Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Боже мой, какая прелесть! И это въ мартѣ мѣсяцѣ такое прекрасное утро! воскликнула она. — Николай Иванычъ, вставай! Чего ты валяешься! Посмотри, какой видъ обворожительный!

Всталъ и Николай Ивановичъ и вдвоемъ, еще не одѣваясь, они долго любовались красивой картиной.

Черезъ полчаса, когда уже супруги Ивановы сидѣли за кофе, пришелъ Конуринъ.

— Письмо женѣ сейчасъ написалъ, сказалъ онъ. — Написалъ, что въ Римѣ былъ въ гостяхъ у папы римской и чай у него пилъ, сказалъ онъ. — Вы ужъ по пріѣздѣ въ Петербургъ, ежели увидитесь съ женой, не выдавайте меня пожалуйста насчетъ папы-то. Я ужъ и всѣмъ знакомымъ въ Петербургѣ буду разсказывать, что былъ у него въ Киновеи въ гостяхъ.

— А про маму римскую ничего женѣ не написали? спросила Глафира Семеновна.

— Это про акробатку-то? Да что-жъ про нее писать? Мало-ли мы по дорогѣ сколько пронзительнаго женскаго сословія встрѣчали! Прямо скажу, бабецъ очень любопытный, но вѣдь объ этомъ женамъ не пишутъ.

— А вотъ я напишу вашей женѣ про этого бабца. Напишу, какъ вы у ней были въ гостяхъ послѣ представленія въ Орфеумѣ. Вѣдь вы были. Будто я не знаю, что вы къ ней потихоньку отъ насъ бѣгали.

Конуринъ вспыхнулъ.

— Зачѣмъ-же про то писать, чего не было, помилуйте! Вѣдь это мараль.

— Были, были.

— Да что-жъ, пишите. У моей жены нервовъ этихъ самыхъ нѣтъ. Битвеннаго происшествія изъ-за мигрени не выйдетъ. Развѣ только кислоту физіономіи личности сдѣлаетъ при встрѣчѣ, а я кружевнымъ шарфомъ и шелковой матеріей подслащу, что въ Парижѣ ей на платье купилъ. Жена у меня баба смирная.

— Ну, ужъ Богъ васъ проститъ. Ничего не напишу. Садитесь и пейте кофей, да надо ѣхать Помпею смотрѣть. А гдѣ-же кутилишка Граблинъ и его товарищъ?

— Дрыхнутъ-съ. Сейчасъ я стучался къ нимъ въ дверь — мычаніе и больше ничего.

— Подите и еще разъ побудите ихъ и скажите, что ежели не встанутъ, то мы одни уѣдемъ въ Помпею.

— А вотъ только чашечку кофейку слизну.

Разбудить Граблина и Перехватова стоило, однако, Конурину большаго труда и только черезъ добрый часъ, когда уже Глафира Семеновна разсердилась на долгое ожиданіе, Конуринъ привелъ ихъ. Лица у нихъ были опухшія, голоса хриплыя, глаза красные.

— Пардонъ, пардонъ, мадамъ, извинялся Граблинъ. — Ужасти. Какъ вчера на какомъ-то сладкомъ винѣ ошибся. Рафаэль! Какъ вино-то?

— Лакрима Кристи.

— Вотъ, вотъ… Такъ ошиблись, что ужъ сегодня два сифона воды въ себя вкачалъ и все никакого толку. Видите, голосъ-то какой… Только октаву въ архіерейскомъ хорѣ подпускать и пригоденъ. Но за то съ какой испаночкой въ капернаумѣ я познакомился, такъ разлюли малина! "Кара міа, кіа вара" — вотъ Рафаэль научилъ меня, какъ и разговаривать съ ней. Рафаэль! Испанка она, что-ли, или какого-нибудь другаго сословія?

— Оставьте… Пожалуйста не разсказывайте мнѣ о вашихъ ночныхъ похожденіяхъ съ женщинами! перебила его Глафира Семеновна.

