Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Ахъ, какое наказаніе! Или хочешь, чтобы тебя и здѣсь поколотили, какъ въ Парижѣ! сказалъ Перехватовъ. — Господа! какъ хотите, но проводника для хожденія по Помпеи нужно намъ взять, иначе мы запутаемся въ раскопкахъ, обратился онъ къ компаніи. — Только, разумѣется, слѣдуетъ поторговаться съ нимъ.

— Какой тутъ еще проводникъ, ежели прежде нужно выпить и закусить, отвѣчалъ Граблинъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, Григорій Аверьянычъ, оставьте вы пока выпивку и закуску, сказала Глафира Семемовна. — Прежде Помпея, а ужъ потомъ выпивка. Посмотримъ Помпею и отправимся завтракать. Нанимайте проводника, мосье Перехватовъ, но только пожалуйста не черномазаго нахала.

— Позвольте-съ… У меня башка трещитъ послѣ вчерашняго! Долженъ-же я поправиться послѣ вчерашняго! протестовалъ Граблинъ. — А то чихать мнѣ и на вашу Помпею.

— Ну, оставайтесь одни и поправляйтесь.

Перехватовъ началъ торговаться съ проводниками.

Одинъ ломилъ десять лиръ (франковъ) за свои услуги, другой тотчасъ-же спустилъ на восемь, третій семь и выговаривалъ себѣ даровой завтракъ послѣ осмотра. Перехватовъ сулилъ три лиры и меца-лира (полъ-франка) на макароны. Проводники на такое предложеніе какъ-бы обидѣлись и отошли въ сторону. Вдругъ подскочилъ одинъ изъ нихъ, маленькій, юркій, съ чернымя усиками и произнесъ на ломанномъ нѣмецкомъ языкѣ:

— Пять лиръ, но только дайте потомъ хорошенько на макароны.

Перехватовъ покончилъ на пяти лирахъ, но уже безъ всякихъ макаронъ.

— О, я увѣренъ, что эчеленца добрый и дастъ мнѣ на стаканъ вина… подмигнулъ юркій проводникъ и, крикнувъ:- Kommen Sie bitte, meine Herrn! торжественно повелъ за собою компанію.

Проводники-товарищи посылали ему въ догонку сочныя итальянскія ругательства.

— Рафаэль Маралычъ! Зачѣмъ ты нѣмчуру въ проводники взялъ? — протестовалъ Граблинъ. — Лучше-бы съ французскимъ языкомъ…

— Да вѣдь ты все равно ни по-французски, ни по-нѣмецки ни бельмеса не знаешь. Ты слушай, что я тебѣ буду переводить.

— Все-таки онъ будетъ нѣмчурить надъ моимъ ухомъ, а я этого терпѣть не могу.

Всѣ слѣдовали за проводникомъ. Проходили мимо ресторана. Проводникъ остановился.

— Самый лучшій ресторанъ… — произнесъ онъ по-нѣмецки. — Здѣсь можете получить отличный завтракъ. Hier können Sie gut essen und trinken…

— Что? Тринкенъ? встрепенулся Граблинъ. — Вотъ, братъ, за это спасибо, хоть ты и нѣмецъ. Изъ нѣмецкаго языка я только и уважаю одно слово — "тринкенъ". Господа! Какъ вы хотите, а я ужъ мимо этихъ раскопокъ пройти не могу. Пару коньяковыхъ собачекъ на поправку вонзить въ себя надо.

— Ахъ, Боже мой! И зачѣмъ этотъ паршивый проводникъ къ ресторану насъ привелъ! негодовала Глафира Семеновна. — Послѣ, послѣ Помпеи, Григорій Аверьянычъ, вы выпьете.

— Нѣтъ, мадамъ, не могу. Аминь… У меня послѣ вчерашняго заднія ноги трясутся. Ѣсть мы ничего не будемъ, но коньячишкой помазаться слѣдуетъ. Господа мужчины! Коммензи… На скору руку…

Мужчины улыбнулись и направились за Граблинымъ.

