Девять принцев Амбера. Ружья Авалона - Роджер Желязны
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге я нализался в дрова, и к утру меня оттащили обратно в темницу, когда праздник кончился и к делу приступили уборщики. Жаль только, что я не упился до скотского состояния и не заблевал ни пол, ни чьи-нибудь парадные одеяния!
Закончился первый год во тьме.
Глава девятая
Не стану утомлять излишними подробностями. Второй год был в целом похож на первый, с тем же финалом. И третий – тоже. На второй год Рейн приходил ко мне дважды, с корзиной лакомств и ворохом сплетен. Оба раза я строго запрещал ему приходить снова. На третий год он спускался в подземелье шесть раз, почитай каждые два месяца, и я постоянно повторял свой запрет, съедал его еду и слушал все, что он мог рассказать.
В Амбере было неладно. Странные существа являлись из Тени, неся смерть и разрушения. Их уничтожали, конечно, а Эрик все пытался понять, как такое вообще вышло. Я не упомянул о своем проклятии, но позднее про себя порадовался тому, что оно действует.
Рэндом, как и я, пока оставался узником. Его жена воссоединилась с ним в тюрьме. Позиции прочих моих братьев и сестер остались прежними. Что подогревало меня во время празднества по поводу третьей годовщины коронации, и от этого я словно ожил вновь.
Именно от этого.
Однажды оно просто случилось, и я пришел в столь восторженное настроение, что немедля откупорил последнюю бутылку вина, что принес Рейн, и распечатал последнюю пачку сигарет, которые старался беречь.
Я курил, пил вино и наслаждался ощущением того, что все же взял верх над Эриком. Если он узнает, мне конец, но я знал, что он не знает.
И поэтому наслаждался дымом сигарет, вкусом вина и видом света, который и был причиной всему.
Да, света.
Где-то справа у меня забрезжило крохотное пятнышко света.
Скажем так: я очнулся на больничной койке и узнал, что выздоровел слишком быстро. Суть ясна?
Я исцеляюсь куда быстрее других. Все владыки Амбера наделены тенью этой способности.
Я пережил чуму. Я пережил марш на Москву.
Я регенерирую куда быстрее и лучше всех, кого я знал. Наполеон однажды отметил то же самое. Как и генерал МакАртур.
С повреждениями нервов вышло немного дольше, только и всего.
Ко мне возвращалось зрение – вот что означало то пятнышко, столь прекрасное, где-то там, справа.
Через некоторое время я точно знал, что свет этот исходит из окошечка в двери моей темницы.
Я отрастил себе новые глаза, проверил пальцами – так и есть. Потребовалось более трех лет, но я справился. Это был тот самый шанс, один на миллион, о котором я упоминал ранее, тот шанс, которого не мог предвидеть даже Эрик, потому что разные способности в нашем семействе распределены по-разному. В этом я точно взял над ним верх: узнал, что способен вырастить себе новые глаза. Я и раньше знал, что могу восстановить нервные окончания, нужно только время. На франко-прусской войне я повредил хребет и был парализован. Через два года все прошло. Так что у меня была надежда – отчаянная, согласен, – что я смогу повторить то, что сделал тогда, и с выжженными глазами. И я был прав. Глазные яблоки восстановились, и зрение тоже потихоньку возвращалось ко мне.
Сколько оставалось до следующей годовщины коронации Эрика? Я застыл посреди камеры, пытаясь унять сердцебиение. Как только кто-то заметит, что я восстановил глаза, я лишусь их снова.
Следовательно, я должен бежать отсюда до окончания четвертого года заключения.
Как?
До сих пор я в общем-то не задумывался о побеге: даже сумей я найти способ выйти из камеры, из Амбера мне не выбраться, – да и из дворца тоже, в общем, – пока я слеп и не имею сторонней помощи, а таковой не было.
А вот теперь…
Дверь моей камеры была толстой, массивной, схваченной латунными полосами. На высоте примерно пяти футов в ней было крошечное зарешеченное окошечко, чтобы следить, жив ли я, если кому вдруг станет интересно. Но если я даже сумею выбить решетку, до замка оттуда не дотянуться. Сквозь дверку в нижней части проходила плошка с водой, и в общем мало что еще. Дверные петли то ли снаружи, то ли вделаны в стену, точно я не знал, но добраться до них в любом случае не мог. Окон в камере не было, других дверей тоже.
Кромешный мрак, словно я все еще оставался слепым, за вычетом неверного воодушевляющего пятнышка света за решеткой. Я знал, что зрение далеко еще не восстановилось, на это уйдет немало времени. Но если бы даже и восстановилось – здесь практически полный мрак. Я точно знал это, ибо знал подземелья Амбера.
Я закурил сигарету и немного походил по камере, перебирая свои пожитки в поисках того, что могло бы помочь. Одежда, тюфяк и целая куча прелой соломы. Еще были спички, но от мысли поджечь солому я отказался. Вряд ли кто-нибудь явится открыть дверь, если я так поступлю. Скорее стражник просто посмеется там, снаружи, если вообще придет.
А еще у меня имелась ложка, украденная на последнем банкете. На самом деле я хотел спереть нож, но Джулиан заметил и быстро вырвал его у меня из рук. Чего он не заметил, так это что нож был второй попыткой. В сапоге у меня уже была спрятана украденная ложка.
И на что же она годится?
Я знал кучу историй о типах, которые прокопали себе дорогу из тюрьмы с помощью самых странных предметов вроде поясной пряжки (каковой у меня не имелось). Но у меня не было времени повторять подвиги графа Монте-Кристо. Я должен бежать в течение нескольких месяцев, или от моих новых глаз снова не будет никакого проку.
Итак, дверь. Деревянная, дубовая. Окована четырьмя металлическими полосами. Одна сверху, одна снизу – прямо над дверкой-кормушкой – и две сверху вниз по обе стороны смотрового окошка шириной в фут. Дверь открывалась наружу, замок слева. Толщина двери, насколько мне помнилось, дюйма два. Местоположение замка я также примерно помнил и проверил это, нажав на дверь и ощутив сопротивление в этом месте. Еще есть засов, но с ним можно разобраться позже – скажем, сдвинуть его черенком ложки, просунув ее между дверью и стеной.
Устроившись на коленях на тюфяке у двери, я ложкой очертил квадрат там, где
