Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

Но не беспокойтесь! Я человек благоразумный и умею хранить чужие тайны. Передайте вашему отцу, что, если он даст мне хорошую скидку с «Jиstitiae Naturalis Principla», я буду немее рыбы!

Ваш покорный слуга, Уильям Генри Кадуалладр

Я обратилась к копии документа, сделанной добросовестным профессором Кадуалладром. Как он и отметил, за Эммелину расписался мистер Ломаке. По крайней мере это означало, что она не погибла при пожаре. А строкой ниже стояло имя, которое я надеялась увидеть: «Вида Винтер». После него в скобках было указано: «ранее известная как Аделина Марч».

Вот оно, подтверждение.

Вида Винтер — это Аделина Марч.

Значит, она говорила мне правду.

С этой мыслью я направилась в библиотеку, где прослушала, делая пометки в блокноте, рассказ мисс Винтер о том, что случилось после ухода Эстер.

Первую ночь и первый день после воссоединения Аделина и Эммелина оставались у себя в комнате. Все это время они пролежали в одной кровати, обнявшись и глядя друг другу в глаза. Миссиз и Джон-копун по молчаливому согласию не тревожили девочек, относясь к ним как к идущим на поправку больным. В сущности, они таковыми и являлись. Близнецы получили тяжелую травму и теперь понемногу приходили в себя, лежа нос к носу и глаза в глаза. Не сказав за это время ни слова. Ни разу не улыбнувшись. Моргая в унисон. Посредством этого растянувшегося на сутки обмена взглядами нарушенная связь была восстановлена и рана затянулась. Но, как и все глубокие раны, она оставила после себя шрам.

А между тем Миссиз недоумевала, что же случилось с Эстер. Джон, не желая разрушать ее иллюзии относительно гувернантки, ничего не рассказал о случившемся в доме доктора, но это молчание лишь заставляло ее строить все новые и новые предположения.

— Уж доктору-то она наверняка сказала, куда и зачем уезжает, — заявила в конце концов Миссиз. — Я спрошу у него, когда она должна вернуться.

Теперь Джон был вынужден заговорить.

— Не вздумай его об этом спрашивать! — грубо отрезал он. — Не спрашивай его ни о чем! Да и доктор к нам больше не явится.

Миссиз отвернулась от него в еще большем недоумении. Что такое со всеми случилось? Куда подевалась Эстер? Почему Джон так расстроен и зол? И доктор, дотоле ежедневно наведывавшийся в усадьбу, — почему он вдруг перестанет сюда приходить? Все это было выше ее понимания. В последние дни ее все чаще посещало и подолгу не покидало чувство, что с этим миром творится что-то неладное. Неоднократно она, вдруг встряхнувшись посреди дня, обнаруживала, что несколько прошедших часов не оставили никакого следа в ее памяти. Порой она не могла понять некоторые фразы, явно имевшие смысл для других. А когда она просила ей это пояснить, в глазах людей мелькало странное выражение и они спешили закончить разговор. Безусловно, с миром творилось что-то неладное, и внезапное исчезновение Эстер было лишь частью этого глобального процесса.

Джон-копун сочувствовал переживаниям Миссиз, но при этом радовался, что Эстер покинула усадьбу. Ему это принесло большое облегчение. Он теперь в любое время свободно заходил в дом и вечерами подолгу засиживался на кухне у Миссиз. С его точки зрения, потеря гувернантки была на самом деле не потерей, а избавлением. Эстер внесла лишь одну позитивную перемену в жизнь Джона, побудив его вновь заняться фигурным садиком, но это было сделано непрямым путем, без нажима, и впоследствии он легко убедил себя в том, что возрождение сада началось исключительно по его собственной инициативе. Окончательно поверив, что Эстер уже не вернется, он снова стал расхаживать по всему дому в рабочих сапогах и чистил их прямо у плиты, упершись ногой в край кухонного стола, — а кто мог ему это запретить?

Между тем приступы ярости у затворника Чарли сменились тоскливой депрессией. Порой было слышно, как он, шаркая ногами, медленно передвигается по своим комнатам; а приложив ухо к двери, можно было разобрать нескончаемые рыдания и всхлипы вроде тех, что через силу выдавливает из себя упрямо не желающий успокоиться двухлетний ребенок. Быть может, до той поры Эстер каким-то таинственным — но притом, безусловно, научным — способом умудрялась воздействовать на Чарли через закрытые двери, не позволяя ему погрузиться на самое дно отчаяния? Такая возможность отнюдь не исключена.

