Новая земля (Новь) - Кнут Гамсун

Было шесть часовъ. Трое мужчинъ, оставшихся за столомъ, сидѣли нѣкоторое время молча. Гольдевинъ искалъ пуговицу, какъ бы желая застегнуться, чтобы уйти, но, не найдя ея, онъ посмотрѣлъ въ окно, чтобы отвлечь отъ этого вниманіе и сказалъ:

"Да, уже становится поздно, какъ я вижу"…

"Вы же не собираетесь итти?" перебилъ его адвокатъ: "Кельнеръ, пива! Нѣтъ, давайте придемъ къ одному съ вами соглашенію. Отнимаютъ у насъ нашихъ писателей; этимъ самымъ уничтожаютъ насъ; потому что вѣдь это писатели дѣлаютъ насъ тѣмъ, что мы есть". Мильде вдругъ сказалъ то же самое; вѣдь это писатели дѣлаютъ насъ извѣстными за границей, они свѣтятся, какъ огненные столбы, они наша гордость. Мильде началъ разбиралъ выраженіе "поэзія эскимосовъ!" Что нужно понимать подъ этимъ? Во всякомъ случаѣ, онъ не фанатикъ, онъ можетъ терпѣть всѣ взгляды".

"Это было бы очень нехорошо, если бы наши писатели дѣлали насъ тѣмъ, что мы есть", сказалъ Гольдевинъ. "Вотъ наши писатели прохаживаются, и имъ принадлежитъ весь мірокъ нашего маленькаго города, но гражданская тропинка не достаточно широка для нихъ. Мы радуемся тому, что имъ нужно тамъ много мѣста, мы оборачиваемся и говоримъ съ удивленіемъ: "посмотрите, какъ много имъ нужно мѣста!" Я вижу въ этомъ большую и общую причину, — это то, что мы въ послѣдніе годы стали довольствоваться малымъ. Ахъ да, къ сожалѣнію мы довольны чрезвычайно малымъ. Я все это прослѣдилъ въ газетахъ, мы не ставимъ большихъ запросовъ и благодаримъ за малое. Поэзія эскимосовъ? Нѣтъ, это черезчуръ грубое слово, разумѣется; я понималъ его не въ прямомъ смыслѣ. Это поразительно, до чего наши писатели благосклонно относятся къ самымъ сквернымъ явленіямъ жизни! Вотъ Паульсбергъ, и Иргенсъ, и Ойэнъ, — они не говорятъ этого, положимъ, — человѣческое существованіе имѣетъ не одну, а нѣсколько тысячъ страницъ, и въ моей собственной душѣ есть темные и глубокіе уголки, куда я самъ еще не заглядывалъ. Мы должны сдѣлать что-нибудь, чтобы возвести людей туда, гдѣ свѣтить солнце, гдѣ звучитъ имя Бога, мы должны заставить молодежь не только наслаждаться любовью, но также, краснѣя, радоваться ей. Нѣтъ, этого они такъ мало касаются, а если бы они и коснулись больше, такъ они не справились бы съ этимъ. До людей имъ нѣтъ дѣла, они пишутъ о понтонныхъ мостахъ, о правительственной церкви, о налогахъ, они пишутъ стихи объ исчезнувшихъ кронахъ и объ египетскомъ пескѣ; нѣтъ, Боже мой, наши писатели такъ рѣдко говорятъ искренно моей бѣдной душѣ. Имъ не хватаетъ импульса и пространства. Они не чувствуютъ этого недостатка, и нѣтъ никого, кто бы могъ открыть имъ глаза на это. Они говорятъ, какъ будто дали намъ по крайней мѣрѣ новую культуру; ихъ скромное самодовольство переходитъ постепенно въ какое-то совершенство, въ паѳосъ; они морщатъ лобъ и имѣютъ видъ, какъ будто исполнены благодатью. Поклоняйтесь этимъ людямъ, они наша гордость. А газеты постоянно выдвигаютъ ихъ, газеты представляютъ ихъ какими-то мыслителями, великими умами и проповѣдниками. День за днемъ, день за днемъ они испускаютъ тотъ же ослиный крикъ, и самымъ серьезнымъ образомъ закидали бы того камнями, кто попробовалъ бы удержать ихъ самомнѣніе въ извѣстныхъ границахъ. Писатели уже больше не таланты, которыхъ можно читать, ахъ нѣтъ, они глубоко захватываютъ всю духовную жизнь своего времени, они заставляютъ Европу думать. Что же тутъ удивительнаго, если они сами внушаютъ себѣ принимать поклоненіе людей, какъ нѣчто должное. Вѣдь они же великіе мыслители, почему же имъ, извѣстнымъ всему міру, не погулять немного по нашей маленькой странѣ? Въ тихія ночи, когда они одни, они улыбаются, можетъ быть, про себя, — это очень вѣроятно, что въ одинокіе часы они становятся передъ зеркаломъ, осматриваютъ себя съ ногъ до головы и подсмѣиваются. У древнихъ римлянъ были такіе люди, называвшіеся авгурами; это были глубокіе и мудрые люди, они слѣдили и объясняли полетъ птицъ. Два такихъ авгура не могли встрѣтиться на улицѣ безъ того, чтобы не улыбнуться…"