— Пардонъ. Совсѣмъ пардонъ. Дѣйствительно я совсѣмъ забылъ, что вы замужняя дама, спохватился Граблинъ. — Ну, такъ ѣдемъ въ отрытый-то городъ, что-ли? На воздухѣ хоть вѣтеркомъ меня малость пообдуетъ послѣ вчерашняго угара.

— Готовы мы. Васъ только ждемъ. Пейте скорѣй кофе и поѣдемъ.

— Не могу-съ… На утро послѣ угара я никогда ничего не могу въ ротъ взять, кромѣ зельтерской. Развѣ ужъ потомъ. Рафаэль! Чего ты, подлецъ, на чужія-то булки съ масломъ набросился! крикнулъ Граблинъ на Перехватова. — Вишь, дорвался!

— Дай ты мнѣ чашку-то кофе выпить. Не могу я на тощакъ ѣхать, я не въ тебя.

— Рѣшительно не понимаю, какъ человѣкъ послѣ такой вчерашней урѣзки мухи жрать можетъ! хлопнулъ себя по бедрамъ Граблинъ.

— Да вѣдь урѣзывалъ-то муху ты, а не я… отвѣчалъ Перехватовъ.

— Да вѣдь и ты не на пищѣ святаго Антонія сидѣлъ.

— Я пилъ въ мѣру и тебя охранялъ. Не хорошо разсказывать-то… Но, вообразите, влѣзъ вчера въ оркестръ и вздумалъ съ музыкантами на турецкомъ барабанѣ играть. Ну, разумѣется, пробилъ у барабана шкуру. Я началъ торговаться… Двадцать лиръ взяли.

— Что двадцать лиръ въ сравненіи съ такой шальной испаночкой, которая вчера…

Глафира Семеновна вспыхнула:

— Господа! Если вы не перестанете!

— Пардонъ, пардонъ… Ахъ, какъ трудно послѣ трехнедѣльнаго шатанья среди купоросныхъ барышень привыкать къ замужней женщинѣ!..

— Ѣдемте, ѣдемте, господа, въ Помпею… торопила Глафира Семеновна компанію.

Черезъ пять минутъ они выходили изъ гостинницы.

— Рафаэль! Нанимай извощиковъ и будь путеводителемъ! — кричалъ Граблинъ Перехватову. — Вѣдь изъ-за чего я его взялъ въ Италію? Набахвалилъ онъ мнѣ, что всю Италію, какъ свои пять пальцевъ знаетъ.

— Да я и знаю Италію, но только по книгамъ. По книгамъ досконально изучилъ. Садитесь, господа, въ коляски, садитесь. На желѣзную дорогу надо ѣхать. До Помпеи отъ Неаполя полчаса ѣзды. Торопитесь, торопитесь, а то къ утреннему поѣзду опоздаемъ и придется три часа слѣдующаго поѣзда ждать.

— А велика важность, ежели и опоздаемъ! отвѣчалъ Граблинъ. — Сейчасъ закажемъ себѣ на станціи завтракъ… Чего-нибудь эдакаго кисленькаго, солененькаго, опохмелимся коньячишкой, все это краснымъ виномъ, какъ лакомъ покроемъ, а потомъ со слѣдующимъ поѣздомъ, позаправившись, и въ Помпею. Рафаэлъ! Какъ эта пронзительная-то закуска по итальянски называется, что я скуловоротомъ назвалъ?

— Да торопитесь же, Григорій Аверьянычъ! Не желаю я до слѣдующаго поѣзда оставаться на станціи! кричала Глафира Семеновна Граблину.

— Сейчасъ, кара міа, міа кара… Ахъ, еще два-три вечера и вчерашняя испанка въ лучшемъ видѣ выучитъ меня говорить по своему! бормоталъ Граблинъ, усаживаясь въ экипажѣ передъ Ивановыми.

— Не смѣйте меня такъ называть! Какая я вамъ кара міа! огрызнулась Глафира Семеновна.

— Позвольте… Да развѣ это ругательное слово! Вѣдь это…

— Еще-бы вы меня ругательными словами!..

