Вечер в Муристане - Мара Будовская

— Отлично! И, раз уж мы упомянули экспертов. Вот заключение независимой экспертной комиссии, которое гласит, что фильм никогда не был снят никаким советским режиссером, а создан путем компьютерного синтеза. Поэтому, наряду с видными советскими актерами в нем играют Таисия Фрид, Цуриэль Цурило и Талила Ротштейн. Таисия вела в школе, где учился мой подзащитный, студию актерского мастерства. С Цуриэлем Цурило он много лет работал в одном коллективе. И с Талилой тоже был знаком. Господин судья, вот фотография Талилы Ротштейн, а это кадр из фильма с ее участием. Талила Ротштейн, если вам интересно, родилась в Израиле в семидесятом году. И, боюсь, не слышала ни о каком Мосфильме в свои девять лет.

Судья был дружен с покойным Ротштейном. Помнил фуршет, на котором Талила впервые была представлена обществу в качестве его супруги. Неуместная девица. И смерть такая нелепая. Но сходство с Геллой, действительно, стопроцентное.

Лазарский крикнул по–русски:

— Фрид, щенок! Ты, кажется, собираешься сознаться в подделке? В подделке и надругательстве над покойниками! Я же сразу понял, что это ты!

Он–то хотел бы судить Фрида за подделку, обман, кражу. Но юрист сказал, что посмертный образ актера никому не принадлежит. Никто не может унаследовать прав на лицо. И подделки тут нет. Если бы в титрах значилось «режиссер такой–то», тогда — другое дело. Но, поскольку никакого чужого имени не значится, то нет и состава преступления. А вот оспорить авторское право — пожалуйста. Тогда и отсутствие имени режиссера только на руку. Тут и пошли в ход папины раскадровки и заявки.

Судья застучал молотком, призывая истца к порядку. Пальцы секретарей вопросительно повисли в воздухе. Переводчица спохватилась, тряхнула локонами, перевела русскую тираду, и они снова застучли по клавишам. Судье не понравился выкрик истца. Подделка — это подделка. Авторские права — это авторские права. Разные обвинения.

— Ответчик, встаньте. Вы признаете, что подделали на компьютере фильм Евгения Лазарского?

— Ничего я не подделывал. Если вы обратили внимание, даже истец признает тот факт, что я обладаю собственным режиссерским стилем, отличным от стиля Евгения Лазарского. Я создал оригинальное произведение. Это мой фильм, понимаете?

Нет, судья не понимал. Когда–то американцы достали советский фильм, перемонтировали и выдали за свой. Досняли вместо комсомолок с горящими глазами голливудских старлеток с сиськами. Значит, этот Фрид нашел пленку и доснял сцены с Таисией, Цуриэлем и Талилой? Вполне возможно. Свидетель защиты, а скорее, соучастник, Авраам Чистопольский — профессиональный кинооператор.

— Ответчик, ответьте суду, можете ли вы доказать, что сцены с участием Цурило, Ротштейн и Таисией Фрид не были досняты вами в Израиле и вставлены в оригинальный материал Евгения Лазарского?

— Ваша честь, я не мог этого сделать. Допустим, я снимал Талилу и Цуриэля, с которыми ежедневно общался. Но с Таисией Фрид мы не виделись с тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.

— Господин судья! Таисия несколько раз проводила отпуск одна. Откуда я знаю, куда она ездила? — вставил Лазарский.

— Ответчик Фрид, вы можете доказать, что это ваш фильм? Целиком ваш?

Ответчик Фрид, подумав, произнес:

— Ваша честь! Царь Соломон, решая спор двух женщин, кому принадлежит дитя, грозился разрубить его пополам. Я же, в доказательство, что дитя мое, предоставлю вам его вторую половину. Даже не половину, а пять седьмых. Мой фильм состоит из семи часовых серий. Если пожелаете, можем устроить просмотр.

Сан Саныч Поляковский, улыбаясь, показывал кому–то жест торжества — поднятые над головой сцепленные руки.

Суд‑2

Залы суда, пригодные для просмотра кино– и видеоматериалов все были заняты на много недель вперед. Затягивать тяжбу никто не хотел, и под напором суда с одной стороны, и Ломброзо — с другой, выездное заседание было назначено в Синематеке.

Накануне вечером Миша с Гаей и Бонни–младшим дошли до самого синего моря. Сидели на песке, делали ставки на высоту волн. Проверяли миф о девятом вале. Так и не проверили. Бонни ходил вокруг них, возя ушами по песку. Потом добежал до воды, отпрыгивал от волн. Осторожничая, вошел в воду. Поплыл. Позвали его — ушастая голова даже не повернулась на зов.

— Бонни — Бонни-Бонни — Бонни! Ко мне! Ко мне! Ко мне!

Голова всё удалялась и скрылась на фоне заката.

— Ну, что теперь делать? Ну, куда он уплыл? Ну, за что мне все это?