— Ахъ, какое наказаніе! вздыхала Глафира Семеновна, оставшись у ресторана. — Пожалуйста, господа, не засиживайтесь тамъ, упрашивала она мужчинъ.

— Въ одинъ моментъ! крикнулъ ей Граблинъ и кивнулъ проводнику:- Эй, нѣмчура! Иди и ты выпей за то, что сразу понялъ, какія намъ раскопки нужно.

Въ ресторанѣ, однако, мужчины не засидѣлись и вскорѣ изъ него вышли, покрякивая послѣ выпитаго коньяку. Граблинъ сосалъ цѣлый лимонъ, закусывая имъ. Ихъ сопровождалъ на подъѣздъ лакей ресторана, кланялся и, прося зайти послѣ осмотра раскопокъ завтракать, совалъ карточки меню ресторана.

Входъ въ помпейскія раскопки былъ рядомъ съ рестораномъ. У каменныхъ воротъ была касса. Кассиръ въ военномъ сюртукѣ и въ кэпи съ краснымъ кантомъ продавалъ входные билеты и путеводители. За входъ взяли по два франка съ персоны и пропустили сквозь контрольную рѣшетку съ щелкающимъ крестомъ на дорогу, ведущую въ раскопки. Дорога была направо и налѣво обложена каменнымъ барьеромъ и на немъ росли шпалерой кактусы и агавы. Впечатлѣніе было такое, какъ будто-бы входили на кладбище. Публики было совсѣмъ не видать. Тишина была мертвая. Всѣ молчали и только одинъ проводникъ, размахивая руками, вертѣлся на жиденьныхъ ногахъ и бормоталъ безъ умолка, ломая нѣмецкій языкъ. Показалось небольшое зданіе новой постройки.

— Museo Pompeano… указалъ проводникъ, продолжая трещать безъ умолка.

— Что онъ говоритъ? спросилъ Перехватова Николай Ивановичъ.

— А вотъ это Помпейскій музей. Проводникъ говоритъ, что его осмотримъ потомъ на обратномъ пути.

— Еще музей? воскликнулъ Граблинъ. — Нѣтъ, братъ, мазилка, въ музей я и потомъ не пойду. Достаточно ужъ ты меня намузеилъ въ этомъ Неаполѣ. До того намузеилъ, что даже претитъ. Пять музеевъ съ безрукими и безголовыми статуями и облупившимися картинами въ три дня осмотрѣли. Нѣтъ, шалишь! Аминь.

— Каково невѣжество-то! отнесся Перехватовъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, кивая на Граблина. — И вотъ все такъ. — Вчера на статуи лучшихъ мастеровъ плевалъ.

— Я не понимаю, Григорій Аверьянычъ, зачѣмъ вы тогда въ Италію поѣхали? замѣтила Глафира Семеновна.

— Я-съ?.. Само-собой ужъ не за тѣмъ, чтобъ эти музеи смотрѣть. Нѣмецкіе и французскіе рестораны и увеселительныя мѣста я видѣлъ — захотѣлось и итальянскіе посмотрѣть. Надо-же всякой цивилизаціи поучиться, коли я живу по полированному. Родители наши были невѣжественные мужики, а мы хотимъ новомодной цивилизаціи. Но одно скажу: лучше парижскихъ полудѣвицъ нигдѣ нѣтъ! Ни нѣмки, ни итальянки, ни испанки въ подметки имъ не годятся. Вотъ, напримѣръ, танцодрыгальное заведеніе Муленъ-Ружъ въ Парижѣ… Ежели-бы такую штуку завести у насъ въ Питерѣ…

— Брось, тебѣ говорятъ… дернулъ Граблина за рукавъ Перехватовъ и кивнулъ на Глафиру Семеновну.