— Кара міа значитъ — милая моя, иначе какъ бы испаночка-то?..

— И объ испанкѣ вашей не смѣйте упоминать. Что это въ самомъ дѣлѣ, какой саврасъ безъ узды!

Экипажи спускались подъ гору, извощики тормазили колеса, ѣхали по вонючимъ переулкамъ. Въ съѣстныхъ лавченкахъ по этимъ переулкамъ грязные итальянцы завтракали макаронами и вареной фасолью, запихивая ихъ себѣ въ ротъ прямо руками; еще болѣе грязныя, босыя итальянки, стоя, пили кофе изъ глиняныхъ и жестяныхъ кружекъ. Экипажи спускались къ морю. Пыль была невообразимая. Она лѣзла въ носъ, ротъ, засаривала глаза. То тамъ, то сямъ виднѣлись жерди и на этихъ жердяхъ среди пыли сушились, какъ бѣлье, только-что сейчасъ выдѣланныя макароны.

Наконецъ подъѣхали къ желѣзнодорожной станціи.

— Я все соображаю… сказалъ Граблинъ. — Неужто мы въ этомъ отрытомъ городѣ Помпеѣ никакого отрытаго заведенія не найдемъ, гдѣ-бы можно было выпить и закусить?

Ивановы не отвѣчали. Съ экипажу подбѣжалъ Перехватовъ.

— Торопитесь, торопитесь, господа! Пять минутъ только до отхода поѣзда осталось, говорилъ онъ.

Компанія бросилась бѣгомъ къ желѣзнодорожной кассѣ.

L

О Помпеи компанія доѣхала безъ приключеній. На станціи компанію встрѣтили проводники и загалдѣли, предлагая свои услуги. Слышалась ломанная французская, нѣмецкая, англійская рѣчь. Нѣкоторые говорили въ перемежку сразу на трехъ языкахъ. Дабы завладѣть компаніей, они старались выхватить у мужчинъ палки, зонтики.

— Не надо! не надо! Брысь! Знаемъ мы васъ! кричалъ Конуринъ, отмахиваясь отъ проводниковъ.

Какой-то черномазый, въ полинявшемъ до желтизны черномъ бархатномъ пиджакѣ, тащилъ уже ватерпруфъ Глафиры Семеновны, который раньше былъ у ней накинутъ на рукѣ, и кричалъ, маня за собой спутниковъ:

— Passez avec moi… Premièrement déjeuner… restaurant Cook…

— Господа! Да отнимите-же у него мой ватерпруфъ… Вѣдь это-же нахальство! вопила она.

Граблинъ бросился за нимъ въ догонку, отнялъ у него платье и сильно пихнулъ проводника въ грудь. Ударъ былъ настолько неожиданъ, что проводникъ сверкнулъ глазами и въ свою очередь замахнулся на, Граблина.

— Что? Драться хочешь? А ну-ка, выходи на кулачки, арапская образина! Попробуй русскаго кулака!

Граблинъ сталъ уже засучать рукава, вышелъ-бы, навѣрное, скандалъ, но подскочилъ Перехватовъ и оттащилъ Граблина.

— Ахъ, какое наказаніе! Или хочешь, чтобы тебя и здѣсь поколотили, какъ въ Парижѣ! сказалъ Перехватовъ. — Господа! какъ хотите, но проводника для хожденія по Помпеи нужно намъ взять, иначе мы запутаемся въ раскопкахъ, обратился онъ къ компаніи. — Только, разумѣется, слѣдуетъ поторговаться съ нимъ.

— Какой тутъ еще проводникъ, ежели прежде нужно выпить и закусить, отвѣчалъ Граблинъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, Григорій Аверьянычъ, оставьте вы пока выпивку и закуску, сказала Глафира Семемовна. — Прежде Помпея, а ужъ потомъ выпивка. Посмотримъ Помпею и отправимся завтракать. Нанимайте проводника, мосье Перехватовъ, но только пожалуйста не черномазаго нахала.