Гаю обуяла истерика. Миша ходил по берегу. Орал «ко мне, ко мне».

— Слушай, а кого из нас он считает хозяином?

— Пополам. — шмыгнула носом Гая.

— Крикни теперь ты.

Они орали вместе и по отдельности, на иврите и по–русски. Напрасно. Позвонили ветеринару. Тот велел идти домой. Сказал: «Это всего лишь собака». И разослал всем коллегам мейл, чтобы связались с его клиникой, если приведут Бонни Фрида, прошлого года рождения, адрес и телефон хозяев такие–то. Вся эта информация хранится в микрочипе, вшитом под шкурку собаки.

Из–за Бонни перед выездным заседанием они почти не спали.

Зал был переполнен. Участники процесса занимали отдельный ряд. На входе каждому устраивали настоящий обыск. И не зря. Несколько любителей поснимать с экрана на видео пытались просочиться.

Особенно публике понравились те сцены, что намеренно не были включены в прокатную копию: живые шахматы, где среди фигур были Сталин и Троцкий; воробей, отплясывающий на подоконнике профессора Кузмина; Максим Горький и Алексей Толстой, идущие за гробом Берлиоза. И полная версия сцены бала у сатаны, с обезьянами и попугаями, и полная версия полета Маргариты, и погром, учиненный Маргаритой в квартире критика Латунского.

Овация продолжалась минут двадцать.

Лазарский сидел с каменным лицом. Живая Тая уже истаяла из его памяти, превратилась в тело под больничным одеялом, в набор слов. А мальчишка запомнил ее всю — и голос, и лицо, и тело, и ужимки, и вздохи, и взгляды. И воспроизвел, родил заново — живою.

Сема Белкин тряс правую руку Фрида, как когда–то тряс руки других на школьных линейках. «От себя лично… От себя лично…». Бумчик заговорщически подмигивал. Якопо Ломброзо мотал головой, шутливо грозил пальцем. Булгаковед прослезился.

Судья растерянно глядел в рукоплещущий зал. И зааплодировал со всеми. Когда угомонились, он вышел на сцену и объявил:

— Безусловно, фильм является шедевром кинематографа. Но мои сомнения в авторстве не рассеялись. Можно допустить, что уцелевшая копия была длиннее, чем полнометражный фильм, а ответчик оцифровал изображение и внес дополнительные спецэффекты. Это все еще не противоречит авторству Евгения Лазарского.

Зал завыл.

— Прошу тишины, иначе всех удалю! Судебное следствие не завершено. Назначаю следственный эксперимент. Ответчик, Михаэль Фрид, должен на глазах суда и свидетелей продемонстрировать разработанную им технику компьютерного синтеза. Задание, какую изображать сцену и с какими актерами, он получит непосредственно в зале суда. Секретарь, свяжитесь с Фридом по поводу требуемого технического оснащения.

— Александр Александрович! Артист Поляковский! Подождите, мне нужно с вами поговорить.

Фриду пришлось кричать, потому что выбраться из цепкого кружка журналистов с аккредитационными бейджиками не представлялось возможным.

— Правда ли, что вы выкрали фильм Евгения Лазарского?

— Каким приложением вы пользуетесь для создания спецэффектов?

— Сколько времени ушло на создание семичасового произведения?

— Рисуете ли вы видеоигры?

— На какую прибыль вы рассчитываете, если авторство признают за вами?

— Готовы ли вы к следственному эксперименту?

— Почему вы продали фильм Гарри Билдбергу?

— Известно ли вам, что вашим фильмом интересуется Интерпол?

Наконец, при помощи охранников, им с Гаей и Поляковским удалось перейти улицу Ха — Арбаа и усесться за простым деревянным столом в болгарском ресторане «София».

— Сан Саныч, когда я прочел ваше открытое письмо, прямо места себе не находил. Вы уж простите меня.

— Что ж ты молчал? Работу боялся потерять?

— Да. Но не только. Я как раз тогда закончил разработку своей аппликации. На флоппи–диск она не лезла, флэшку тогда еще не изобрели. У меня не было возможности вынести программу с работы.

— То есть, я пострадал из–за этого фильма?

— В общем, да.

— Ну, ради этого фильма и пострадать не страшно.

— Вы тоже подадите на меня в суд?

— Вот еще! Я потом три сезона играл короля Лира. Очень пригодился опыт всеобщего непонимания. Москва рыдала! Но я после твоего ролика чуть не свихнулся. Понимаешь, играю себе Воланда в «Сатане и Большевиках», на иврите. Починяю примус, никого не трогаю, и тут начинается эта предвыборная чертовщина. Но я‑то точно знаю, что это не я! А никто не верит. Я туда, я сюда, в прессу, на радио. Все смотрят, как на придурка. Когда экспертиза звука показала несоответствие, успокоился немного. Бросил играть черта, в Москву уехал. Но, Миша, я очень рад, что магия оказалась с разоблачением. Мозги на место встали. А то так бы и помер, ломая голову.