Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Нѣтъ, нѣтъ. Лягушекъ въ Италіи не ѣдятъ.

— Послѣ селянки всѣмъ по порціи бифштекса, а этого винигрету закажи только на пробу двѣ порціи. Понравится — будемъ ѣсть, нѣтъ — велимъ убирать, рѣшилъ Граблинъ.

— Всѣ будете ѣсть, потому что это вкусно.

— Только ужъ не я, вставила свое слово Глафира Семеновна. — Къ рыбѣ заграницей я не касаюсь.

— Для дамы мы спросимъ желято — мороженое. Въ Неаполѣ славятся мороженымъ и приготовляютъ его на десятки разныхъ манеровъ.

Перехватовъ сталъ заказывать лакею ѣду.

— Асти, асти… Три бутылочки асти закажите, предлагалъ Николай Ивановичъ.

— Ага! Знаете, уже, что такое асти!

— Еще-бы, наитальянились въ лучшемъ видѣ.

XLVIII

Все заказанное въ ресторанѣ подано было отлично. Провизія была свѣжая, вкусно приготовленная, порціи были большія. Ресторанъ произвелъ на всѣхъ самое пріятное впечатлѣніе, хотя Глафира Семеновна до булябеса и олеапотриды и недотрогивалась, какъ вообще она заграницей не дотрогивалась ни до одного рыбнаго блюда изъ опасенія, что ей подадутъ "что-нибудь въ родѣ змѣи", и довольствовалась только бифштексомъ и мороженымъ. Мужчинамъ-же булябесъ, приготовленный съ пряностями и сильно наперченный, вполнѣ замѣнилъ русскую рыбную селянку. Они ѣли его, покрякивая отъ удовольствія, и то и дѣло пропускали въ себя мизерныя рюмочки коньяку. Олеапатрида тоже оказалась не дурной закуской къ коньяку, хотя Конуринъ, выбирая изъ нея разные кусочки и подозрительно ихъ разсматривая, и сказалъ:

— Нѣмцу ѣсть, а не русскому. Нѣмецъ форшмакъ свой любитъ за то, что ѣстъ его и не знаетъ, что въ него намѣшано. Такъ-же и тутъ. Разбери, изъ чего все это — ни въ жизнь не разберешь. Можетъ быть есть зайчина, а можетъ-быть и крокодилина.

— Ужъ и крокодилина! Наскажешь тоже! улыбнулся Николай Ивановичъ.

— А что-же? Здѣсь все ѣдятъ, всякую тварь.

— Послушайте… Ужъ хоть-бы другимъ-то не портили аппетитъ своими словами, брезгливо замѣтила Конурину Глафира Семеновна.

— Да не ѣдятъ здѣсь крокодмловъ, не ѣдятъ, да и нѣтъ ихъ въ Италіи, можете быть спокойнымъ, сказалъ художникъ Перехватовъ. — Зайцевъ тоже здѣсь нѣтъ. Это сѣверная ѣда. Развѣ кроликъ.

— Тьфу! Тьфу! Еще того лучше! плюнулъ Конуринъ.

— Да ужъ ѣшь, ѣшь, что тутъ разбирать! кивнулъ ему Николай Ивановичъ. — Пріѣдешь въ Питеръ, все равно послѣ заграничной ѣды ротъ святить придется.

— Я не понимаю, господа, зачѣмъ вы такое кушанье требуете? проговорила Глафира Семеновна.

— А чтобы наитальяниться. Да вѣдь въ сущности очень вкусно приготовлено и къ коньяку на закуску какъ нельзя лучше идетъ. Ну-ка, господа, еще по одной коньяковой собачкѣ… предложилъ Николай Ивановичъ.

Поданная на столъ бутылка коньяку была выпита до дна к компанія развеселилась. Три бутылки шипучаго асти еще болѣе поддали веселости.

— Господа! отсюда въ театръ Санъ-Карло… предложилъ художникъ Перехватовъ. — Вотъ онъ противъ насъ стоитъ. Только площадь перейти. Вѣдь нельзя быть въ Неаполѣ и не посѣтить знаменитаго театра Санъ-Карло. Самый большой театръ въ мірѣ считается.

