С Ермаком на Сибирь (сборник) - Петр Краснов

– Позвольте познакомиться, – сказал он на чистом русском языке, – Василий Иванович Василевский, которого прошу называть, как все меня называют, просто Васенька или Василек. Московский купец и, между прочим, путешественник, охотник, искатель приключении. Не все же, знаете, англичанам! И российской складки человек всегда показать себя сумеет.

– Мильярдер, – хриплым шепотом, прикрывая рот ладонью, прошептал на ухо Ивану Павловичу Гараська и, смакуя это слово, повторил еще: – Мильярдер и враль…

– Вы меня, надеюсь, познакомите… с супругой вашей.

– Это не жена моя, а… племянница, Феодосия Николаевна Полякова.

– Привет, привет российской жительнице на границе Небесной империи. Я удивлен и очарован встретить такую красоту.

– Горная роза, – хрипло сказал Гараська, протягивая черную загорелую руку Фанни. – Молодчага Иван Токарев. Губа не дура. Даром что тихоня, монах и аскет… а товар выбрать умел.

Иван Павлович толкнул его под локоть.

– Ты, брат, полегче.

– А что, Иван, нельзя?.. – робко спросил Гараська.

– Она племянница и барышня… институтка, – зачем-то соврал, отводя Гараську в сторону, Иван Павлович, – сирота… Надо быть осторожнее.

– Да ладно, Иван, – захрипел Гараська, – я-то что, я ничего. Ты вот за кем присматривай, – подмигнул он на своего спутника, – ходок по этой части! Ты за патроном моим гляди в оба.

– Мы едем, – говорил нежным певучим голосом Васенька, – в Аксу и Турфан. Знакомиться с тамошними нравами.

– И более по женской части, – шепнул опять хриплым басом Гараська Ивану Павловичу.

– Говорят, очень любопытства достойные города. Вот у меня письмо от губернатора… Вы разрешите сесть, – и Васенька небрежно развалился на лонгшезе, – устал, знаете. Отвык. Да, – письмо оказывать всяческое содействие. А вы давно здесь, Иван… Иван, простите не расслышал ваше отчество.

– Павлович.

– Да, так я говорю, давно вы здесь?

– Девятый год.

– Да что вы говорите!.. А… а… племянница ваша, Феодосия Николаевна?

– Феодосия Николаевна всего второй месяц.

– Скажите пожалуйста. И не соскучились? Удивительно. К вам никак и не доедешь. Мы три дня едем из Джаркента.

– Вольно же вам, Василек, – фамильярно сказал Гараська, – было заглянуть на Или.

– Ах, там поселок дунганский. Очаровательный. Прелесть. Мы там рыбу ловили.

– С дунганками, – добавил Гараська.

– Ах, оставь, пожалуйста. Это было просто приключение. А я, знаете Иван… Иван…

– Павлович, – смеясь, сказала Фанни.

– Да, Иван Павлович, я люблю приключения. Мне двадцать пять лет… Я уже был в Абиссинии, у негуса Менелика, охотился на слонов.

Не то удивление, не то насмешка играла в шаловливых глазах Фанни.

– Вы охотились на слонов, Василий Иванович?

– Что же тут удивительного? – смотря своими большими светло-серыми глазами на Фанни и как бы ощупывая ее своим взглядом, сказал Васенька.

– По-моему, много. Так мало русских путешественников и тем более охотников за слонами, – серьезно сказала Фанни.

– У меня, знаете, страсть. «Влеченье – род недуга»… Что-нибудь необыкновенное, – небрежно бросил Васенька.

– Папаша слишком много денег оставил, – вставил Гараська.

– Оставь, пожалуйста, – шутливо, но, видимо, довольный, сказал Васенька, – ты, охотник за черепами, «команчо», вождь индейцев. А знаете, удивительный человек!

Накрыли на стол. Запевалов и Фанни собрали закуску. Принесли бутылку смирновской водки, еще водившейся в Семиречье.

– Вы позволите, Иван Павлович, мне и свою лепту внести в угощение? – сказал Васенька. – Идрис! – крикнул он на двор, где его люди снимали вьюки.

Ловкий ингуш в черном бешмете, подтянутом тонким ремнем с кинжалом, подскочил к Васеньке.

– Достань… знаешь…

– Понимаю.

Идрис принес бутылку мадеры, коньяк и флягу в коричневой коже. Потом притащил несколько откупоренных жестянок с сардинками, паюсной икрой, кефалью и омаром.

– Вы позволите, Иван Павлович, у вас сделать дневку? Я постараюсь не стеснить… А это уже позвольте в общую, так сказать, долю.

– Прошу вас, Василий Иванович, может быть, хотите помыться, одеться с дороги, пожалуйте в мою комнату. В ней и заночуете. Гараська, а ты со мной в кабинете.

– Благодарю вас. Мы сейчас.

Фанни прошла на кухню. Ей хотелось не ударить перед гостями лицом в грязь, и она приказала отварить живых форелей, только сегодня наловленных в Кольджатке.

