С Ермаком на Сибирь (сборник) - Петр Краснов

Что дал он, Иван Павлович, Фанни? Держал на посту, как в терему, никуда не пускал, смеялся над ней, как над ребенком. Нисколько не восхищался ею, когда она так великолепно ездила, даже тогда, когда она накинула арканом Зарифа, он не сумел преклониться перед нею. А женщина любит восторг и преклонение перед ней мужчины. Даже и такая, как Фанни.

Аничков больше восхищался ее удалью, и Аничков оставил и более сильное впечатление.

Аничков и Васенька… Худой и черный от загара, как цыган, Аничков, с темными и не всегда чистыми руками, с мозолями от турника и трапеции на ладонях и с грязными ногтями, живой, как ртуть, несравнимый и непобедимый на скачках и на охоте, и этот полубог, цедящий вяло слова, пыхающий своим английским табаком, изящно одетый и пахнущий помадой и душистым мылом!

Себя он и не сравнивал. Он с места обидел Фанни до слез. Нуда, тогда, когда убил орла, по которому она промазала. Он ей показал свое превосходство над нею, и, конечно, она этого не забыла. Вообразил себя на толстом, белом, плохо чищенном Красавчике. Тоже ведь не картина! Старый китель, старые рейтузы, старая фуражка, загорелое, плохо бритое лицо, руки без перчаток – мало изящества в нем.

Вот они стоят рядом у стола, один против другого: Васенька и Фанни. Оба одинаково освещенные светом лампы под синим абажуром. Ну разве не пара? Она в темно-синей, в крупных складках юбке, из-под которой выглядывают английские башмаки, в белой блузке с синими горошинами и с темно-синим мужским галстуком на шее, заколотым ухналем. Да, в глазах светится задор мальчишки, а на деле-то ведь женщина, изящная, хорошо воспитанная женщина. Ростом она немного ниже Васеньки. Ну конечно, пара!

– Что с вами, дядя Ваня?

– На дворе холодно. Долго гулял.

– А мы с Василием Ивановичем окончательно решили послезавтра и в путь. На Гималаи.

– Ох, Василек, Василек, – проворчал Гараська, – который раз ты это решаешь, мил человек.

– Нет, Гараська, вождь индейцев, на сей раз окончательно и бесповоротно. Обещано Феодосии Николаевне и будет исполнено. Завтра утром последняя прогулка, а вечером и сборы. Аминь.

– Аминь-то аминь, только бы не разаминиться нам потом…

«И не спросила его, дядю Ваню?! И не посоветовалась с ним? Точно и не жила с ним эти полтора месяца одной жизнью, одними думами», – с горечью подумал Иван Павлович.

– Через Аксу и Турфан, Герасим Карпович, – блестя глазами воскликнула Фанни, на Гималаи, через Гималаи в Дарджилинг и далее в Калькутту!

– Да, летим хорошо. Только где-то сядем, – проворчал Гараська.

XX

Фанни уже вскочила на своего Аксая, Васенька при помощи Идриса громоздился на своего маштака. Ему все неудобны стремена, и он каждый раз их перетягивает, то велит укоротить, то удлинить. Ни у Идриса, ни у Царанки лошади не поседланы, значит, едут вдвоем. Tete-a-tete [59] устраивают.

Не нравится это Ивану Павловичу. Вовсе не нравится. Во-первых, что за человек Васенька? Черт его знает. Миллионер – значит человек, выросший в убеждении, что за деньги все позволено и деньгами все купить можно. Во-вторых, человек, по-видимому, без принципов. Самодур и «моему нраву не препятствуй», что хочу, то и делаю…

Да и в пустыне… без вестового… Мало ли что может случиться?.. С тем же Васенькой? Ну, хотя солнечный удар… Или упадет с лошади… Ишь как стремена-то опустил, ноги болтаются совсем. Хорош наездник!

– Царанка, – подозвал Иван Павлович калмыка, едва только Васенька с Фанни выехали за дом. – Царанка, седлай-ка, брат, Пегаса и айда за барышней. Мало ли что в пустыне! Может, помочь надо будет. Понимаешь?

– Понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Только я седлаю Мурзика. Не так заметно, а тоже резвый лошадь.

Царанка свое дело понимал. «Москаль нет хороший, ух, нехороший человек. Царанка по луна смотрел, Царанка по звездам смотрел. Нет… счастья нет. Совсем плохой человек».

И Царанка с той быстротой, на которую только калмыки и способны, накинул седло на Мурзика, взял патронташ и винтовку Запевалова, свистнул и спорой рысью выскочил вслед за своей госпожой.

«Может быть, это и подлость посылать соглядатая, – подумал Иван Павлович, – но иначе я не мог поступить. Даже и при том условии, что мне нет никакого дела до Фанни, как и ей нет до меня дела»…

Повернувшись от сарая, он увидал на веранде беспечно сидящего Гараську.

– Что же не укладываетесь? – сказал он, стараясь не обратить внимания Гараськи на то, что он сделал, и чувствуя, что старый охотник видит его насквозь.

