Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

Лущилин поморщился от столь откровенного проявления дремучей темноты, застонал беспомощно:

— Да при чем здесь азбука? Для операторской работы мало знать точки-тире, нужны практика, скорость, ритм. Да что там! Чего не умею, того не умею. В общем, увольте.

— Уж если вы не умеете, то мы и вовсе ни бум-бум! Нам хоть как-нибудь, Эраст Матвеевич, а? Ну, помогите, дорогой, вот так нужно!.. Кроме вас, некому.

— Ну поймите же вы… — взмолился тот, но Коржевский не дал ему говорить, взял за рукав, дернул повелительно:

— Надо! — И еще раз повторил твердо: — Надо, Эраст Матвеевич!

Лущилин громко высморкался, спрятал в карман синий, пахнущий канифолью платок и сложил руки на груди крест-накрест. Всем своим видом он как бы отстранялся от ответственности: мол, я вынужден подчиниться, но последствия — на вашей совести. Медленно повернулся, пошел к зданию управы. Коржевский подмигнул присутствующим, накинул полушубок, пошел следом. За ним потянулись Купчак и еще несколько командиров, заинтересовавшихся, что получится из этой затеи.

В нужное время Лущилин вошел в связь, но записать ничего не успел. Попросил повторить сызнова и как можно медленней! Там, на центральной, прекрасно поняли его просьбу, но, вероятно, подумали о радисте что-то нехорошее и, вместо того чтобы помочь бедному, нарочно затрещали зуммером как из скорострельного пулемета! Лущилин повернулся к Коржевскому, развел в досаде руками: говорил же вам!

— Ничего, ничего… — сказал тот, пожевав кончик бороды. — Действуйте смелей, передавайте шифровку. Лишь бы они приняли ее.

Лущилин, выпятив от напряжения губы, долго выстукивал ключом, водя пальцем по длинной колонке цифр. Командиры вперились взглядом в мигающий зеленый глазок индикатора, молчали.

Последняя цифра отбита, руки Лущилина опустились на сухие колени. Стало тихо. Слышны лишь свист передатчика да голоса с улицы, приглушенные стенами.

Но вот зуммер затрещал опять, на этот раз медленно. Лущилин схватил карандаш, стал записывать. На губах его появилась едва приметная усмешка. Карандаш Лущилина продолжал бегать по листку, ряды цифр росли. Небольшая пауза, новый листок бумаги, и опять потянулась цепочка, только уже из букв. Текст незашифрованный. Лущилин писал, а уши его все больше розовели. Сеанс закончился, листок, испещренный цифрами, перешел в руки Коржевского.

— А там что? — спросил он, показав на бумажку, оставшуюся у радиста.

Лущилин откашлялся, махнул безнадежно рукой:

— Дурацкие шуточки. Спрашивают, в какой я сапожной артели практику проходил… — И вдруг прорычал со злом: — Говор-р-рил же я вам, что не умею!

Коржевский скрипуче захохотал:

— Умеете, дорогой! Еще как умеете! Вы же… вы же настоящий папанинец! Кренкель!

Лущилин снова махнул рукой и отвернулся.

…Под артиллерийский склад оккупанты приспособили бывшее колхозное зернохранилище. Не иначе как Рачихиной Буде отводилась роль форпоста, с которого должны производиться операции по уничтожению партизан. Пушек у партизан не было, но снаряды — это взрывчатка, надо только ее извлечь из стальной оболочки. В этом деле хорошо разбирается Афанасьев. Надо побыстрей и побольше вывезти в лес снарядов, а они по ту сторону села, за речкой. Моста нет, брод плохой, повозки то и дело вязнут. Афанасьев решил ускорить и упростить транспортировку: к берегу подогнал подводы, а бойцов заставил переносить снаряды через речку. Два снаряда в мешок — не такая уже тяжесть. Для всех тяжесть небольшая, но только не для Варухина. Он считал иначе. Что такое, на самом деле? Афанасьев хочет превратить его в ишака: «По два черта буду я таскать, а не по два снаряда! Ему надо выслуживаться, а я должен из-за него надрываться, как идиот. Дудки!»

