Славянский сокол - Сергей Самаров

Ставр помог Барабашу встать и стряхнуть со спины пыль.

– Запомни, друг мой, этот урок, – улыбнулся он. – Не возжелай дармовщины… Не то часто битым тебе быть…

Барабаш после удара сообразительность совсем потерял. И даже не вспомнил, что пить дармовое вино позвал его сам Ставр.

Глава 20

– Здесь, княже, только здесь… – Сфирка предложил Дражко садиться на коня во дворе дворца, где никто посторонний не увидит этого и где с крыльца забраться на высокого жеребца попроще, и придержал благородное животное за удила.

Дражко посмотрел на разведчика с добродушной усмешкой. Не ведает Сфирка, хотя рядом стоит, величины сил, переданных князю-воеводе Гориславом, не понимает, что в самом деле чувствует Дражко в себе мощь небывалую. Чувствует поддержку всех поколений предков, начиная с Гатала Великого, дело которых он продолжает. И велел вывести коня к красному крыльцу, перед которым уже выстроилась конная воеводская дружина вместе с дворцовыми стрельцами.

– Веди туда… Чтоб перед всеми… – показал Дражко на ворота и воинственно пошевелил усами, как шевелил, когда вел в бой дружины.

И сам направился к парадному выходу. Сфирка пожал недоуменно плечами, но поспешил выполнить приказ и вывел коня туда, где все наличные силы, что сумел собрать под своим вымпелом князь-воевода, были уже построены.

Князь запрыгнул в седло, не прикоснувшись к стременам, и внешне настолько легко, словно никакого ранения не было и в помине. Видел, что ждут дружинники именно этого, что больно было бы им наблюдать своего воеводу беспомощным. И вовсе не потому, что никогда раньше не был он ранен или не были ранены они, и не понимают, что такое рана. Нет, не в этом дело. Но никогда раньше северные тучи так густо не покрывали небо княжества. Угроза была очевидной и грозной, и дружинникам нужен был человек, в которого они поверят. Нужен был надежный вождь, убежденный в правоте своего дела. Только за таким человеком они пойдут на смерть, уверенные, что тоже это дело защищают. И Дражко показал себя таким человеком.

Он медленным шагом пустил коня вдоль строя. Дружинники сидели в седлах, как влитые, тяжелые – оружные и в доспехах, сильные, опустив руки на переднюю луку, за спиной одинаково торчали копья, крепленные к седлам. Смотрели сурово, потому что знали, слишком мало их, чтобы остановить врага, идущего на княжество целой армейской колонной, но они готовы были и на жертву, лишь бы выиграть время и дать собраться в Рарог для защиты городских стен другим дружинам с полудня и с восхода. Снимать армию с заката Дражко не рисковал, потому что не знал результат переговоров Годослава с Карлом. Гонцы во все концы княжества уже были отправлены. Все уже знали черную весть – приближение второй армии данов.

Сам Дражко светился внутренним огнем, готовностью к подвигу и совершением подвига, иначе нельзя было назвать то, как он встал на ноги.

– Я не буду говорить, куда мы отправляемся, – обратился к дружинникам воевода. – Вы сами знаете. Я не буду говорить, что ждет нас там. Вы сами догадываетесь. Я спрашиваю только одно, готовы ли вы пойти за мной?

Тишина длилась не меньше минуты. Наконец спокойный высокий голос из заднего ряда сказал:

– Ну, так, пошли, княже, коли надо, что ли…

Все буднично. И правильно. Полегчало на душе от этой простоты. Такой же дух у дружины, как у самого воеводы. Такая же готовность себя положить ради светлого дела.

– На сборы и прощание с домом два часа… – начал Дражко и не закончил, увидел, что воины смотрят не на него, а куда-то за его спину. Смотрят с удивлением и непониманием.

Он обернулся и в первый момент сам не понял, кто это выходит из дворца.

Незнакомый молодой, судя по фигуре, воин, высокий и стройный, в светлой кольчуге, опоясанный коротким мечом, в шлеме с полумаской, спустился с крыльца и плавной походкой направился к воеводе. За спиной воина шел, как провожатый, Сфирка. Дражко после беседы с Гориславом основательно поверил в чудеса и готов был ждать какого угодно свершения. Он подумал, что это помощь какая-то прибыла неведомо откуда. И только через две минуты, когда воин приблизился вплотную и снял шлем, распустив по плечам длинные светлые волосы, воевода понял, что в мужской костюм облачилась и приготовилась к битве сама княгиня Рогнельда.

Дражко спрыгнул с коня и опять не почувствовал боли. Не до такой мелочи сейчас было, как боль и забота о собственном теле. Он вообще тела не чувствовал, словно в воздухе слегка парил, невесомый.

– Что ты задумала, княгинюшка? Нешто нужно так, в мужское дело встревать?..

