Вторая модель (Сборник) - Филип Дик

— Доброго утречка, — пробормотал он, приветствуя инспектора Флеминга у выставки атомного оборудования.

— И вам того же, — резко ответил Флеминг. — Миллер, послушайте, что я вам хочу сказать. Вот сейчас скажу — и больше этот вопрос поднимать не буду, так и знайте. Вот сами подумайте: а что если бы все одевались так же, как вы? Между прочим, наше правительство, чтоб вы знали, устанавливает четкие правила насчет одежды, в которой могут появляться граждане. Черт бы побрал эти ваши анахронизмы, вы что, не можете обойтись без дурацкого маскарада? И — боже правый! — что у вас в руках?! Иисусе, да это же точь-в-точь раздавленная ящерица из юрского периода!

— Это чемоданчик-«дипломат» из кожи аллигатора, — объяснил Миллер. — Я ношу в нем бобины с данными для исследования. Между прочим, «дипломат» являлся важным символом статуса и авторитета в менеджерском классе позднего двадцатого века.

И он щелкнул застежками, открывая чемоданчик.

— Вот вы, Флеминг, никак понять не можете. А ведь я приучаю себя к ношению вещей из исследуемого периода не просто так! Именно таким образом, в силу привычки, интеллектуальное любопытство трансформируется в подлинную эмпатию! Вы часто замечаете, что я некоторые слова прозношу странно. А я, между прочим, имитирую акцент американского бизнесмена времен президента Эйзенхауэра! Ферштейн?

— Чего? — ошарашенно пробормотал Флеминг.

— Это я сленговое словечко из двадцатого века употребил!

И Миллер принялся выкладывать катушки на стол.

— Может, вам что-нибудь подсказать? А если нет, позвольте мне, пожалуйста, приступить к работе. Я тут обнаружил доказательства тому, что американцы двадцатого века самостоятельно укладывали плитку, но — представьте себе! — вовсе не ткали одежду! Я бы хотел изменить кое-что в экспозиции…

— Все вы фанатики, все как один, — проскрипел Флеминг. — Ис-с-сторики… копаетесь в пыльных артефактах двухсотлетней давности, а до настоящего вам и дела нет! В голове только всякие идиотские штуки, копирующие идиотские штуки из пыльного прошлого!

— А мне моя работа нравится, — примирительным тоном сказал Миллер.

— Да я ж не на твою работу жалуюсь! Просто есть же еще что-то, кроме работы! Ты же в социуме живешь, и как единица социума имеешь политико-социальные обязанности! Так что, Миллер, считай, что я тебя предупредил. В Совет Директоров уже поступали сигналы насчет твоих странностей. Нет, конечно, рвение на работе мы всячески приветствуем, но… — тут Флеминг красноречиво прищурился —…ты слишком далеко заходишь, Миллер.

— Да не будет у меня другого господина, кроме искусства, — торжественно произнес Миллер.

— Чего-чего?! Кроме кого-кого?

— Кроме искусства. Это слово из языка двадцатого века.

И Миллер оглядел собеседника с нескрываемым превосходством:

— Вы просто крохотный винтик в огромной бюрократической машине. Функция безличного культурного сообщества. У вас нет собственных представлений о жизни. А в двадцатом веке у каждого человека были представления о прекрасном. О том, как и что можно делать своими руками. Они испытывали гордость, видя то, что мастерили. А вам эти слова ничего не говорят. У вас даже души нет — а это, кстати, другое понятие из золотого века, каким был век двадцатый, когда люди были свободны и могли говорить то, что думают.

— Миллер, не забывайся! — Флеминг даже побледнел от испуга и понизил голос. — Чертовы ученые… Живете, уткнувшись в свои катушки с лентами, жизни ни черта не видите! Смотри, доболтаешься до того, что нас всех из-за тебя по головке не погладят! Ты можешь сколько угодно носиться со своим драгоценным двадцатом веком. Но помни — прошлое, оно и есть прошлое. Оно прошло. Все, нет его, похоронили. Времена меняются. Общество прогрессирует! — и он нетерпеливо обвел рукой экспозицию. — Это всего лишь неумелая имитация того, что там на самом деле было!

— Ты что же, подвергаешь сомнению результаты моих исследований? — взорвался Миллер. — Здесь каждый экспонат абсолютно историчен! Я регулярно обновляю экспозицию — по мере получения новых данных! А я о двадцатом веке знаю все!

Флеминг покачал головой и вздохнул:

— Бесполезно с тобой разговаривать.

И он развернулся и устало зашаркал к выходу с этажа, к эскалатору вниз.

Миллер степенно поправил воротник, подтянул узел яркого, вручную расписанного шелкового галстука. Огладил на себе синий полосатый костюм и умело разжег трубку с двухсотлетним табаком. И вернулся к своим катушкам.

