Небо Атлантиды (Операция «Форс-мажор») - Антон Первушин

Поручил мне однажды наш замполит как самому молодому подготовить доклад о международном положении. У меня вылетов и дежурств в тот день не было, а потому отвертеться не удалось. Пошёл в гарнизонную библиотеку, сел над подшивками «Правды» и «Красной Звезды», закручинился. Смотрю, дед Богданов впереди сидит, мне улыбается и подмигивает своим левым слабым глазом, а сам книжицу какую-то в руках вертит. Потом поднялся и вышел, а книжицу на столе оставил. Любопытство меня разобрало. Пересел я на его место и книгу стал рассматривать: карманный формат, твёрдый переплёт, называется «Устав внутренней службы». Обычное дело, ничего нового и интересного, я в училище, бывало, и спал с такой же. Решил полистать – может, думаю, дед записку какую внутрь вложил. И сразу обнаружил, что от Устава там одна обложка. А под обложкой – аккуратно обрезанные и подшитые страницы с машинописным текстом и даже нарисованными от руки картинками.

Что, думаю, за ерунда? Антисоветчина какая-нибудь? А может, порнография? То-то мне дед многозначительно подмигивал. Оглянулся я украдкой на библиотекаршу, которая была по совместительству женой нашего начальника штаба, – вроде, не смотрит – и стал читать, заранее пуская слюну.

К большому моему сожалению, это оказалась не порнушка, а подробное жизнеописание лётчика Ивана Михайловича Таранова. Хоть и разочарован я был, но вскоре увлёкся и прочитал книгу от корки до корки.

Выяснил я следующее. Иван Таранов родился в 1877 году в семье нижегородского помещика. В начале XX века он был известным пивоваром и весьма состоятельным человеком. А в 1908 году Таранов вдруг занялся авиацией. Не откладывая дело в долгий ящик, отправился в Париж, прямиком в школу известного пилота-конструктора Анри Фармана. На пятой неделе обучения Таранову разрешили отделиться от земли, а на седьмой – устроили экзамен. Иван Михайлович успешно сдал его и получил свидетельство авиатора.

Летал он потом много и часто, участвовал в «показухах». Всех уж его полётов я не упомню, но вот 13 мая 1909 года Таранов на своём аэроплане побил рекорд продолжительности полёта с пассажиром, покрыв расстояние от Киева до Гатчины за 10 часов. Осенью 1909 года, когда его аэроплан потерпел аварию, Иван Михайлович оставил публичные выступления в воздухе и поселился в своем имении Тарановка. Однако в Первую мировую вернулся в строй и воевал в 8-й армии Юго-Западного фронта авиатором-разведчиком.

Потом на какое-то время выпал из поля зрения – вроде бы, оказался в немецком плену и был освобождён только после заключения Брестского мира. В 18-ом году Таранов появился в Петрограде и предложил свои услуги формирующейся Красной армии и персонально – товарищу Троцкому. Уже в августе красвоенлёт Таранов отправился в Поволжье в составе группы анархиста Акашева для организации фронтового штаба авиации Пятой армии. Там Таранов в первый и в последний раз в жизни совершил страшный поступок: он сознательно разбил доверенный ему самолёт «Фарман-30», за что едва не стал жертвой «революционного правосудия». Дело в том, что анархист Акашев распорядился бомбить городские кварталы Казани, захваченной противником. Таранов предпочёл устроить аварию при посадке, перевернулся, едва не погиб, потом отсидел три дня в «холодной» и выслушал много интересного от Акашева и его «штабных» дружков – а всё ради того, чтобы не участвовать в этой акции устрашения против собственных сограждан. В тот раз ему удалось оправдаться, и хотя Акашев так и остался при мнении, что Таранов – предатель, хитростью проникший в авиаотряд, Ивану Михайловичу даже выделили новый самолёт – старый и утлый «Вуазен», захваченный у поволжской Народной армии. На этой капризной машине он и пролетал всю войну, выполняя более привычные ему обязанности разведчика. За успехи на этом поприще товарищ Троцкий наградил Таранова золотым портсигаром с монограммой…

Одна примечательная деталь – в те времена атрибутика ВВС ещё не была утверждена и общепринята, а потому всякий разрисовывал фюзеляж, крылья и хвостовой киль в меру собственной испорченности. Таранов получил «Вуазен», на фюзеляже которого красовалось изображение медведя, а на крыльях – трёхцветные круги царской авиации. Круги закрасили сразу, намалевав поверх красные звёзды, а медведя Таранов сохранил: понравился ему чем-то этот символ, а никто в авиаотряде против него не возражал. Медведь – ещё ничего себе, другие рисовали на фюзеляжах и чертей, и мертвяков с косами, и голых баб.

