Тяжесть короны (СИ) - Ольга Булгакова

Вечером снова сидели на берегу и почти не разговаривали. Кроваво-красный диск солнца опускался все ниже, коснулся далекого горизонта. Я пыталась не думать об отчиме, о колдуне, о грядущих трудностях, о погоне, о Верее… Нельзя было позволить грустным мыслям испортить такой замечательный день. Покосилась на Ромэра, осторожно положившего венок на колено. Не знаю, о чем задумался арданг, глядящий на медленно увядающие цветы, но его мысли явно не были счастливыми.

— Ромэр, — окликнула я тихо. Он повернулся ко мне. Как же не люблю, когда он так на меня смотрит, словно еще мгновение назад и не вспоминал о моем существовании. Но я подавила это вдруг появившееся раздражение и мягко сказала:

— Солнце садится.

Он улыбнулся и кивнул. Солнце постепенно скрылось за горизонтом. Небо тускнело, блекли краски. Темнота, надвигающаяся с востока, одну за другой зажигала на небосводе звезды. Над рекой поднимался туман.

— Смотри, видишь, там, над тем деревом звезду? — арданг указал на высокую ель. — Это Кавви, звезда путешественников. Она в любое время года на севере. И появляется на небосклоне первой. А правее видишь две звездочки рядышком? Это Лав и Тиммо. У нас говорят, что Кавви — охотник, а Лав и Тиммо — его собаки. Они весной и осенью отбегают от хозяина, но летом и зимой всегда возвращаются. А что рассказывают у вас?

— Я знаю только созвездие Лебедя, — честно призналась я. — На этом мои познания заканчиваются.

— Если хочешь, могу рассказать немного и о других? — предложил Ромэр и поспешно, словно опасаясь, что его слова не вызовут интереса, добавил. — Некоторые истории очень красивые.

— Буду признательна и послушаю с удовольствием, — заверила я, замечая в сгущающихся сумерках улыбку Ромэра.

Боже мой, как мало и одновременно как много нужно человеку для счастья… Я лежала рядом с Ромэром на траве, смотрела в густую черноту неба. Следуя описаниям арданга, мысленно соединяла звезды линиями, преображая точки в рисунки животных и цветов. Тихий голос спутника, шелест камыша, едва слышный плеск воды у берега, переливы далекой соловьиной песни… Я не заметила, как заснула. Помню только, как Ромэр укладывал меня на постель и укрывал одеялом.

— Спокойной ночи, — шепнул он по-ардангски и бережно, даже нежно погладил меня по голове.

Значительно позже я поняла, что это умиротворение, чувство правильности происходящего, тепло, с которым относилась к Ромэру, желание если не остановить утекающие сквозь пальцы минуты, то хоть навсегда удержать их в памяти, назывались счастьем…

16

Весь день мы ехали через поля на запад, в Арданг. Ромэр был молчалив и сосредоточен. Если раньше я видела его радость в ожидании встречи с дядей, то теперь спутник временами казался даже мрачным. Меня эта перемена настроения не удивляла. Еще с утра, когда седлали коней, Ромэр попросил рассказать все, что знаю о состоянии дел в Арданге, и, по-моему, не поверил моей неосведомленности. Решил, отнекиваюсь, не желая его расстраивать. А я так хотела, чтобы Ромэр верил мне, и потому, мысленно укоряя себя за каждое продиктованное этим желанием слово, начала оправдываться. Кажется, добилась, как всегда в таких случаях, обратного результата. Ромэр, затянувший подпругу своего коня, смотрел на меня с недоумением, вопросительно приподняв брови. Я прикусила язык, через силу улыбнулась и, отвернувшись от арданга, занялась своими делами. Злилась на себя ужасно. Когда уже, наконец, повзрослею и научусь всегда, даже в общении с Ромэром, контролировать эмоции и слова? Закрепив сумку на луке седла, взяла коня под уздцы и подвела к бревну, которое хотела использовать как подножку. Пока примерялась к стремени, подошел Ромэр. Он, взявшись за седло, придержал коня, подал мне руку для опоры. Я, не глядя в его сторону, приняла предложенную помощь. Когда в его ладони оказалась моя, арданг впервые за прошедшие полчаса заговорил, а в голосе я услышала искреннее раскаяние:

— Прости меня.

Я от удивления растеряла все слова, даже не могла спросить, за что он просит прощения. Единственное, на что меня хватило, — сообразила шагнуть на землю с бревна, чтобы не смотреть на Ромэра сверху вниз. Арданга этот шаг явно смутил. Я так и не поняла, чем. Ромэр коротко выдохнул и повторил:

— Прости меня. Я отвык от общения, отвык разговаривать с живым человеком, — он горько и в тоже время виновато усмехнулся. — Часто говорю не то, что следует, не так, как следует, но при этом не говорю того, что должен. И не всегда могу показать то доверие, которое испытываю к тебе. И этим невольно вынуждаю оправдываться.

— Все в порядке, тебе не стоит извиняться… Я все понимаю, — попробовала заверить я, чувствуя, как полыхают румянцем смущения щеки. Ромэр сжал мою ладонь в своих и, качнув головой, прервал мои робкие попытки оправдать его.

— Наверняка, тебе говорили это сотни раз. Ты удивительная девушка, Нэйла. Я еще не встречал подобных тебе.

Мне было так неловко под этим проницательным и изумленным взглядом серо-голубых глаз, что я неожиданно для себя ответила знакомыми с детства словами кормилицы:

— Какие твои годы?

Ромэр с секунду рассматривал меня, а потом рассмеялся. Низкий, красивый, теплый смех с искорками радости… Смеясь вместе с ардангом, вдруг подумала, что всего недели через две мы расстанемся в Пелиоке, и я больше никогда не услышу смех Ромэра. Эта мысль оказалась неожиданно печальной и странно болезненной. Надо же, не ожидала, что за неполные три месяца так привяжусь к нему, так привыкну к его обществу…

Дорога была пустынная и пыльная, нещадно палило солнце, а спрятаться в тень было негде. Поэтому, когда ближе к полудню мы добрались до деревни, на несколько часов остановились у колодца пересидеть жару. Ехать дальше, когда от солнца кружилась голова, а перед глазами плавали цветные пятна, было невозможно в любом случае. Конечно, мы опасались погони. И я благодарила небо за то, что ни в пути, ни в деревне мы ничего подозрительного не заметили.

Деревня была маленькая, не больше двух десятков домов. Из-за заборов на нас лениво погавкивали собаки. Кроме них интереса к нам никто не проявил. В центре поселения находилась небольшая площадь. Колодец-журавль с выложенной камнями отмосткой, деревянный навес, увитый плющом, коновязь и выдолбленное бревно — поилка для лошадей. Ромэр помог мне спешиться, велел зайти в тень, а сам подошел к колодцу и, набрав ведро воды, вылил в деревянное корыто для коней. Не знаю, почему мне так запала в душу эта картина. Высокий, широкоплечий молодой мужчина, смахнувший со лба прилипшую прядь темно-русых, словно ржаных волос. Искрящаяся на солнце студеная вода, льющаяся из громоздкого деревянного ведра в корыто. Казалось, он не воду льет, а рассыпает бриллианты. Ромэр поднял глаза, заметил мой взгляд. Я почему-то смутилась и отвернулась, сделав вид, что вовсе не наблюдаю за ардангом, а лишь достаю из сумки хлеб и копченое мясо на полдник.