Да что к нему этот Флеминг прицепился, в самом-то деле? Флеминг… Воплощение официоза, представитель строго иерархической структуры, которая опутала всю планету серой клейкой паутиной… они запустили свои лапы в каждое здание, в каждый дом! Заводы, профессиональные сообщества, даже семьи — никто от них не избавлен! Миллер остановил стример, прекратив скармливать ленту машине, и лицо его приобрело мечтательное выражение. Какое было время! Эпоха индивидуализма и мужественности! Да, тогда мужчины были настоящими мужчинами, не то что сейчас…

И вот именно в этот момент, когда он начал проникаться несказанной красотой исследуемого периода, послышались странные, необъяснимые звуки. Они доносились от центра экспозиции, прямо из середины тщательно спланированного лабиринта экспонатов.

Кто-то забрался внутрь!

Он прекрасно слышал голоса — кто-то ходил среди интерьеров. Кто-то… или что-то. Так или иначе, этот непонятно кто сумел пролезть через барьер безопасности, отделявший экспонаты от публики. Миллер выключил стример и медленно поднялся на ноги. Его трясло с ног до головы, но он осторожно продвигался к экспозиции. Миллер отключил барьер и выбрался по лесенке на бетонную дорогу. Внизу, в проходе стояли посетители. Они удивленно заморгали при виде странно одетого человека, который пробирался среди всяких штук из двадцатого века, а потом и вовсе скрылся среди них.

Тяжело дыша, Миллер крался по «тротуару», затем свернул на тщательно выметенный и ухоженный гравий подъездной дорожки. Может, это кто-то из теоретиков, выдвиженец Совета Директоров? Рыскает тут в поисках компромата… Мало ли что тут можно нарыть… Где-то допущена оплошность, что-то неаккуратно смонтировано — и пошло-поехало. На лбу выступил пот, и гнев обернулся удушающим страхом. По правую руку — клумба. Чайные розы, низенькая поросль фиалок. За клумбой — влажный зеленый газон. Вон белоснежный гараж, дверь наполовину опущена. За ней — обтекаемый силуэт «Бьюика» 1954 года. А вот и дом.

Надо быть осторожнее. Если это и впрямь кто-то из Совета Директоров, его поступок может быть истолкован как противодействие официальной иерархии. Может, это кто-то из начальства. Возможно, сам Эдвин Карнап, Президент Совета. Самый высокопоставленный чиновник нью-йоркского отделения Всемирного Директората. Миллера трясло, но он поднялся по трем цементным ступеням и взошел на крыльцо типичного дома двадцатого века, занимающего центр экспозиции.

Домик был милым и небольшим. Если б он жил в двадцатом веке, точно бы хотел поселиться в таком. Три спальни, одноэтажный, типичный калифорнийский проект. Он открыл входную дверь и вошел в гостиную. Камин у дальней стены. Темно-бордового цвета ковры. Диван, мягкое кресло. Низкий деревянный журнальный столик со стеклянной столешницей. Медные пепельницы. Зажигалка, стопка журналов. Торшеры — тоненькие, из пластика и металла. Стеллаж с книгами. Телевизор. Венецианское окно, выходящее в сад. Миллер прокрался в коридор.

Интерьер дома выглядел на удивление цельным. Из напольного обогревателя струилось приятное тепло. Он заглянул в первую спальню. Комната принадлежала женщине — настоящий будуар. Шелковое покрывало на кровати. Накрахмаленные белоснежные простыни. Тяжелые занавески на окнах. Туалетный столик. Флакончик и бутылочки. Большое круглое зеркало. В приоткрытом шкафу видна одежда. На спинке кресла висит халат. Под креслом — шлепанцы. Нейлоновые чулки аккуратно разложены в изножье кровати.

Миллер прошел дальше по коридору и заглянул в соседнюю комнату. Яркие обои с клоунами и слонами и канатоходцами. Детская. Две кровати для двух мальчиков. Модели самолетов. Комод, на комоде радио, пара расчесок, учебники, флажки спортивных команд, знак «Парковка запрещена», фотографии, засунутые в рамку зеркала. Кляссер с марками.

И здесь никого.

Миллер заглянул в современную ванну, даже в душ, выложенный желтой плиткой. Он прошел через столовую, сунул нос на ведущую в полуподвальный этаж лестницу — внизу стояли стиральная машина и сушилка. Открыл заднюю дверь и осмотрел участок за домом. Газон, мусоросжигатель. Пара низеньких деревьев, за ними трехмерная проекция других домов, уходящих к невероятно похожим на реальные голубоватым холмам. И опять — никого. На участке ни души. Он закрыл дверь и пошел обратно.