Путь слез - Дэвид Бейкер

Голос его дрогнул, и старик замолчал. Внезапно, он переменился в лице.

– Но вскоре я познал, из сколь худой глины сотворено во мне сердце. Меня отослали в Салерно изучать медицину и аптекарскую науку, и в то чудесное, теплое италийское лето она приехала ко мне. Но сентябрем, в первый же день его, ежели память не изменяет мне, один бенедиктинец поведал мне о чуме в Ломбардии. И я, по своему обыкновению, немедля отправился, дабы узнать, какой способ лечения самый успешный. Около двух недель я провел вдали от Анны Марии и все дни находился среди больных. Мои мысли были только о врачевании, но вскоре я затосковал по ее прикосновению и вернулся к ней, не ведая о демонах, которые преследовали меня. Спустя немного времени после Дня всех святых она заболела лихорадкой и через две недели, на заре нового дня, ее дух покинул землю.

Мне велели самому сжечь ее тело и два месяца прожить вдали от всех. За эти два месяца, добрый человек, я до конца изведал себялюбие собственного сердца.

Голос Петера угас, глаза наполнились слезами. Между двумя мужчинами, да еще несколькими суровыми посетителями, коих затронул печальный рассказ священника, встала стена смущенного молчания.

Но слушателям вдруг стало неловко от чувств, от всей истории, которая пробрала их до глубины души, и они старались разогнать нахлынувшую нежность. Один беззубый резко поднял кружку.

– За… Анну Марию, – проревел он.

Другой отхаркнулся и подробно изложил, в чем его собственная жена так отличалась от Анны Марии.

– Хотя, верно, и моя походила на розу – эдакая колючка с шипами!

Плешивый коробейник поспешно смахнул слезу и заорал, что его жена больше напоминает быка, чем женщину.

– Точь-в-точь, как наша пивная хозяйка!

Другой вопил, что округлости его жены были, еще куда ни шло, привлекательны, но вот ее лицо наводило на него ужас по ночам!

Петер и его новый друг сначала только мило улыбались, затем засмеялись и вскоре присоединились к многоголосному реву диких историй и небылиц. Петер решил скинуть долой печаль и улыбался во весь рот. Не желая, чтобы его превзошли в рассказах про сватовство и женитьбу, он взобрался на стол и потребовал тишины. Какой-то приятель поддержал тощую руку Петера, пока другой плеснул в его кружку еще эля, и в таверне установилось молчанье. Захмелевший священник прокашлялся и провозгласил:

– «Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена – равны!»

Товарищи одобрительно заревели и зааплодировали, и потребовали еще что-нибудь в таком духе. Выпитый эль уже окончательно возобладал над Петером, и он, смеясь, опустился на шаткий табурет, задыхаясь от смеха.

– «Лучше жить в земле пустынной, нежели с женою сварливою и сердитою!» – с усилием просипел он.

– Точно! Большей правды я отродясь не слыхал! – проревел кто-то из толпы.

Служанка с кувшином свежего эля пробиралась между бесстыдными мужчинами, щедро раздавая пощечины направо и налево. Лицо ее пылало, но она и не подумала скрывать свое отвращение к происходящему вокруг.

Петер усердно припоминал еще стихи из Писания. Он почесал макушку, затем властно простер руки над сомнительного вида паствой. Он шикнул на буянивших товарищей и сдержал преждевременный смешок. Он честно старался принять подобающий вид, прежде чем невнятно прошамкал:

– «Что золотое кольцо в носу у с-свиньи, то женщина к-кра-сивая и – безрассудная».

Ему не удалось выговорить стих до конца, как он свалился с табурета на руки ликующих приятелей.

Но служанка не вытерпела и гневно направилась к Петеру.

– Старый дурень, – проревела она, перекрыв общий гам.

Твоя бедняжка Анна Мария, видать, по безрассудству вышла за тебя.

Петер повел плечами и упал на скамью, тяжело раненый словами женщины. Праздник кончился.

Глава 12

Нa краю преисподней

Карл и Фридрих оббежали все ближние селенья и вернулись в лагерь, довольные полным комплектом одежды для Георга, которую им удалось раздобыть.

– Мы нашли мельника, который отдал нам все это за каких-то восемь пенни! – хвастал Фридрих.

Георг несмело улыбнулся, почтительно сдержав комментарии по поводу выбора платья. Зато Вил не сдерживался в выражениях.

– Вы истратили почти целый шиллинг на отрепье, поеденное молью? Вам ли не знать, что мельникам не след верить.

– Никакое это не отрепье! – возмутился Карл. – Туника сшита из хорошей шерсти, а гамаши – из плотного сукна. Нам дали еще и льняную рубашку и, посмотри только, кожаные ботинки с одной-единственной дыркой на пяте.