Адвокатъ перебилъ его:

"Вы недостаточно знаете нашихъ писателей, Гольдевинъ, далеко недостаточно".

"Я попробовалъ здѣсь, въ городѣ, немного заглянутъ въ ихъ жизнь; она не настолько скрыта и скромна, чтобъ нельзя было немножко ознакомиться съ ней. Одна причина заставила меня внимательно слѣдить за нею; та же причина дѣлаетъ то, что я немного рѣзко сегодня говорю. Ахъ да, я видѣлъ кое-что, я очень многое видѣлъ. И не разъ я спрашивалъ себя, неужели мы такъ бѣдны идеалами? Неужели мы не можемъ поддерживать свое достоинство? Новая земля, блѣдная земля; глинистая! Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, какъ бы я хотѣлъ помочь людямъ и показать все это имъ! И въ своей писательской жизни они далеко не всегда хорошіе люди. Къ чему имъ это? Страна маленькая, мѣста мало, а писателямъ нужно много мѣста. Они ссорятся другъ съ другомъ, интригуютъ, завидуютъ. Почему не обсуждался сборникъ стихотвореній Иргенса; ни разу даже не упомянули о немъ?"

"Мы съ Иргенсомъ не друзья, но мнѣ пришло въ голову, что съ нимъ поступили несправедливо. Кто его противникъ? Коллега, также писатель, втихомолку работающій, какъ кротъ у се5я въ своей норѣ? Я не знаю. Но я знаю, что наши писатели стѣснены обстоятельствами; я наблюдалъ за ними здѣсь, въ городѣ: они мелочны и желчны, они завидуютъ счастью другого и даже не въ состояніи скрытъ эту зависть. Достигнувъ извѣстнаго возраста и написавъ извѣстное число книгъ, они дѣлаются раздражительными и обижаются на то, что страна не доставляетъ имъ денежныхъ суммъ, нужныхъ имъ для жизни, они находятъ даже, что имъ вредятъ тѣмъ, что нація недостаточно ихъ признаетъ. Они постоянно жалуются: ну вотъ теперь обнаруживается, какъ Норвегія обращается со своими великими людьми. А насколько нужнѣе эта несчастная премія журналистамъ, этимъ выбивающимся изъ силъ постояннымъ труженикамъ какого-нибудь листка! Журналистъ дѣлаетъ въ одинъ мѣсяцъ больше работы, чѣмъ писатели въ цѣлый годъ. Часто у нихъ есть семьи, и имъ приходится очень туго; многихъ судьба очень преслѣдуетъ, они когда-то мечтали о свободной и богатой жизни, а не о томъ, чтобъ сидѣть въ редакціи какой-нибудь газеты, гдѣ ихъ анонимная работа пропадаетъ совершенно безслѣдно и гдѣ большинство изъ нихъ должны страшно напрягать свои силы, иногда даже прибѣгать къ лести, чтобъ удержать за собою мѣсто. Если имъ приходитъ въ голову какая-нибудь оригинальная идея, мысль, то она тотчасъ же должна погибнуть, они помѣщаютъ ее въ какую-нибудь газетную статью, статья эта печатается, и мысль исчезаетъ гдѣ-то въ пространствѣ. И что они за это получаютъ? Ахъ, очень жалкое вознагражденіе, жалкое и очень мало радости. Эти люди заслуживаютъ поощренія; и этимъ никто ничего бы не потерялъ; результаты сказались бы въ свободной и краснорѣчивой газетной литературѣ. Въ этомъ нѣтъ ничего невозможнаго, а насколько больше можетъ сдѣлать честный журналистъ своей ежедневной работой, стремящейся къ чему-то для себя и для своихъ, чѣмъ всѣ эти писатели, которые напишутъ разъ въ годъ книжку, а потомъ отдыхаютъ и добиваются премій".