XIX

Прошло завтра, день, назначенный для дневки, наступило послезавтра, дни шли за днями, а кольджатские гости не уезжали. То не были готовы вьюки, то надо было подлечить натертую седлом спину лошади Васеньки, то был понедельник, тяжелый день. Васенька никак не мог раскачаться в путь-дорогу, и ни для кого не было тайной, что он серьезно увлекся Фанни.

Иван Павлович хмурился и молчал. Гараська за обедом, когда подвыпьет, открыто протестовал:

– Кабы я знал, Василек, за каким ты зверем охотиться собираешься в горах, разве же я поехал бы с тобою? Э-эх! Горе-охотники!

– Молчи, Гараська, пьяная морда. Не твое дело! Получай свое и молчи. Твой день настанет. Поедем.

– Обожжет тебе, брат Василек, крылья жар-птица, никуда ты не поедешь. Выпил бы хотя что ли для храбрости, а то и пьешь нынче не по-походному.

И правда, Васенька пил мало. Он держался изысканным кавалером и ухаживал за Фанни. По утрам долгие прогулки верхом с Фанни в сопровождении Идриса и Царанки. Фанни то на Аксае, то на Пегасе, изящная, ловкая, смелая, природная наездница, Васенька на небольшой покорной сытенькой киргизской лошадке, на которой неловко и неуверенно сидел в своем костюме путешественника. Перед обедом Васенька купался и делал гимнастику, после обеда отдыхал. А вечером раскладывали карту и, склонившись над ней, чуть не стукаясь головами, Васенька и Фанни мечтали о путешествии в Индию, намечали пути. Васенька попыхивал из английской трубки вонючим английским табаком, а в углу на софе сидели хмурый Иван Павлович и полупьяный Гараська.

Васенька, по требованию Фанни, не любившей своего полного имени, называл ее «Фанни».

– Вот видите, Фанни, один хребет и громадная впадина, тут Аксу и Турфан – жара здесь, по описаниям, страшенная, – говорил Васенька, попыхивая трубкой, сипевшей у него во рту. В этом он видел особенный английский шик и этим, казалось, чаровал Фанни. – Потом опять горы… неизвестные, дикие племена… тут Ангора, тут нога европейца не была, и северный склон Гималаев.

– И все ты врешь, Василек, – хрипел вполголоса пьяный Гараська.

– Смотрите дальше, Фанни. Вот знаменитый Дарджилинг, и от него железная дорога на Калькутту. Не может быть, чтобы тут не было прохода. Ну, хотя козьей тропы какой-нибудь.

– О, конечно, перейдем, – с разгоравшимися глазами сказала Фанни.

– Смотри, брат Иван, Гималаи перепер. А, каков враль, – вставил Гараська.

– И подумайте, после всех этих трудов и лишений, после путешествия по диким горам и пустыням, после тишины ледников мы в шумной Калькутте. Оттуда на Бенарес и Агру, потом на Бомбей и через Европу в Москву… А, что вы скажете?!

– Ну еще бы, Василий Иванович. Ведь это то, о чем я мечтала. Быть в Индии! Попасть в Индию столь необычным путем.

– Итак, вы едете, вы решились? – спросил Васенька.

– Ну конечно, еду. Вот это будет настоящее приключение.

– Чем-то оно кончится, – прохрипел Гараська. Иван Павлович встал и, выйдя на двор, начал ходить и думать свои думы.

«И что она нашла в этой парикмахерской кукле, в этом болване с лицом вербного херувима! Дурак, пошляк и, наверно, обольститель девушек… Мерзавец. Надо запретить ей ехать, вот и все. А по какому праву? По праву дяди! Ха-ха! Он сам не признал своего родства, так какой же может быть теперь разговор. Ишь какой попечительный дядюшка выискался!»

Но он не понимал и Фанни. Ужели она увлеклась Васенькой, ужели нравилась ей его хвастливая брехня, рассказы о фантастических путешествиях к негусу Мене-лику и об охоте на слонов? Она с удовольствием гарцевала перед ним, прыгала через расселины, спускалась с круч. Какой он кавалер для нее! Сидит на лошади плохо. Жирные, как у бабы, ляжки плоско лежат на седле, колени развернуты, носки торчат врозь, поясница выгнута. Собака на заборе, а не всадник!

Третьего дня он высказал это Фанни. Обиделась за Васеньку. Метнула молниями глаз: «Дался вам Василий Иванович. Откуда ему уметь ездить? Он не кавалерист и не казак. Другой и так бы не умел. Я его научу».

Значит, по утрам она учила его! А он в это время врал, врал и обольщал молодую неопытную девушку. Урок за урок.

Иван Павлович снова вошел в дом. Над столом друг против друга стояли Васенька и Фанни. И тут только Иван Павлович обратил внимание на то, что Васенька был красив. Вьющиеся золотистые припомаженные волосы, бледный, мало тронутый загаром цвет холеного лица, шелковистые усики и тонкий, красивой формы, нос, весь овал лица, руки большие, белые, холеные, с длинными ногтями пальцев, украшенные дорогим перстнем с синим камнем, и вся его крупная, начинающая полнеть фигура холеного мужчины, живущего для своего удовольствия, были красивы и могли вскружить голову именно такой неиспорченной девушке, как Фанни. А тут еще эта тога героя-путешественника, искателя приключений, в которую так нагло драпировался Васенька!