Исчезновение Эстер отразилось не только на людях — на него тотчас отреагировал и дом как таковой. Это прежде всего проявилось в наступившей здесь тишине. Исчез дробный стук ее каблучков на лестницах и в коридорах, а вскоре стих и грохот молотков рабочих, занимавшихся починкой крыши. Мастер-кровельщик, узнав об отъезде гувернантки, логично рассудил, что теперь некому будет подсунуть Чарли счет за выполненную работу, которая таким образом останется неоплаченной. Посему он упаковал инструменты и отбыл, позднее еще раз появившись в усадьбе лишь для того, чтобы забрать свою стремянку.

С первого же дня тишины старый дом вернулся на привычную стезю упадка и разрушения, как будто и не было кратковременного перерыва в этом растянувшемся на многие годы процессе. Началось, как водится, с мелочей: снова из всех щелей полезли грязь и труха, каждый предмет в каждой комнате стремительно обрастал слоем пыли, окна покрылись налетом жирной копоти. Привнесенные гувернанткой перемены были очень поверхностными, и сохранение их требовало постоянных усилий. А поскольку все мероприятия Миссиз по поддержанию чистоты разбивались о ее бессилие, старый дом вновь проявил свою истинную сущность. Очень скоро здесь уже не было ни одной вещи, прикосновение к которой не оставило бы на ваших пальцах грязных пятен.

Сами эти вещи также взялись за старое. Первыми пошли вразброд ключи: они вываливались из замочных скважин и отцеплялись от связки, чтобы найти себе новое пристанище где-нибудь в щели между половицами. Серебряные подсвечники, еще не успевшие потерять блеск после проведенной Эстер тотальной чистки, перекочевали с камина под кровать Эммелины, пополнив собой ее коллекцию «всего, что блестит». Книги постепенно перемещались с библиотечных полок на верхние этажи, чтобы пристроиться где-нибудь в темном закоулке. Портьеры обрели способность самостоятельно двигаться, упрямо наползая на оконные проемы. Даже мебель пришла в движение, пользуясь тем, что никто за ней не присматривал: в одном месте возникал и уверенно расширялся просвет между диваном и стенкой, в другом кресло отъезжало в сторону на пару-другую футов. Снова начало заявлять о себе домашнее привидение.

Состояние крыши в процессе ремонта имеет обыкновение сперва ухудшаться, чтобы только потом улучшиться. Соответственно, дыры, проделанные кровельщиком на предварительной стадии работ, намного превосходили размерами те, которые он был призван залатать. Теперь ясным днем можно было валяться на чердачном полу, нежась в лучах солнца, и это было приятно. Иное дело, когда зарядили дожди. Вода протекала с чердака в комнаты верхнего этажа; доски пола начали гнить, и перемещаться здесь надо было очень осторожно, избегая опасных участков с проседающими половицами. Все шло к тому, что пол скоро провалится и через дыры будут видны помещения этажом ниже. А сколько времени потребуется для того, чтобы провалились полы всех этажей вплоть до библиотеки? А что будет, когда провалится и библиотечный пол? Наступит ли тот день, когда можно будет, стоя в погребе, разглядеть небо сквозь все этажи дома?

Пути воды, как и пути Господни, неисповедимы. Проникнув внутрь дома, она хоть и подчиняется закону тяготения, но делает это на свой лад. Она находит тайные лазейки в полостях стен и между перекрытиями, вдруг начиная капать или течь тонкими струйками в самых неожиданных местах. По всему дому были расстелены тряпки, дабы впитывать влагу, но их никогда не выжимали. Кастрюли и тазики, расставленные там и сям под капелью, переполнялись гораздо раньше, чем кто-нибудь вспоминал, что их надо бы опорожнить. От стен целыми пластами отваливалась штукатурка; сырость разъедала строительный раствор. На чердаке некоторые перегородки при нажатии рукой шатались, как больной зуб.

А что в это время происходило с близнецами?

После тяжелейшей раны, которую им нанесли Эстер и доктор, девочки были уже не те, что прежде. Шрам от нее остался у обеих на всю жизнь, ибо даже время не могло полностью излечить их от последствий того насильственного разделения. Однако полученная травма сказалась на них по-разному. Аделина, впавшая в полную прострацию сразу после того, как у нее забрали сестру, абсолютно ничего не помнила о дальнейших событиях. Для нее перерыв между утратой и повторным обретением Эммелины мог с одинаковым успехом измеряться годами или секундами. Теперь это уже не имело значения, поскольку все закончилось, и она снова вернулась к жизни.