– Чего собираться-то. Успеем. Результата надо выждать. А это ты, того… Правильно… Калмыка-то вслед… При нем, брат, свидетели нужны. Ух, посмотрел я на него – жох! Ну, жох!.. А уже врет! Через Гималаи махнул… А до Кольджата еле дополз…

Очень долго «катались» на этот раз Васенька с Фанни. Иван Павлович совсем истомился, ожидая их. И Гараське надоело ходить возле накрытого для обеда стола, на котором стояла остуженная в Кольджатке водка.

– Согреется, брат Иван, как полагаешь? А ну-ка, молодец, отнеси-ка ты ее опять в реку. Только погоди. Я единую, чтобы заморить червяка, с корочкой с солью…

И выпив, старик дал бутылку Запевалову, чтобы тот опять опустил ее в Кольджатку.

Наконец раскрасневшаяся, легким галопом вскочила во двор Фанни и звонко крикнула: «Царанка! Прими лошадь!» И, откуда ни возьмись, с донским казачьим шиком полным карьером подлетел к ней калмык и на лету соскочил на землю и принял Аксая.

Фанни не удивилась, что он ездил.

За ней рысью, расхлябанно болтаясь на длинных стременах, въехал во двор подрумянившийся на солнце Васенька. Он был не в духе.

– Сорвалось, – прохрипел Гараська, – эй, люди… давайте водку…

– Ух, да и голодна же я, – с напускным оживлением, входя на веранду, проговорила Фанни. – Сию минуту переоденусь. Проголодались, Герасим Карпович?

– Как не проголодаться. На целый час опоздание.

Васенька был мрачен и молчалив. Он пошел помыть руки и попудрил лицо от загара.

К обеду Фанни вышла скромно одетая в самую старую свою серенькую блузку и с гладко причесанными волосами, что очень шло к ее девичьему лицу.

– Что же, собираться прикажешь, Василек? – спросил Гараська после первой рюмки.

– А то как же! Непременно. Я сказал же. Завтра едем. Вы нам, Иван Павлович, одолжите ячменя на дорогу. И уже я вас попрошу вечером счетик, что мы должны за продовольствие.

– Решительно едешь? – спросил Гараська.

– Решительно и бесповоротно.

– Ну и слава Богу! Поглядим дорожку.

– Да ты это которую?

– Э, брат, сколько перевалов, столько и рюмок, а перевалам нет числа.

Кончили обед, Васенька пошел отдохнуть немного, Гараська отправился укладывать вьюки, Фанни медленно прибирала посуду на столе.

– А вы что же, укладываться? – спросил ее Иван Павлович.

– Я не поеду, – сухо сказала Фанни. – Передумала.

Иван Павлович ничего не сказал.

– Что же вы не спрашиваете меня, почему я не еду, – шаловливо, с прежней мальчишеской ухваткой спросила Фанни.

– А мне какое дело? Вы свободны, как ветер.

– А какое дело вам было посылать сегодня нам вслед Царанку? – лукаво спросила Фанни.

– Кто вам это сказал? – смущенно пробормотал Иван Павлович.

– Уж конечно, не Царанка. Он ни за что не выдаст. Милый дядя Ваня, я вам очень благодарна за вашу заботу… Но неужели вы думаете, что я и без Царанки не справилась бы с этим господином?

– А разве было что?

– Какой вы любопытный!

– Простите меня, Фанни.

Она посмотрела грустными глазами на Ивана Павловича и печально сказала:

– Да, я не еду в это путешествие, которое могло бы быть полно самых интересных, самых необычных приключений. И это так ужасно!.. Но Василий Иванович оказался не таким человеком, каким я его себе представляла.

– Он обидел вас, Фанни?

– Боже упаси! Нет. Конечно, нет. Скорее, я обидела его… Видите… Мы ездили пять часов шагом. По пустыне. Лошадь у него идет тихо, шага нет. Мне хотелось скакать, резвиться, делать тысячи безумств, стрелять орлов. А мы говорили. Все говорили, говорили. Господи, чего я ни наслушалась. Дядя Ваня, неужели не может мужчина смотреть на женщину иначе, как на предмет для своего наслаждения. Я оборвала Василия Ивановича и дала ему понять, что он жестоко во мне ошибается. Он умолк, но ненадолго. Он начал рассказывать про свои миллионы, про то большое дело, которое он ведет в Москве, про то, как в него всюду все влюблялись. Потом заговорил, что он одинок в своих путешествиях, что он давно искал себе женщину-товарища, ну, конечно, такую, как я, что он готов пропутешествовать со мною всю жизнь, звал на Камчатку и Клондайк и закончил тем, что сделал мне формальное предложение стать его женой…

– И вы?! – спросил с тревогой в голосе Иван Павлович.

– Конечно, отказала…

Вздох облегчения вырвался из груди Ивана Павловича.

– Дядя Ваня… А, дядя Ваня, – окликнула задумавшегося Ивана Павловича Фанни.

Оба примолкли, и дома, и на веранде была тишина. На дворе переговаривались Гараська с Идрисом, шуршали бумаги, звенели жестянки.