Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский

И Кащеев, догадываясь уже, что где-то по той стороне линии мчатся батько Боженко с Калининым и Кабулой, да наглядевшись на страшные результаты погромов, чинимых врагом, снялся от Пятничан в галоп и пошел на Винницу, невзирая на грязь и распутицу.

— Где-то по той стороне, отец, скачет кавалерия, — сказал, подъезжая к батьку, Кабула, уловивший чутким ухом топот на другой стороне железной дороги.

— А ну, слетай с коня, сынок, та послухай землю: куда идет той топот— от Винницы чи на Винницу.

Кабула соскочил с коня и, прилегши ухом к земле, объявил:

— Подает на Винницу. Видать, то богунцы галичан припужнули, то они и задают лузу.

— Должно, так и есть, — успокоился батько, не представляя себе, что богунцы одной конной разведкой пошли на Винницу.

Однако ж от Вахновки и батько не стерпел и тоже сорвался в галоп. Сердце его томило какое-то тревожное предчувствие, и не терпелось поскорее взять Винницу да захватить там, может, и самый штаб Петлюры.

А Кащеев, проскочив мост через Згарь со стороны Пятничан, ворвался в город, никак не ожидавший такого налета. Красная артиллерия гремела где-то еще далеко в стороне, по-видимому сражаясь с громадным петлюровским бронепоездом «Гандзей», преградившим путь красным бронепоездам. По улицам спокойно разгуливали офицеры, ухаживая за дамочками. Но вдруг врозь друг от друга бросились дамочки и офицеры, увидев влетевшую в город кавалерию на разномастных конях с красными бантами в гривах. Кавалеристы полоснули на ходу из «люйсов» по офицерне и кинулись прямо на вокзал, зная, что там-то как раз и находится то, что им нужно.

— Петлюра завсегда на колесах. На колесах директория, а под колесами и вся территория, — острили богунцы.

Пути у вокзала были забиты эшелонами, и едва не захватили богунцы самого Палия, а может, и Петлюру. Под самым носом у них улепетнул на Жмеринку стоявший на парах штабной состав. Остальные эшелоны, давая тревожные гудки, застопорились на станции.

Кавалеристы, подскакав к паровозам, первым: делом выбросили машинистов, выпустили пар и залили топки, а потом уже бросились на бегущих врассыпную недобитков «куреня смерти». Палий приказал грузить в эшелоны все военное снаряжение, но ничего не удалось ему спасти из винницкого своего добра. Даже целый вагон горячих хлебов, еще испускающих пар, захватили богунцы и огромное количество обмундирования и снаряжения.

А Богуш тем временем теснил «Гандзю» к Виннице. Бросились отважные бомбометчики наперерез отступавшему броневику, чтобы подорвать его и не дать улизнуть дальше.

Бронепоезд был подбит гранатометчиками и захвачен. Кавалеристы выпустили из тюрьмы политзаключенных. Тотчас же образовалось несколько новых рот, захвативших оружие и бросившихся в бой на подмогу богунцам.

.. Богунцы заняли город и объявили его на военном — положении.

Все это произошло за какие-нибудь два часа.

Боженко, мчась от Вахновки к линии железной дороги, где слышал он гул броневого поединка, заглушавший все остальные шумы, никак не мог представить всего того, что произошло без его помощи и вмешательства в Виннице.

Следя за продвижением бронепоезда все ближе к Виннице, батько приналег на своего Орлика и, выхватив шашку, с командой «в атаку!» кинулся к вокзалу.

Богунцы завидели мчавшуюся к вокзалу густым строем кавалерию и, догадавшись, что то идет в атаку Боженко, с хохотом выбросили большой белый флаг из простыни.

Старик глазам своим не поверил и, крикнув:

— Зупыняй кони!.. Добродии сдаются! — стал сдерживать своего Орлика, переводя его на рысь.

Таращанцы едва сдержали коней перед самым вокзалом.

А навстречу им с насыпи отделилась делегация, шествующая под белым флагом.

Впереди ее выступал высокий статный человек без шапки, с черными усиками, лихо закрученными вверх: он нес на шитом полотенце огромный, еще дымящийся хлебище.

— От тоби и на! — сказал батько, тяжело дыша от предбоевого волнения. — Злякалысь[30], собаки! Ну що ж, не хочуть вмерты. Я ж то казав..

Пока батько слезал с коня, Кащеев — это был он — приблизился к нему с хлебом-солью. Как ни старался состроить Кащеев торжественную мину, но не мог сдержать улыбки.

— Зустречаем тебя хлебом-солью, дорогой товарищ Боженко, бо Винныця уже занята нами, — и Кащеев поклонился.

— Как так? Распросукины вы сыны! Так вы надсмешку строите надо мною?

Батькина плеть змейкой завертелась в его руке. Но он одумался, вспомнив про недавнее ранение Кащеева, о котором слышал, и, сдерживая гнев, отвернулся и пошел прочь, не приняв от Кащеева подношения.

