Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский

Кабула, мы врага окружим и не выпустим, пока не уничтожим. Имей в виду, что здесь у него сосредоточена армия. Тактикой Петлюры всегда было — избегать фронтального удара. Он и сейчас будет искать этого выхода, если столкнется с нами. Поэтому его надо бить, пока он сгустился в этом месте.

Батько только гмыкнул и, достав трубочку, задымил, успокоенно поглядывая на Щорса: раз он тут — все в порядке.

БОИ ПОД БЕРДИЧЕВОМ

Чуть свет начался бой.

Таращанцам не привыкать было к бою: знали они уже своего врага, изучили его повадки и ввели свою боевую тактику. Стремительные и легкие победы последнего времени внушили им представление о своей непобедимости. Да и батько Боженко, в последнее время оторвавшийся от кавалерии и выдвинувшийся с пехотой вперед, находился сейчас здесь. Кавалерия оставалась с Кабулой. Таращанцы были переброшены лишь с артиллерией, увеличившейся после Жмеринки, да с приданной ей конной разведкой — сабель около ста.

Одно только несколько смущало таращанцев: каждой из трех рот батальона было придано по батальону вчера разоруженного Десятого полка. Таращанские роты по численности равны были этим батальонам. Вчера таращанцы разоружали и обыскивали этих людей, а утром вернули им оружие. Бойцы еще косились друг на друга.

Впереди занимал Скраглевку, взятую вчера таращанцами, сменивший их резервный Девятый полк, а таращанцы были отведены на ночь в Бердичев для разоружения Десятого полка. Жители Бердичева выбрались из своих квартир за время девятидневных боев, шедших с переменным успехом. Бердичев брался и оставлялся Десятым полком уже три раза за эти девять дней. Петлюровцы творили безобразия и бесчинства и всякий раз при взятии города вырезали часть населения. Таращанцы с нетерпением ждали боя, освободительного, решительного, смертоносного боя.

Они шли, косясь подозрительно на незнакомцев соседей, и шутили, стараясь загладить вчерашнюю неприязнь ввиду предстоящего боя»

Чего ж это вы того своего шпингалета офицеришку сами не пристрелили? Красноармейцы называются!..

— Да он же храбрюга, пес!

— Храбрюга! А на коленки чего хлопнулся? Небось как стрелять Щорса — так нашел храбрость, а как самому, суке, помирать, так сразу на коленки! Слабо стало? Ты нашему батьку не попадайся, он у нас ужасть какой сурьезный: прямо всякую контру до ногтя срезает. Вы еще не знаете — что есть храбрость и что есть красный командир. Попробуй ты нашего батька або Щорса на колени поставить.

— Ха-ха-ха!.. Кого — батька? Або Щорса? — отозвались другие, и хохот пошел по всей цепи — так смешно показалось бойцам представить себе своих отважных командиров поставленными на колени.

— Настоящий боец не может быть трусом, и смерть его не касается. Бо не для своей шкуры ведется эта наша борьба — вот как надо понимать!.. Вы, должно быть, смобилизованные, а мы все добровольцы — от щирого сердца за свободу и за советскую власть. Понятно тебе, что есть доброволец?

— Ты, должно б, дома сидел, аж пока тебя за ухи, как корову, не повели, вот ты и думаешь, что тебя на убой тащат, оттого ты и трясешься, быдто заяц или там еще какая тварюка, — философствовал, идя рядом с группой «сводников», семнадцатилетний Иван Олейник.

— Вот, скажем, нас семеро братьев — я сам меньшой есть, — и все в Красную Армию до одного подались. Комусь-нибудь житуха будет. Ну, к примеру, и все мы братья — красноармейцы, значит…

— Да брось ты им толковать! — перебил его другой. — Они сами понимают. И кто ж того не понимает, за что воюем? За свободу — и точка! И все тут понятно! Вы вот, глядите, «сводники», не побегите назад, как «петлюра» невдогадку пришпарит, бо мы вас тут же шилом до земли пришьем, ще и молотком пристукнем!

— Знаете, с кем сбратались? Все одно что с чертом. Вместе, значит, кровь проливать будем. Хоть землю грызть придется, будешь говорить: «Борщ!» Повоюете с нами вместях денька три — гренадерами будете. Нам уже знамя Красного Ордена позавчерась прислали аж от самого Ленина — слыхал? Мы того знамени не подмочим! — говорил Василь Бабич, взводный Третьей роты.

— А ну, ребята, швидче!.. Вон уже и пан Петлюра свою мошкарню сыплет!

Видно было, как вдоль покрытой еще кое-где снегом поляны затемнели точки, все гуще и гуще. Шла в наступление пехота противника.