– Нужно, Дражко… – сказала она без улыбки, отрешенно, чуть нараспев, каким-то даже почти не своим голосом и не глядя ему в глаза, хотя всегда раньше старалась делать это, по глазам князя читая его настроение. И он, слушая ее слова, вдруг понял, что ничего не может возразить ей, потому что управляет княгиней какая-то высшая сила, недоступная пониманию человеческим скудным разумом. – Мы все еще летим через пропасть… И надо всем постараться… Надо всем очень постараться, чтобы долететь до другого края…

Ей вывели коня. Сильного коня, которым можно только мужской рукой и управлять. Княгиня, отстранив жестом воеводу, пожелавшего помочь забраться в седло, легко сделала это сама. Холодное, словно восковое лицо ее совершенно не показало какой-то натуги или напряжения, будто было лишено жизни и обыкновенных человеческих чувств.

Дражко тоже запрыгнул в седло, чтобы быть хотя бы рядом с Рогнельдой.

– Позволь мне, воевода и соправитель княжества, действовать по своему усмотрению.

Князь удивленно смотрел на нее, не понимая, что задумала Рогнельда. Он не сказал ни слова, но она прочитала вопрос в его глазах, в которые наконец-то заглянула – холодно, бездушно, и его обдавая льдом.

– Дай мне сотню дружинников.

– Сотню? – совсем удивился Дражко. – Зачем?

– Я к вечеру соберу тебе большой полк.

Он даже засмеялся внутренне такой наивности. И засмеялся бы вслух, если бы не слышал ее голос. Странный, «не ее» – ее голос. Сам чувствуя странности в себе после трех глотков из маленькой бутыли Горислава, он чутко воспринимал и в других подобные странности, его окружающие. Но не возразить не мог, как опытный воин, как воевода.

– Где же ты соберешь большой полк? Рядом с городом нет ни одной дружины. Я отослал гонцов на границу с лютичами и с ляхами, чтобы снять оттуда почти всех для защиты Рарога.

– Я соберу, – настаивала Рогнельда. – Я заберу дружинников у бояр. Они не посмеют отказать мне и тем четверым, кто будет стоять за моей спиной.

Дражко обернулся, услышав стук копыт по камням. Из распахнутых ворот дворцового двора строем выехали четверо стражников с копьями наперевес.

– Стражники? – не понял он, опять захотел улыбнуться, но не улыбнулся, потому что было в движении стражников нечто-то угрожающее, и казались они великанами из жутких басней[40]. – Бояре испугаются стражников? Ты не понимаешь, чего хочешь, княгинюшка…

Она посмотрела мрачно, как густая ночь после полнолуния, когда не видно на небе и следа бледного серебряного диска[41].

– Это те четверо, которые подняли на копья герцога Гуннара. Они теперь всегда будут со мной. Это моя личная стража. Нет сейчас силы, пойми, княже, которая сможет остановить меня. Дух Гуннара вселился в мое тело, но действует он по моим позывам и по моему разуму. Я заставлю бояр повиноваться мне. Хочешь, Дражко, со мной поезжай. Сам увидишь. Дай мне сотню дружинников. Не дашь, я поеду и без них…

Дражко вдруг осознал. Голос этот… Это был голос княгини Рогнельды и совсем не ее голос. И Дражко сразу поверил, что дух Гуннара вселился в нее. Только Гуннар мог так смотреть, так поступать. «Черный коршун», «датский коршун» – так звали его. Только Гуннар мог так говорить. Ровно, без интонаций, без эмоций, словно во рту у него лежат и никогда не тают кусочки льда. Муж Рогнельды правит в «соколиной стране», в городе, носящем имя «сокола», он сам – «славянский сокол». А кто она? Она дочь «коршуна» или она жена «сокола»?

Дражко испугался княгини… Он, воин с первых самостоятельных шагов в жизни… Он, не однажды водивший полки в самую кровавую сечу… Он ни за что не захотел бы стать врагом этой женщины. И еще он испугался, потому что она перестала быть собой. Той Рогнельдой, которую он, никак не показывая своих чувств, пряча их под завесой шутливых усов, любил.

Тоскливая, невыносимая жалость к княгине подступила вдруг к горлу и сжала его спазмами, мешая дышать. Дражко готов был сделать сейчас все, лишь бы вернуть ей прежний дух, прежний голос, прежний взгляд. Но он оказался не в силах ничего изменить. Может быть, Годослав, когда вернется, сможет растопить этот лед, но не он, не Дражко. Ему это не дано…

Дружина стояла рядом. Воины все слышали. Они, мужчины, прошедшие вместе с воеводой много схваток и сражений, принявшие на свое тело множество ударов и ранений, они смотрели на эту женщину-повелительницу не с уважением, как того требовало ее положение, но со страхом. И готовы были подчиняться ей, как подчинились бы самому Дражко, как подчинились бы князю Годославу, но не из-за любви, а из-за страха.