И, верный себе, Варухин поднял один снаряд, прижал к груди, как ребенка, и, осторожно ступая, понес его через речку. Положил на повозку, не спеша идет обратно. Руки болтаются, точно они у него в суставах вывихнуты. Взял следующий снаряд, вошел в воду. Ноги переставляет так медленно, что все его обгоняют. Оказавшись последним, поглядел жуликовато по сторонам — и бултых! Окунулся до пояса в студеную воду и бегом к Афанасьеву:

— Товарищ командир взвода, у меня произошло несчастье: я оступился, упал и промок до нитки. Разрешите мне отлучиться обсохнуть.

Афанасьев посмотрел на симулянта с явно деланным участием, понимая, что тот опять пытается обвести его вокруг пальца, сказал:

— Да, товарищ Варухин, несчастье у вас действительно огромное. Но есть более быстрый и более надежный способ сушки одежды, применяемый в боевых условиях всеми солдатами Какой? Работать поживее, носить снаряды не по одному, и даже не по два, а по три.

Однако Варухин увильнул от изнурительной работы. Появился Коржевский, увидел, что химинструктор мокрый, и велел отпустить его…

«И что за человек этот Варухин? — думал Коржевский. — Взять хотя бы вчерашнее: спаренный с Байдой, пошел на опасное дело, и что же? Оба оказались на высоте, проявили находчивость, смелость, решительность. И Байде, как он сам заявил, понравился напарник. Но как же тогда совместить вчерашнее с его нынешним поведением, с его бесконечными увертками и всякими фокусами? Вот, пожалуйста, пошел сушиться и сушился бы, наверное, до следующего утра…».

Но через два часа к дому, где почивал Варухин, подъехал на рессорнике Юрась и заорал с воодушевлением:

— Начхим! Получай реактивы! — И похлопал ладонью по вместительной бутыли в кузове рессорника.

Варухин вышел недовольный из дому, понюхал бутыль.

— Где раздобыл?

— В своем государстве да не раздобыть! Чуешь? Настоящий сероуглерод! На сто верст вонища. Колхозники вредителей морили неплохо, а теперь мы фашистов потравим…

Их обступили партизаны.

— Спасибо, — без особого воодушевления сказал Варухин и пояснил с важностью: — Именно этого препарата мне и не хватало. Теперь можно приступать к изготовлению боевых зажигательных средств. Сейчас же займусь расчетами, и к вечеру произведем эксперимент.

— Ишь, едят тя мухи с комарами… Дело-то, видишь, какое? — заговорили партизаны. — А что? Человек ученый, а мы, темнота, потешались над ним. Нехорошо. А все этот боров, Кабаницын, чтоб ему пусто было!

Вторые сутки дозоры, высланные по дорогам, опасных передвижений противника не отмечали. Не поступало тревожных сигналов и от своих людей из райцентра. Но партизаны знали: покой обманчив и недолог.

Обоз со снарядами, отправленный вчера в лагерь, вернулся за следующим грузом и вскоре погромыхал под охраной верховых лесными дорогами обратно.

Перед вечером Коржевский с командирами подразделений двинулись на соборную площадь, освобожденную от колючей проволоки, смотреть испытания нового зажигательного оружия, созданного Варухиным. По его поручению пацаны насобирали пустых бутылок, настрогали деревянных пробок. Варухин действовал уверенно, со знанием дела. Раздобытый Юрасем сероуглерод отмерял мензуркой, смешивал с чем-то, наполнял проворно бутылки через воронку, насыпал туда же белого порошка и крепко забивал пробку. Ему помогал Гринька — шустрый болтливый парнишка из местных. Он притащил, как велел ему Варухин, всякой рухляди, железяк, щепок, соломы и свалил в кучу посреди площади, — это мишень.