— Густо-густо садит пан капусту! — кричали бойцы, завидев цепи, идущие на них. — Сейчас почнем!

И в ту же минуту как будто разломилось пополам небо… Разом ударила из всех орудий таращанская артиллерия.

Такого бешеного артиллерийского огня, какой обычно открывали таращанцы, не помнили даже многие солдаты империалистической войны, говорившие, что тогда стреляли, мол, с передышкой и в редких сражениях давался ураганный огонь.

А Боженко применял ураганный огонь как систему, как непременную прелюдию боя, зная, насколько этот огонь согревает и поддерживает сердце бойца и насколько одновременно потрясает он и приводит в замешательство противника. Артиллерия вдруг замолкла, давая пехоте делать свое дело. Но пехота знала уже, что артиллерия появится опять для развязки или довершения боя в нужном месте.

«Сводники» сразу ожили и повеселели, услышав артиллерийскую прелюдию.

— Вот это да! — крякали они. — Это поддержка знатная!

— Это еще что! Еще не то увидишь! — гордо отвечали таращанцы. — У нас, брат, артиллерия такие номера выламывает, что ты из пулемета того не сыграешь.

— Да у нас же сорок орудиев при себе, при одном батальоне, слыхал? У вас и пулеметов-то столько в целом полку не было.

«Сводники» только свистнули и смелее пошли в цепи с таращанцами.

— Вот это называется Красная Армия! А мы разве ж в такой служили!

— У беляка вы были под командой, — то он вас, стерва, в чернях и держал… Мол, мужицкое мясо — что волчье, что собачье. А наши командиры до нас способные: все думка, как бойцу лучше…

— Ложись! — раздалась вдруг команда.

Противник, определив движение красных цепей, открыл огонь. Но огонь этот не был похож на ту бурную музыку громов, какую, словно великолепный концерт, давали таращанцы.

Артиллерия Петлюры била медленно, размеренно, методично, с видимым расчетом на измор.

— Ух, и мучит, гад, будто нитку сучит! — ругались бойцы, лежа и поеживаясь от земляной сырости.

— Ну, сейчас батько ее сымет, дай только пощупает..

— А ну, подскажи там, ребята, Калинину, — снять их артиллерию к чертовой матери. Пущай поручат отряду гранатометчиков.

Батько, находясь при артиллерии, соображал. Его тоже раздражала размеренная и нудная неприятельская стрельба по пехотным цепям, задержавшая их движение. Было очевидно, что противник обнаружил пехоту и, вероятно, удерживает цепи здесь, перестраиваясь во фланг.

Можно было, конечно, поднять цепи и бросить их немедленно в атаку при поддержке нового ураганного огня. Но не было смысла сейчас делать это, не установив точного маневра противника и не зная ни его численности, ни расположения.

В это время Калинину доложили о предложении Бабича бросить в разведку гранатометчиков. Калинин нашел это предложение целесообразным.

Как это ни странно, но за Дрыгом вызвалось в подрывную разведку и несколько «сводников». Дрыг оглядел их, подмигнул одобряюще и повел за собою.

Батько, которому тоже не терпелось, бросил свою кавалерийскую разведку — нащупать и снять неприятельскую артиллерию.

А на бердичевском вокзале сгружался уже подоспевший из Винницы Кабула с конницей, спеша на помощь батьку.

Ему сообщили на станции, что Щорс только что выехал на броневике «Грозный» в житомирском направлении. Он приказал в случае прибытия двух таращанских батальонов Кабулы бросить их немедля в житомирском направлении в помощь Девятому полку Сводной дивизии. А кавалерию отдать в распоряжение Боженко. Так что, пока батько ждал результатов разведки, к нему на рысях подошли все его четыре эскадрона.

Теперь батько знал, как разрешить «стратегию». Только бы вернулась разведка — и батько поведет кавалерию в обход. Но пора поднимать на ноги пехоту.

И батько передал Калинину приказ и снова ударил изо всех двадцати восьми орудий, взяв под перекрестный огонь весь «крест», нарисованный вчера Щорсом на карте. Батько помнил эту простую формулу боя, намеченную Щорсом.

Но только что поднялась пехота, ощетинившись штыками, как со стороны Озадовки показались густые цепи противника.

Они расходились вправо и влево, вытягиваясь в длинную цепь. А из-за леса появилась новая колонна и, дрогнув, расползлась серой лентой против фронта. Батько, глядя в бинокль, мигом определил численность выдвинутых цепей. Неприятель наступал тремя большими полками.

Часть нашей цепи вдруг остановилась— наверное, это сдрейфили «сводники». Видно было, как Калинин закрутился на коне и, подняв нагайку, понесся наперерез бегущим.