— А какое тамъ представленіе? — спросилъ Граблинъ.

— Опера, опера… О, невѣжество! Молодые пѣвцы и пѣвички всего міра, ежели бываютъ въ Италіи, считаютъ за особенное счастіе, если ихъ допустятъ къ дебюту въ театрѣ Санъ-Карло. На этой сценѣ карьеры пѣвцовъ и пѣвицъ составляются.

— Такъ что-жъ?… Зачѣмъ-же дѣло-то? Вотъ мы черезъ площадь и перекочуемъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Оперу всегда пріятно послушать.

— Ну, что опера! Очень нужно! — скорчилъ гримасу Граблинъ. — Можетъ быть еще панихидную какую-нибудь оперу преподнесутъ. Послѣ коньяку и асти развѣ оперу надо? А поѣдемте-ка мы лучше здѣшніе капернаумы осматривать. Въ трехъ кафе-шантанахъ мы съ Рафаэлемъ уже были, а, говорятъ, еще четвертый вертепъ здѣсь есть. Хоть и дрянь здѣшнія бабенки, выѣденнаго яйца передъ парижскими не стоютъ, а чѣмъ чортъ не шутитъ, можетъ быть въ этомъ-то четвертомъ вертепѣ на нашу долю какія-нибудь особенныя свиристельки и наклюнутся.

Глафира Семеновна вспыхнула.

— Послушайте, Григорій Аверьянычъ, да вы забываете должно быть, что съ семейными людьми здѣсь сидите! строго сказала она Граблину.

Тотъ спохватился и хлопнулъ себя ладонью по рту.

— Пардонъ, мадамъ! Вотъ ужъ пардонъ, такъ пардонъ! воскликнулъ онъ. — Пожалуйста простите. Совсѣмъ забылъ, что вы настоящая дама. Ей-ей, съ самаго отъѣзда изъ Петербурга настоящей дамы еще не видалъ и ужъ отвыкъ отъ нихъ. Три недѣли по заграницамъ шляемся и вы первая замужняя дама. Еще разъ пардонъ. Чтобъ загладить мою проруху — для васъ изъ театръ Санъ-Карло готовъ отправиться и какую угодно панихидную оперу буду слушать.

— Да конечно-же перейдемте въ театръ Санъ-Карло, подхватилъ Перехватовъ. — Вѣдь это срамъ — быть въ Неаполѣ и въ Санъ-Карло оперу не послушать. Оперу послушаемъ, пораньше домой спать, завтра пораньше встанемъ и въ Помпею поѣдемъ, откопанныя древности смотрѣть.

— Молчи, мазилка! Замажь свой ротъ. Иду въ Санъ-Карло, но не для тебя жду, а вотъ для дамы, для Глафиры Семеновны, перебилъ его Граблинъ. — Желаете, мадамъ?

— Непремѣнно… кивнула головой Глафира Семеновна. — Плати, Николай Иванычъ, и пойдемъ, сказала она мужу.

— Розу за мою проруху… продолжалъ Граблинъ и крикнулъ: — Эй, букетчица! Востроглазая шельма!.. Сюда.

Онъ поманилъ къ себѣ цвѣточницу, купилъ у нея букетикъ изъ розъ и поднесъ его Глафирѣ Семеновнѣ.

Черезъ пять минутъ компанія разсчиталась въ ресторанѣ и переходила площадь, направляясь въ театръ. Цѣлая толпа всевозможныхъ продавцовъ отдѣлилась отъ ресторана и бѣжала за компаніей, суя въ руки мужчинъ и Глафиры Семеновны цвѣты, вазочки, статуэтки, альбомы съ видами Неаполя, коралы, раковины, вещички изъ мозаики, фотографіи пѣвицъ и пѣвцовъ, либрето оперъ и т. п.

— Брысь! кричалъ Конуринъ, отмахиваясь отъ продавцовъ, но они не отставали и, продолжая бѣжать сзади, выхваливали свой товаръ.

Въ театрѣ въ этотъ вечеръ давалась какая-то двухактная опера и небольшой балетъ. Театръ Санъ-Карло поразилъ всѣхъ своей громадностью.

