внутри Ани, хромированный бампер качнулся в сантиметре от её колена.

- Эй, ты! - крикнул выскочивший водитель и добавил широкую гамму сочных эпитетов. Не слыша, не отвечая, Аня брела дальше. "Я ползаю медленно, как насекомое, - припомнилось ей, - бываем порой насекомыми мы".

Вслед за этими строками пришли другие, из начала стихотворения.

Лето уселось на улицу,

Звонкие крыши ему нипочем.

Безразмерным и натуральным, душным

Лето накрыло город плащом.

Из подворотни выкатился веселый красный мяч с синими полосками, запрыгал по тротуару через брошенные, расплющенные картонные коробки.

Мерно течет над улицей

Желтая воздушная река

Смотрят, как люди мучатся,

Глазастые, бессовестные облака.

За мячом выбежала девчушка лет семи, одетая в яркое платьице. Мяч докатился почти до ног Ани, когда девочка схватила его и счастливо, лучезарно улыбнулась.

Как будто в жизни ни разу

Не было снега на этом асфальте...

Зачем все так сильно радовались,

Когда потеплело в заснеженном марте?

В тягучем, засаленном воздухе

Дыхание стольких, хоть ляг и умри...

Солнцу с любою справиться пленницей

Легко, как султану с рабыней любви.

На секунду взгляд девочки с мячом встретился со взглядом Ани. Улыбка пропала, провалилась в глубину глаз нездешней женщины, но сразу вернулась. Девчушка по-баскетбольному застучала мячом о тротуар, понеслась назад в подворотню.

Я ползаю медленно, как насекомое

(Бываем порой насекомыми мы)

Из душа вода бьет меня, опаленную,

Глупую жрицу Богини Судьбы.

Еще долго из-за открытых ворот до Ани доносились упругие звонкие шлепки - отскоки мяча, равномерные, как взмахи маятника невидимых часов, отсчитывающих непостижимое время, выброшенное кем-то из вечной колеи.

42

День третий. Пронзительно заверещал телефон.

- Алло, - сказала Аня в трубку.

- Анна Николаевна? - голос был ни мужской, ни женский, ни механический, ни человеческий, а такой, будто говорила сама Пустота. - У вас осталось тринадцать дней.

Гудки отбоя.

43

На четвертый день Аня обедала в кафе. Не потому, что среди людей она чувствовала себя в безопасности - она знала, что безопасности для неё нет нигде. Она просто обедала в кафе - а почему бы и нет? - и мысленно в сотый раз перебирала все возможные выходы из ситуации. Впрочем, это только так сказано - перебирала все выходы... Какие там все, если она ни одного не видела.

Конечно, она никому не рассказывала о происходящем. Если бы и отыскался человек, хорошо знающий Аню и обладающий достаточно живым воображением, чтобы поверить ей, чем он смог бы помочь? Совершенно ничем. Нужно самой догадаться - а как тут догадаешься? Ни малейшей зацепки.

Аня совсем не удивилась, когда на черенке ложечки для мороженого обнаружила выбитую в металле и залитую красной эмалью цифру 12.

- У вас все ложечки пронумерованы? - спросила она официанта.

Парень (очевидно, подрабатывающий студент) недоумевающе сдвинул брови.

- Простите?

- Вот, - показала Аня. - цифра двенадцать.

- Не понимаю, - официант забавно тряхнул головой. - Вроде наша ложечка...Я сам взял её из... Но никаких номеров на наших ложечках нет, и я сначала не заметил... Вас это смущает? У нас все стерильно. Ну, хотите, я её заменю?

- Все в порядке, - сказала Аня, но мороженое есть не стала. Она сидела, глядя на стену, выложенную шахматным кафелем, черными и белыми плитками. По белой клетке вертикальной шахматной доски, в метре от пола, ползла зеленая гусеница. Ничего особенного в ней не было, кроме самого факта появления гусеницы в сверкающем чистотой кафе - особенное было РЯДОМ с ней, точнее, ЗА ней. Гусеница оставляла след, темно-вишневую дорожку на белом кафеле.