Граблинъ спохватился.

— Пардонъ… Пардонъ… Не буду… То есть рѣшительно я никакъ не могу привыкнуть, что вы, Глафира Семеновна, настоящая дама!..

Начались раскопки. Проводникъ остановился около каменныхъ стѣнъ зданія безъ крыши, зіяющаго своими окнами безъ переплетовъ и входами безъ двереи, какъ послѣ пожара. Проводникъ забормоталъ и пригласилъ войти внутрь стѣнъ. Расположеніе комнатъ было отлично сохранившись. Компанія послѣдовала за нимъ.

— Мосье Перехватовъ, переводите-же, что онъ разсказываетъ, — попросила Глафира Семеновна. — Насчетъ нѣмецкаго языка я совсѣмъ швахъ.

— Вотъ это были спальныя комнаты и назывались онѣ у жителей по латыни cubicula, вотъ это гостиная — tablinum… вотъ столовая — triclinium.

— Постой, постой… Да развѣ въ Помпеѣ-то мертвецы прежде были? — спросилъ Перехватова Грабулинъ.

— То-есть какъ это мертвецы? Пока Помпея была не засыпана, они были живые.

— А какъ-же они по латински-то разговаривали? Вѣдь самъ-же ты говорилъ, что латинскій языкъ — мертвый языкъ.

— Теперь онъ мертвый, а тогда былъ такой-же живой, какъ и нашъ русскій.

— Что-то, братъ, ты врешь, Рафаэль.

— Не слушай, коли вру. Вотъ какія у древнихъ помпейцевъ постели были. Видите, ложе изъ камня сдѣлано, — обратился Перехватовъ къ Глафирѣ Семеновнѣ. — Вотъ и каменное изголовье.

— На манеръ нашихъ лежанокъ стало быть! Такъ, такъ… кивалъ Конуринъ.

— Но неужели-же они спали на этихъ камняхъ безъ подстилокъ? — задала вопросъ Глафина Семеновна.

— Какъ возможно безъ подстилокъ! — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Навѣрное хоть войлокъ какой-нибудь подстилали и подушку клали. Вѣдь и у насъ на голыхъ изразцовыхъ лежанкахъ не спятъ. Какъ столовая-то по латыни?

— Триклиніумъ.

— Триклиніумъ, триклиніумъ… Хорошее слово.

Проводникъ велъ компанію въ стѣны другаго зданія.

LI

— Сasа di Niobe! возгласилъ проводникъ, вводя компанію въ стѣны большаго зданія, и сталъ по нѣмецки разсказывать сохранившіяся достопримѣчательности древней постройки.

Перехватовъ переводилъ слова проводника.

— Это, господа, былъ домъ какого-то богача, магната. Вотъ спальня, вотъ столовая, вотъ садъ съ остатками мраморнаго фонтана, говорилъ онъ. — Въ теченіи восемнадцати столѣтій даже вотъ часть свинцовой трубы водопровода сохранилась. Вотъ и ложе домохозяина.

— Богачъ, а тоже спалъ на лежанкѣ, а не на кровати, замѣтилъ Конуринъ. — Совсѣмъ деревенская печь — вотъ какъ у насъ въ Ярославской губерніи.

— Въ старину-то, братъ, люди проще жили, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Вотъ я помню своего дѣда Акинфа Иваныча. При капиталѣ человѣкъ былъ, а по буднямъ всегда щи деревянной ложкой хлебалъ, да и всему семейству нашему другихъ не выдавалъ, а ceребряныя ложки въ горкѣ въ гостиной лежали.

— Называется этотъ домъ домомъ Ніобы по сохранившемуся изображенію Ніобы на доскѣ каменнаго стола, продолжалъ переводить Перехватовъ. — Ніоба — это изъ миѳологіи. Вотъ столъ и изображеніе Ніобы, оплакивающей своихъ сыновей. Смотри, Граблинъ.