Славянский сокол - Сергей Самаров

– Я служу князю Годославу с первого дня, когда он сел на княжеский стол в Рароге. Тогда я в самом деле был еще мальчишкой, но прекрасно помню эти дни. И потому знаю хорошо всех, кто его окружал и окружает. Следовательно, могу с полным правом сказать, что твой герцог лжец!

– Убей его, Гунальд, – сказал Сигурд, оценив ситуацию и сообразив, как мало украсила бы его репутацию драка с простолюдином. – Убей его, или я убью тебя.

Гунальд положил руку на кинжал, хотя за плечом его висел меч.

– Ну уж нет! – выступил вперед рыцарь-сакс с перевязанной рукой. – Сначала мы должны выслушать этого молодого человека. А только потом разрешить дело с честью. И не ударом кинжала, а равным поединком.

– Кто он такой, чтобы я слушал его бредни? – сказал герцог. – Я ни разу не видел этого человека в окружении Годослава, но я видел там повешенного норвега Годослава и утверждаю это.

– А я, – сказал Лют, – утверждаю, что человек, которого ты называешь норвегом, служил тебе. Пятеро твоих воинов подло напали на эделинга Аббио и хотели его повесить. Одного из них я зарубил мечом, одному проломил голову камнем из пращи и вытащил эделинга из твоей петли. А потом видел твоего воина с проломленной головой. Он и сейчас сидит возле твоего роскошного шатра, не слишком его украшая, греется у костра, скрыв голову подшлемником. Я не полностью, надеюсь, отбил ему память? Тогда следует спросить у него, где он заработал удар по голове?

Сигурд готов был голыми руками разорвать в ярости этого жалкого мальчишку. И тем совершить акт мести. Но он был не только сильным и храбрым воином, но еще и хитрым, расчетливым политиком. Он легко просчитал последствия, к которым приведет взрыв его ярости. И потому просто, почти буднично повторил:

– Гунальд, я, кажется, приказал тебе убить этого лжеца.

Рыцарь с перевязанной рукой стоял сбоку и не мог помешать Гунальду, выхватившему кинжал и уже замахнувшемуся им для удара. Сам Лют не подготовился к защите, думая, что предстоит равный поединок, как сказал только что рыцарь, и потому даже не передвинул ближе к руке меч. Кинжал начал уже опускаться и непременно ударил бы юношу в незащищенное горло, куда Гунальд и прицелился, когда раздался короткий свист, и ременная петля обхватила руку оруженосца в запястье, выбив из нее кинжал. Какая-то неведомая сила отдернула самого Гунальда назад, повалив наземь.

– Кто посмел? – взревел Сигурд в ярости, резко повернувшись и глазами дикого оскорбленного зверя рассматривая Далимила-плеточника, подбирающего свой бич для следующего удара, если такой потребуется.

– Я посмел! – с вызовом сказал Далимил и отвел плетку за спину. Следующий удар занял бы секунду, а Сигурд даже приблизиться к нему не успел бы.

И герцог, встретившись взглядом с суровым воином, увидел вдруг в его глазах, что этот следующий удар, если в самом деле последует, придется в лицо ему, герцогу Трафальбрассу. Это будет страшный удар… Герцог не боялся никогда ни меча, ни копья. Но удар плеткой просто опозорит его на всю оставшуюся жизнь. Плеткой бьют животных и рабов, но не герцогов. Такой удар превратит его, сиятельного и знаменитого, в равного рабу.

– А ты еще откуда взялся и вообще, кто такой и кто дал тебе право ударить моего оруженосца? – спросил Сигурд уже без открытой ярости, которую только что демонстрировал. – Своих оруженосцев бить имею право только я.

– Я оруженосец рыцаря, которого вы зовете князем Ратибором, он бился сегодня в меле плечом к плечу с тобой.

– И что же, у вас в Аварии все лезут в дела, которые их не касаются?

Далимил не подтвердил свое аварское подданство и не отверг его. Сказал обтекаемо:

– В Аварском каганате есть хороший обычай. Там лжецов бьют кнутом. И я очень хочу ударить тебя, конунг, потому что ты – лжец и негодяй, каких не сыскать по белу свету.

– Что-то у нас сегодня происходит неприличное, господа… – хмурясь, сказал рыцарь с перевязанной рукой, сообразив, что кастовая принадлежность требует от него кастового братства. – Оруженосцы и простолюдины позволяют себе оскорблять рыцарей!

– Я только свидетельствую против конунга Трафаль-брасса, обвиняя его во лжи, – ответил Далимил. – И говорю о своем желании наказать лжеца, как наказывают последнего раба. Потому что только рабу прощается отсутствие чести. Его за это не убивают, а бьют.

– Что ты и твой князь можете знать про все это? – взревел Сигурд, почувствовав поддержку.

– Да, – сказал и рыцарь, – что ты имеешь сказать нам?