— Батюшки! Да тутъ въ театральный залъ весь нашъ петербургскій Маріинскій театръ съ крышкой встанетъ! — дивился Николай Ивановичъ. — Ну, залище!

Также поразили всѣхъ и дешевыя цѣны на мѣста. Билеты, купленные по четыре франка, оказались креслами шестаго ряда.

— Создатель! А у насъ-то въ Питерѣ за оперу какъ дерутъ! — говорилъ Конуринъ. — Вѣдь вотъ мы здѣсь за рубль шесть гривенъ, на наши деньги ежели считать, сидимъ въ шестомъ ряду креселъ, а у насъ въ Питерѣ за три рубля загонятъ тебя въ Маріинскомъ театрѣ въ самый, дальній рядъ, да еще и за эти-то деньги пороги обей у театральной кассы и покланяйся кассиршѣ.

Поразили и необычайно коротенькіе антракты. Занавѣсъ опускался не больше какъ на пять минутъ и тотчасъ-же поднимался. Балетъ состоялъ изъ шести картинъ и декораціи перемѣнялись мгновенно, по звонку. Скорость перемѣны декорацій и перемѣны костюмовъ исполнителями и исполнительницами была изумительная. Въ 10 ч. вечера спектакль былъ ужъ конченъ.

— Послушайте, мадамъ… Заграницей, ей ей, нисколько не конфузно замужней дамѣ быть въ кафешантанахъ, говорилъ Граблинъ на подъѣздѣ театра Глафирѣ Семеновнѣ. - Ѣдемте всей компаніей въ кафе-шантанный капернаумъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, мы домой. У насъ свой чай есть. Попробуемъ, какъ нибудь, съ грѣхомъ пополамъ, изготовить себѣ чаю, напьемся и спать. А завтра пораньше встанемъ и въ Помпею. Вѣдь ужъ такъ и давеча рѣшили, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Да что Помпея! Отчего въ Помпею надо непремѣнно рано ѣхать? Можно и позднѣе. Поѣдемте, мадамъ, въ капернаумчикъ.

— Въ капернаумъ вы можете и одни ѣхать… съ вашимъ переводчикомъ.

— Да что одни! Конпанія моего Рафаэльки мнѣ ужъ надоѣла. Тогда мы вотъ какъ сдѣлаемъ: всѣ мы проводимъ васъ до гостинницы, вы тамъ останетесь, а вашего супруга отпустите съ нами вмѣстѣ въ капернаумъ.

— Да вы никакъ съума сошли!

Глафира Семеновна гнѣвно сверкнула глазами.

Граблину пришлось покориться. Всѣ поѣхали въ гостинницу. Но доѣхавъ до гостинницы, Граблинъ все таки не утерпѣлъ. Онъ уже вышелъ изъ экипажа, чтобы идти домой, но остановился, подумалъ и снова вскочилъ въ экипажъ, крикнувъ художнику Перехватову:

— Рафаэль! Марало! Садись въ экипажъ и ѣдемъ вдвоемъ кафе-шантанные монастыри обозрѣвать! Рано еще домой! Нечего намъ дома дѣлать. Дома наши дѣти по насъ не плачутъ!

Перехватовъ пожалъ плечами и повиновался.

XLIX

Какъ было предположено, такъ и сдѣлано. Утромъ Ивановы проснулись рано: еще семи часовъ не было. Глафира Семеновна поднялась съ постели первая, отворила окно, подняла штору и ахнула отъ восторга. Передъ ней открылся великолѣпный видъ на Неаполь съ высоты птичьяго полета. Гостинница помѣщалась на крутой горѣ и изъ оконъ былъ видѣнъ весь городъ, какъ на ладони. Вдали виднѣлось море и голубая даль. По морю двигались черными точками пароходики съ булавочную головку, бѣлѣли паруса лодокъ, слѣва выросталъ Везувій и дымилъ своимъ конусомъ. Внизъ къ морю террасами сползалъ длинный рядъ улицъ. Крыши, куполы, шпицы зданій въ перемежку съ зеленью садиковъ и скверовъ пестрѣли всѣми цвѣтами радуги на утреннемъ солнцѣ. Теплый живительный воздухъ врывался въ открытое окно и невольно заставлялъ дѣлать глубокіе вздохи.