В книге об Иване Таранове, которую мне подсунул «однояйцовый» дед, имелась иллюстрация, на которой «Вуазен» был изображён во всех подробностях. Медведь, скажу я вам, выглядел внушительно, и можно понять Таранова, который не решился стереть или закрасить хищника.

По окончании Гражданской войны Таранов демобилизовался из рядов Красной армии и вновь вернулся в своё имение. Однако в его доме уже поселилось правление колхоза, и он смог претендовать только на место механика при единственном колхозном тракторе, закупленном в Америке. Инициативная натура Ивана Михайловича тем не менее не давала ему уйти в тень, отказавшись от активной жизни. Он выписывал много популярных журналов и специальных изданий, увлёкся проблемами модернизации авиационной техники. При этом он понимал эту модернизацию в самом широком смысле, следя как за новейшими открытиями в области теоретической физики, так и за работами в области ракетостроения. Предложил ли он что-нибудь сам, история умалчивает, однако в архиве Таранова были позже обнаружены письма от Константина Циолковского и даже от Альберта Эйнштейна!

В 1937 году Таранов был арестован и приговорён «за вредительство» к десяти годам заключения с поражением в правах на пять лет, что в его возрасте было равносильно расстрелу. Он не стал ждать смерти от истощения или болезни – в начале зимы, работая с зэками на сибирском лесоповале, воспользовался замешательством охраны и ушёл в лес.

Самого Ивана Михайловича так и не нашли – от него остался ватник, окровавленный и изодранный страшными когтями. Решили, что беглеца задрал медведь-шатун, и на том успокоились…

Прочитав книгу о жизни Ивана Таранова, я озадачился: с какой целью наш «однояйцовый» дед подсунул мне этот самиздат? С одной стороны, ничего особенно крамольного в книге не содержалось, с другой – зачем вообще она мне нужна? Так ничего и не придумав, я решил спросить об этом самого Богданова, сунул книгу под мышку и, раскланявшись с библиотекаршей, отправился на поиски деда.

Выяснилось, однако, что Богданов час назад собрался и вместе с начальником штаба отправился на охоту. Увидел я его вновь только через два дня, когда в гарнизон приехал грузовик, в кузове которого лежала огромная туша матёрого медведя, убитого прямым попаданием жаканом в сердце. По официальной версии, мишку завалил сам начштаба, однако большинство офицеров были уверены: на этот раз постарался «однояйцовый» дед – очень уж точным был выстрел. В гарнизоне тут же началась суматоха: многие претендовали на то, чтобы вкусить медвежатинки. Честно говоря, я не рассчитывал на то, что меня пригласят на этот «праздник живота», поскольку ещё не успел стать «своим человеком». Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что мероприятие затеяно ради меня. Но обо всём по порядку.

Улучив минутку, я подошёл к Богданову, вручил ему книгу о Таранове и поинтересовался, что он имел в виду, предложив её мне на изучение. «Однояйцовый» дед изобразил непонимание и нагло заявил, что оставил книгу в библиотеке случайно, по забывчивости, но очень благодарен мне за предупредительность. Пришлось принять его объяснение без лишних вопросов.

В тот же день я заступил в наряд начальником караула. После выполнения всех необходимых процедур осел в «караульном городке» при штабе гарнизона и приготовился всю ночь пить чай в компании с прапорщиком. Однако около часа ночи в «караулку» явились начальник гарнизона, начальник штаба и дед Богданов. Я решил, что это внеплановая проверка и приготовился к утомительному разбору. Против ожидания начальник гарнизона приказал мне оставить пост на помощника и следовать за ним. Немало удивившись, но не смея возражать, я отправился вместе с этой троицей к бараку, где находилась офицерская столовая.

Там я удивился ещё больше. В столовой, невзирая на позднее время, собрались практически все старшие офицеры гарнизона, а на составленных в ряд столах я увидел большие тарелки, на которых дымились, распространяя чертовски аппетитный запах, куски варёной медвежатины.

– Садись, – сказал дед Богданов, придвигая мне свободный стул.

Я сел и обнаружил, что прямо напротив меня кто-то, словно в насмешку, положил голову и лапы убитого медведя. Рядом с головой находилось несколько предметов, которые живо напомнили мне традиции народных поминок, когда усопшему оставляют место за столом и снабжают всем необходимым для незримого участия: рюмка водки, хлеб на закуску. Здесь тоже стояла водка, лежали шоколадные конфеты, пачка папирос и коробка спичек. Мои подозрения в том, что против меня затеяна какая-то каверза, усилились после того, как я увидел, что на отрубленные лапы медведя надеты железные кольца. Я огляделся, пытаясь понять по лицам присутствующих, когда ждать подначки, но офицеры казались невозмутимыми. Никто из них не пожирал меня глазами, боясь пропустить мельчайшие подробности действия, которое будут потом мусолить полгода до прибытия новой партии молодёжи.