Словно фотографический блиц вспыхнул в памяти Ани, на миг осветив пустынную долину покинутого прошлого. Это было не воспоминание, а именно статичный моментальный снимок, яркий и четкий, но одинокий, вырванный из контекста событий, а потому бессмысленный. Он изображал холмы, лес, гору все залитое ослепительным серебром, с резкими черными тенями. Где это, что это? Аня не знала, но снимок явно имел и сегодняшнему дню определенное отношение... И не только и этому дню, но и к

/миру, лишенному звуков/

гусенице, ползущей по стене, к темно-вишневому следу... Нет, не к самому следу, а к его ЦВЕТУ, и даже не к цвету, а к тому, о чем цвет призван был напомнить. Но о чем? Какие наглухо заблокированные каналы памяти должны были открыться, куда увести? Аня напрасно терзалась, пытаясь установить связь. Так порой тщетно стараешься вспомнить прекрасно знакомое имя или название... Не из-за того, что оно очень нужно в данный момент... Но оно ТАК ХОРОШО ЗНАКОМО!

С белой клетки гусеница переползла на черную, где след едва ли мог быть виден. Но он оставался - интенсивный, светящийся.

- Мария Васильевна! - раздался чей-то начальственный голос. - Вы что, заснули? Уберите ЭТО немедленно!

Квадратная спина уборщицы заслонила гусеницу, и Аня мысленно возблагодарила за это... Кого? Неизвестно, но Ане почему-то невыносимо было увидеть, как волочившая вишневый след гусеница погибнет.

44

День пятый.

Аня почти не спала ночью, ворочаясь с боку на бок, то включала, то выключала лампу, и лишь под утро провалилась в недолгое забытье. Днем она чувствовала себя размагниченной, будто внутри распались какие-то нервные коммуникации. Она легла, мечтая снова заснуть - безуспешно. И сон не приходил, и ощущение разбитости в душе и теле не исчезало.

Тогда Аня решила ринуться в атаку. Она отправилась в магазин, где купила бутылку дорогого сухого вина, потом переоделась в праздничный наряд и громко запустила кассету незабвенной команды "АББА" с "Танцующей королевой". Нежные и звонкие гитары, торжествующий рояль смели остатки сумерек, застоявшиеся в углах комнаты даже днем. Аня выпила полный бокал вина, закружилась в танце. Легкое вино вызвало у непривычной к алкоголю Ани прилив эйфории. Ей вдруг показалось, что все печали отлетели прочь под напором вихревой мелодии...

Смеясь, Аня упала на диван и залпом проглотила содержимое вновь наполненного бокала. Это было ошибкой, потому что теперь вино произвело прямо противоположное действие. Головокружение из фестивального аттракциона превратилось в гнетуще-болезненную проблему. Аню тошнило, на лбу выступили капли пота, она тяжело дышала. Только ли вино было причиной её состояния? Вряд ли, ведь выпила она все-таки совсем немного по любым меркам.

Кое-как Аня доковыляла до ванной, разделась, встала под горячий душ. Тугие струи воды, хлещущие по обнаженной коже, принесли облегчение. Аня не торопилась вылезать - пусть это продлится подольше.

Круглое зеркало над раковиной запотело. Две набухшие сверху капли воды под собственной тяжестью побежали вниз, оставляя на туманном зеркальном стекле параллельные прозрачные дорожки. Трудно было усмотреть в этом явлении что-то из ряда вон выходящее, если бы... Капли не раздвоились наверху и вопреки законам тяготения устремились не только вниз, но и влево, прочертив короткие отрезки под углом в сорок пять градусов к вертикальным линиям.

На зеркале отчетливо вырисовывалась цифра одиннадцать.

Аня увидела ее; она закричала, закрыв лицо руками.

45

Шестой день не был похож на предыдущие, хотя его непохожесть никак не проявлялась внешне. Просто невидимая паутина, сотканная загадочными силами, словно отпустила Аню, пропала из её комнаты, из этого дня. Если бы Аню спросили, как она определяет свое ощущение свободы, она не нашлась бы с ответом. Но не было незримых тенет на окнах, не ползали по полу клочки лилового сумрака и не подкрадывалась к сердцу призрачная лапа.

Аня боялась поверить в отсутствие паутины... И в то же время ей так хотелось поверить! Может быть, её оставили в покое, удостоверившись в её неспособности догадаться, пойти навстречу... Или по каким-то другим причинам... Мало ли причин может существовать для тех, кого и назвать-то Аня не в состоянии! Так или иначе, ей было легко, она была свободна...