Въ продолженіе всего этого разговора актеръ Норемъ сидѣлъ молча, понуря голову, онъ изрѣдка поднималъ тяжелыя вѣки и устало и лѣниво курилъ свою сигару. Наконецъ, онъ взглянулъ на окружающихъ, поставилъ на столъ свою пустую кружку и сказалъ!

"Да, Мильде, если ты дѣйствительно хочешь меня угостить, то дай, пожалуйста, мнѣ портеру".

Принесли портеръ.

Въ эту самую минуту дверь въ кафе открылась, и вошелъ Иргенсъ съ фрекенъ Агатой. Они остановились на минутку внизу около двери и осмотрѣлись вокругъ; Агата не была смущена, она была спокойна; но когда она увидѣла Гольдевина, она поспѣшно направилась къ нему, улыбнулась и открыла ротъ, чтобы поздороваться съ нимъ, но вдругъ остановилась. Гольдевинъ пристально посмотрѣлъ на нее и невольно взялся за пуговицы, но тѣмъ не менѣе онъ остался.

Это произошло въ нѣсколько секундъ.

Иргенсъ и Агата вмѣстѣ подошли къ столу, поклонились и сѣли. Агата протянула Гольдевину руку. Мильде спросилъ ихъ, что они будутъ пить.

"Вы пришли слишкомъ поздно", сказалъ онъ, смѣясь. "Вамъ нужно было бы прійти раньше, а теперь представленіе уже кончено. Гольдевинъ занималъ насъ разговорами объ истинѣ".

Иргенсъ бросилъ на Гольдевина быстрый взглядъ и сказалъ, закуривая папиросу:

"Я уже наслаждался однажды бесѣдой съ господиномъ Голъдевиномъ тамъ въ Тиволи: кажется, этого съ меня вполнѣ достаточно".

Иргенсъ съ трудомъ скрывалъ свою непріязнь къ Гольдевину. Онъ уже второй разъ видѣлъ сегодня Гольдевина; онъ видѣлъ, какъ онъ только что стоялъ передъ его квартирой на улицѣ Транесъ, № 5. Онъ не могъ выйти съ Агатой прежде, чѣмъ не удалился этотъ чортъ. Счастливый случай привелъ Гранде, а то этотъ человѣкъ стоялъ бы все еще тамъ. И какъ онъ стоялъ? Какъ стражъ, какъ настоящій стражъ, не двигаясь. Иргенсъ злился, ему стоило большого труда не пускать Агату къ окну; если бъ она посмотрѣла въ окно, она тотчасъ же увидѣла бы Гольдевина. Онъ совсѣмъ и не скрывался, онъ стоялъ и желалъ, чтобы его видѣли, и держалъ такимъ образомъ парочку въ осадномъ положеніи.