– Карл, – вздохнул его старший брат, – эта твоя «хорошая шерсть» обветшала на плечах, швы по бокам разошлись, гамаши истерлись на задке, и на обоих коленях – дыры. Ботинки ссохлись и потрескались. Ты что, ослеп, болван? Да, для торгового Дела ты не годишься.

H Но, Вил, – нерешительно вставил Георг, – это куда лучше, чем мое одеяло.

– Глянь, – перебил его Карл, – я выпросил у мельника ножницы. В Базеле нам нужно предстать в подобающем виде, а для этого нужна хорошая стрижка.

– Ты совсем рехнулся, Карл! – засмеялся Вильям. – Держись от меня подальше со своим кресалом!

– Я буду поступать, как учила мать. Она говорит, что окружающие не станут доверять тем, чей облик не…

– Не смей говорить мне о матери, – с досадой перебил его брат, – о ее бесконечных наставлениях! Мне до них дела нет, а еще меньше меня волнует доверие других.

Карл не ожидал такого упрека.

– Я только лишь хотел, чтобы мы хорошо выглядели на празднике Успения. Ты ведь тоже надеешься туда попасть?

Вил не ответил, но в разговор вступил ясноглазый Лукас, говоря, что праздник станет «должной наградой за их злоключения». Остальные подхватили его мысль, и вскоре все чумазые крестоносцы дружно болтали о том, каким надлежит быть хорошему празднику. Они восхищенно говорили о столах, на которых высятся горы ранних фруктов и копченой свинины, о менестрелях и жонглерах, о многоцветных флагах и всеобщем веселье. Что за чудесные картины рисовали они в своем воображении, что за прекрасные мечты светились в их радостных глазах!

Пока другие шумно тараторили, Георг приступил к более насущным и безотлагательным делам и, спрятавшись за густую поросль кустарников, принялся примерять новое платье. После долгих мучительных стонов он, наконец, вышел из укрытия и направился к товарищам. Он упорно всем своим видом старался сохранять то скудное достоинство, которое ему позволял новый наряд. Пораженные дети моментально затихли и осторожно поглядывали на раскрасневшегося товарища, пока Вил осматривал его с ног до головы.

– Карл и Фридрих, дурни вы безмозглые, вам бы следовало вспомнить о размерах парня.

Карл беспомощно взглянул на Фридриха: он не знал, то ли ему просить прощения, то ли от души посмеяться! Льняные панталоны Георга обтягивали его ноги как мокрый шелк, так что на потеху зрителю выпячивались все его выпуклости и складки на теле. Панталоны заканчивались где-то чуть ниже колена, хотя должны были доходить до лодыжек. Ботинки для него были слишком велики; Вилу они казались огромными ведрами, в которые были посажены толстые ноги Георга. Заношенная туника сильно натянулась на животе, по бокам зияли треснувшие швы, а подол загнулся на бедрах. Рукава опускались немного ниже локтя, а тесные подмышки, видать, терли, и ему было невыносимо больно от каждого движения рукой. От каждого сделанного шага на нем все разрывалось и трескалось, когда он вперевалку подошел к друзьям, которые вовсю потешались над ним.

– Быть может, ежели я чуточку наклонюсь, одежда будет на мне лучше сидеть, а, Карл? – робко спросил Георг.

– Ну, ты ведь незнаком с крестьянским одеянием, поэтому…

– Крестьянское одеяние? – переспросил Вил. – Да это одеяние шута!

Его высказывание еще больше рассмешило детей, вызвав целую лавину хохота, а Мария сорвала цветочек и запихнула его Георгу за пояс.

– Может так будет лучше? – нежно пролепетала она.

Георг взглянул на цветок, безжалостно сдавленный между складками на животе, и внезапно просветлел.

– Гляньте на меня, – проревел он. – Только гляньте на меня!

Развеселившись, он смеялся и смеялся – по-доброму, искренне, от души, сотрясаясь всем телом и плача от смеха. Так смеются добрые хорошие друзья.

Когда крестоносцы, наконец, успокоились, Карл сердечно извинился перед Георгом, и они пожали друг другу руки. Затем он велел всем мальчикам стать в ряд, дабы остричь волосы и стать похожими на «истинных христианских воинов», как им и подобает. Мальчики неохотно, но послушно выстроились в очередь, привычные к подобным приказам, и тревожно ждали, пока Карл быстро отхватывал, срезывал и дергал за сбитые кудели. Он закончил работу прежде чем мальчики успели сообразить, удивлено взирая на претерпевшие головы друг друга. Юные воины стали похожи на дурно остриженных овец, которые ждут, чтобы сострадательный пастырь увел их подальше и скрыл их позор! Но гордый цирюльник был глух к жалобам и сам отстриг свои рыжие кудри, прежде чем дать отдых заржавелым ножницам.