Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

Кроме партизанского начальства на площадь потянулись любопытные, топтались в ожидании начала, поглядывали с почтением на очкастого в фартуке, колдовавшего с бутылками.

К Варухину подошел Афанасьев, что-то спросил. Варухин ответил с раздражением, понятно: волнуется человек. Тут на любого придись — заволнуется, как-никак — момент ответственный, к нему Варухин готовился со дня включения десантников в отряд, а потом с помощью Вассы добился и поддержки командования. И вот все готово. Варухин сделал знак рукой. Чересчур любопытных и настырных оттеснили подальше, Гринька поднес Варухину зажигательный снаряд, тот бросил его в кучу хлама, но, как это бывает, с первого раза трудно сразу попасть в цель. Бутылка, перевернувшись в воздухе, шлепнулась с недолетом и не разбилась. Из группы зевак, толпившихся в стороне, кто-то крикнул: «Мах на небо — ляп на землю…»

Варухин оглянулся и бросать больше не стал, предоставил заниматься черновой работой Гриньке. А тому того и надо. Человек, можно сказать, изныл от нетерпения показать свою сноровку. Уж что-что, а пульнуть он умеет…

И действительно, первой же бутылкой попал в цель. Брызнули осколки, кто-то насмешливо захлопал в ладоши:

— Ишь как хватко саданул!

— Небось сызмала на соседских собаках тренировался…

— Оно стрельнет?

— Загорится, а не стрельнет.

— Поначалу должно стрельнуть, а потом уж…

— Тьфу! Ты ему одно, а он…

Мишень — это воображаемый танк, он должен полыхать, но «танк» почему-то не того… хоть бы дымком паршивеньким потянуло. Странно…

Варухин достал из кармана платок, нервничая, утерся. Гринька посмотрел на него вопросительно: запустить еще? Тот кивнул. Гринька с той же хваткой выполнил приказание, но результат прежний. Раздосадованный химик побежал к мишени, наклонился, придирчиво осмотрел осколки стекла, солому. Кто-то вздохнул сочувствующе:

— Ок-казия…

— Эй, Игнат, слышь? На́ кресало! — гоготнули разведчики.

— Цыц, горлодеры! Не дадут человеку сосредоточиться…

Морща лоб и отводя глаза, Варухин вернулся к бутылкам и склянкам. Выплеснул чего-то, чего-то долил, заткнул поллитровку, протянул подручному. А тот вошел уже в азарт — только подавай! Кидал, что называется, бутылку в бутылку, а проклятая рухлядь не горит, хоть плачь!

Афанасьев раздраженно дернул себя за мочку уха, позвал Варухина. Тот направился было к нему, но, должно быть, передумал, свернул к Коржевскому, рядом с которым стояла Васса, доложил осевшим голосом:

— Товарищ командир, реактивы потеряли эмиссию, то есть качество. Устарели…

Коржевский промолчал. Раздвигая рукой людей, уходила Васса. Сердце Варухина екнуло. «На кой черт надо было связываться с бутылками! Тьфу! Как скверно получилось! А все этот Байда, остолоп! Выкопал где-то эту дрянь, мокрозадый полицай! Поистине, заставь дурака богу молиться…»

— Дядя, а дядя? Подкинуть тряпок? — спросил простодушный Гринька.

Варухин в сердцах гаркнул на него, повертелся еще немного возле бутылок, создавая видимость деловых хлопот, и незаметно исчез. Партизаны потянулись к местам постоя, площадь опустела, лишь Гринька не уходил. Вскоре к нему присоединилась целая ватага «бутылкометчиков», и еще долго были слышны их воинственные кличи и пронзительный звон осколков.

Этот звон назойливо и раздражающе лез в уши Вассы. Она сидела на завалинке хаты удравшего полицая Тихона Латки. Обочь росли узловатые березы, какие-то одинокие, истрепанные ветрами.

Такой одинокой и обманутой чувствовала себя и Васса. Еще совсем недавно она не знала человека лучше Варухина, среди ее знакомых не было ни одного, чьи мечты и стремления были бы ей так понятны! А какие интересные, захватывающие беседы вели они! А сейчас словно все перевернулось, остались лишь разочарование и досада. Неужто Варухин стал ей неприятен только из-за краха «производства боевых зажигательных средств»? Конечно, нет. Она понимала, что неудача может постигнуть любого, но обостренное чутье женщины открыло ей глаза на неестественность его поведения. Не нынешняя неудача привела к тому, что Васса не хочет больше видеть его. Это назревало исподволь, медленно, но Васса сама давила всякие предубеждения в зародыше, лишь бы досадить Афанасьеву, которого терпеть не могла. Но предубеждения не рассеивались, и вот наступил час, когда под воздействием обстановки после долгих размышлений Васса на дружбе с Варухиным решила поставить точку. Варухин этого пока не знал.

УБЕЖДЕННЫЙ КОМИССАР

Однажды ненастным днем, когда в небе барахтались серые тучи, а внизу курилась едкая поземка и лес утопал в белесой мгле, командир с комиссаром сидели в землянке и громко разговаривали.

— Не только листовочки должны сочинять мы, коммунисты, в трудное нынешнее время, — рубил Купчак категорически. — Громкими речами да прокламациями народную совесть не расшевелишь, а ведь только совесть в силах сплотить людей воедино в дни огромных бедствий и испытаний. Но ее надо будить и постоянно тревожить личным примером, решительными эффективными действиями, надо наносить внезапные и мощные удары по врагу. А мы никак не можем раскачаться по-настоящему, и оккупанты чувствуют себя вольготно.

— Погоди, это явный перегиб! — остановил Купчака Коржевский. — И вообще, чего ты взялся агитировать меня за Советскую власть? Как это мы не можем раскачаться? А налет на Рачихину Буду, уничтожение гарнизона и освобождение заложников — это тебе что?

— Налет на Рачихину Буду — это отдельный эпизод! Фашистов надо уничтожать постоянно всеми силами и способами, применять острые методы диверсионной работы, наносить удары по железнодорожным коммуникациям, по жизненно важным объектам, отвлекать на себя их войска. Наши громят оккупантов под Москвой. А мы…

— Да где ж я возьму тебе тех жизненно важных коммуникаций и объектов? — спросил с подковыркой Коржевский.

— Если нет поблизости, то есть западнее такие важные узлы, как Чернигов, Житомир, Ковель…

— Фю-ю-ю! Хватил. До тех объектов добрые сотни верст! А высунь нос на двор — не май! Новый год на носу, поди-ка, попробуй, далеко ли протопаешь?

Оба помолчали, прислушиваясь к завыванию ветра за дверью землянки.

— И тем не менее я считаю — стоит высунуть нос, более того, следует. И я это должен сделать, — непреклонно сказал Купчак. — Группа из трех-четырех человек сумеет пробраться к действующей магистрали. Это, Карп Каленикович, и хочу я решить с тобой… Если мы не мобилизуем людей, за нас никто этого не сделает. Мы должны поднимать народ на врага и бить его здесь, в глубоком тылу. Лучше раз увидеть, чем десять раз услышать. Вот я и думаю, если взять коней с вьюками или сани, нагрузить их взрывчаткой, боезапасом, продовольствием, а людей — на лыжи…