Кащеев и сам не рад был, что оскорбил старика. Но как было отвратить свирепую атаку таращанцев? Еще, чего доброго, сгоряча и рубанули бы своих товарищей. Да и как было не воспользоваться случаем похвастать своим превосходством перед превосходнейшим бойцом Боженко?

Батько сидел на шпалах и сердито сопел носом. Кащеев боялся приблизиться к нему. Он положил хлеб на сложенные возле железнодорожного пути груды шпал и, повязавшись, как сват на свадьбе, полотенцем через плечо (куда ж было ему деваться с полотенцем!), сел в отдалении от батька, косясь на него виновато и грустно.

Таращанцы, спешившись, мрачно и безмолвно, — не глядя на богунцев, суетившихся возле добытых петлюровских эшелонов, — важно проводили разгоряченных коней, отпустив подпруги и покрывши их попонами.

Знали они, что батько ни за что не захочет делить славу с богунцами и ни за что не войдет при таких обстоятельствах в Винницу, а поведет их, несмотря на усталость, немедленно в дальнейшее преследование неприятеля — добывать свою славу.

«Там моя слава, где взяла моя лава!» — говорил Боженко.

На такое неслыханное оскорбление, какое нанес ему сейчас Кащеев, батько не мог не ответить.

— Хлеб-соль поднес, молокосос! Ну, подожди ж ты, я с вами поквитаюсь!.. Эх, был бы тут Щорс, поговорил бы с ним Боженко!

И как бы во исполнение сердечного желания батька Щорс и явился.

Он руководил броневым поединком с петлюровским бронепоездом. Взорванный огромный вражеский броневик загромоздил дорогу к Виннице. Щорс вытребовал со станции дрезину и примчался к месту победы. Он знал уже обо всей обстановке, да и сам наблюдал за движением одной и другой кавалерии с броневика. Поэтому, увидев мрачного Боженко и догадываясь, в каком тот находится состоянии, он направился к нему.

— Не сердись, дорогой Василий Назарович, что поспели богунцы на минуту раньше тебя: дорога у них оказалась короче твоей… Добро пожаловать в Винницу!

— Нет, не прощу я этой шутки тому молокососу! кивнул батько ка Кащеева. — И если бы не ты, Николай, тон е подал бы я богунцам руки по век моей жизни! Так разреши ж мне немедля, товарищ начдив, идти на Жмеринку и дай мне эту операцию провести одному, без твоих проклятых молокососов.

Щорс расхохотался и согласился. Он лишь просил батька, подождать по крайней мере, пока пройдут броневики и пропустят резервы — эшелоны с пехотой.

Но батько махнул рукой и сказал:

— Хай нас догоняют. Воны нас догонят. — Вскочил в седло, повернул лихого коня и крикнул своим кавалеристам — За мною! На Жмеринку! Налягай, хлопцы! Жмеринка наша!

Повернули за ним едва остывших коней таращанцы и помчались добывать себе славу.

В Гневани пересек разгневанный батько железнодорожный путь и дал тут инструкций подоспевшим броневикам и пехоте, а сам так и не сходил с коня до самой Жмеринки, взяв ее в ту же ночь внезапным ударом.

Бронепоезд Богуша обрушился на Жмеринку своим смертоносным огнем «из четырех, как из двенадцати». И с гиком ворвалась в Жмеринку конница.

Трофеи батька в Жмеринке были неисчислимы, и он успокоился лишь теперь и, забыв обиду на богунцев, положил гнев на милость, великодушно задаривая их— сверх взятых ими в Виннице — своими трофеями.

БАТЬКО В ЖМЕРИНКЕ

Батько сидел довольный в большом зале первого класса на жмеринском вокзале и считал трофеи. Вернее, он лишь следил за подсчетом, который вели тут же его писаря по рапортам и донесениям командиров. Но батько обладал поразительной памятью и недюжинными математическими способностями, поражавшими бойцов.

Пока штабисты записывали трофеи, батько уже производил в уме не только подсчет, но и расчет их по частям. И тут же казавшиеся ему излишки отписывал прежде всего богунцам, новгород-северцам и нежинцам, а «остачу» — «центру».

Сегодня батько хотел козырнуть и перед «центром», то есть перед главным украинским командованием, которое пыталось характеризовать его неорганизованным партизаном. Он отпускал ему «сто орудиев» из двухсот взятых. И щедрость его была не удивительна: и ста орудий с избытком хватило бы на родную дивизию. Но улыбающийся, довольный батько совершенно скрывался при этом за дымом раскуренной новой, только что переданной ему Кабулой гребенковской трубки — подарка от города Таращи, трубки, сделанной из корневища родной груши, росшей на его дворе, — той самой груши, под тенью которой некогда висела его колыбель.