– Это я подобрал на дороге двух раненых саксов, что сопровождали эделинга Аббио во время подлого нападения. Они утверждают, что узнали людей Сигурда в нападавших, хотя те и были в одежде франков. Этих же людей они узнали и в повешенных. Это были люди Сигурда. Следовательно, отказываясь от них, конунг Трафальбрасс лжет и снисходит в своей лжи до уровня раба, которого следует бить кнутом.

Далимил умышленно не называл Трафальбрасса герцогом, а упорно величал конунгом, подчеркивая самозванство Готфрида и, следовательно, такое же самозванство его знатности. Это еще больше выводило из себя Сигурда. И только отведенная для удара плетка сдерживала готовую прорваться ярость. Плетка его просто пугала.

В это время Гунальд поднялся на ноги. Но рыцарь с перевязанной рукой теперь наступил на кинжал, не давая поднять его. Второй оруженосец герцога, такой же мощный, как Гунальд, выступил вперед и закрыл собой Сигурда от плетки Далимила.

Сигурд вдруг наклонил голову.

– Я сам бы проучил этих мерзавцев, – сказал он, чувствуя, что потерял поддержку. Кастовое братство в сакском рыцаре все же уступило братству национальному, к которому добавилось желание узнать правду, и герцогу пришлось опять выступать в одиночестве. – Но это ниже моей чести – поднимать оружие на простолюдинов в поединке. И потому я выставляю за себя двух оруженосцев. Пусть состоится Божий суд!

– Ты требуешь Божьего суда? Не кощунствуй! Ты проиграешь, Сигурд! – раздался из-за спин собравшегося круга новый голос, низкий, с сильным акцентом, с трудом выговаривающий сакские слова, но безжалостно-насмешливый. – Ты отдаешь своих людей на смерть, а себя на позор. Помни, что Бог всегда знает правду! И пусть это будет Бог христиан или Бог скандинавов или даже Бог иудеев. Бог всегда един, только разные народы по-разному понимают его, как понимают свой родной язык.

Рыцари и ратники обернулись.

– Я тоже свидетельствую против тебя, Сигурд, – сказал, выступая вперед, рыцарь, называемый князем Ратибором. – И мне ты имеешь право дать полное удовлетворение.

Сигурд вдруг низко наклонил голову, словно готовился, как зверь, к прыжку.

– Я ничего не имел против тебя, князь. Но ты сам приговорил себя к смерти. Завтра мы скрестим с тобой оружие. Я видел тебя сегодня в меле. Ты хороший воин. И нет среди франков такого, кто сможет с тобой справиться. И со мной они не справятся. Сначала мы побьем франков и саксов… Всех саксов, что собрались здесь сейчас… – взревел он. – А потом сразимся с тобой. Мы двое – самые сильные здесь. Я знаю. И останется только один. Единственный! Этим единственным буду я. Обещаю…

– Бог рассудит! – сказал мнимый Ратибор.

– А сегодня я хотел бы увидеть мертвым твоего оруженосца. Это будет для тебя предзнаменованием… Приведите коней! Бой будет на большом ристалище!

– Карл запретил ссоры во время проведения турнира, – сообщил рыцарь с перевязанной рукой. – И потому я предлагаю послать к Карлу гонца с просьбой разрешить бой в нетурнирное время.

– Пусть так, – согласился Сигурд. – Встречаемся на ристалище через четыре часа. Как приятно, должно быть, умирать на закате солнца…

Рыцарь с перевязанной рукой вопросительно посмотрел на князя Ратибора. Хотя тот и плохо говорил по-сакски, но все, очевидно, понимал и потому кивнул, звякнув бармицей, повернулся и ушел широким сильным шагом в сторону своей палатки.

– Хотел бы я знать, почему он не показывает лица… – сказал один из саксов.

– Поговаривают, – сказал другой рыцарь, – Ратибор получил сильный ожог от греческого огня, когда совершал очередной набег на византийские земли. И просто не хочет раньше времени пугать своих соперников собственным уродством, которое пострашнее любого оружия.

– Да, он не лишен благородства, хотя и аварец, – по-своему понял сказанное рыцарь с перевязанной рукой.

Глава 19

Ставр с Барабашем тем временем направились в Хаммабург не по дороге, где все еще сновали прохожие, а напрямую через лес, что значительно быстрее. За последние несколько дней лес вокруг города приобрел совершенно новые очертания. Множество людей, стремясь сократить путь, вытоптали столько новых тропинок, что человек, долго в здешних местах не бывавший, пришел бы в изумление и подумал, что попал он совсем не туда, куда следовало. Впрочем, Ставр, идущий, как всегда, первым, не обращал на тропинки внимания, ориентируясь только одному ему ведомым образом, и не терял правильного направления, даже совершая вынужденные обходы вокруг бурелома, или болотца, или каменной гряды, или другого препятствия, которое обойти было проще, чем преодолеть.