Лето 1969 - Элин Хильдебранд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако второй мартини, похоже, был с примесью адреналина, потому что Кейт оживляется.
– Милая, – говорит она, – расскажи-ка мне все.
– Все?
– Да, все-все, что происходит в твоей прекрасной умной головке. Блэр заметила, что у тебя растет грудь, и теперь я вижу – так и есть.
Кейт смотрит на грудь дочери, и Джесси готовится к вопросам об ожерелье, но их не следует.
– Я ничего не расскажу бабушке, – говорит мама. – Я все детство хранила секреты, даже совсем глупые. Например, как Тимоти Уитби с соседней улицы учил меня водить на своем «Студебекере», и знаешь, что из этого вышло? Я стала отличной хранительницей тайн.
Кейт вынимает оливки из мартини и зубами снимает одну с зубочистки. Джесси рада, что мать хотя бы что-то ест, ведь Кейт не притронулась ни к подносу с соленьями, ни к крекерам, ни к хлебу.
– И сейчас у меня есть секреты, хоть я уже взрослая. Большие секреты.
– Правда? – переспрашивает Джесси. Она пытается представить мамины секреты, но в голову ничего не приходит.
Кейт кивает и ест вторую оливку.
– Поэтому ты должна знать, что можешь рассказать мне все, абсолютно все, и я не рассержусь. Буду любить тебя так же сильно, как сейчас. Знаешь, Блэр и Кирби похожи на меня, у них есть секреты, а вот Тигр рассказывает все. И ты будешь, да? – Она моргает. – Поделишься со мной, Джесси?
Та пытается представить, каково это – рассказать матери все. «Дома, в Бруклине, Лесли придумала игру, в которой все мы брали что-то, не заплатив. – Эта «игра», Джесси точно знает, была воровством. – И хотя я знала, что поступаю неправильно, мне нравилось. Поэтому теперь я ворую, если расстраиваюсь. Например, когда инструктор по теннису Гаррисон Хоув обхватил меня и потерся…»
Лицо Джесси краснеет даже при мысли об этих словах. Она никак не может рассказать матери о Гаррисоне.
Приходит Алиса с написанным на доске меню, и Джесси с Кейт делают вид, что рассматривают варианты (телятина «Оскар», утка с апельсинами, coquilles St. Jacques – салат из гребешков), но обе заранее знают, что закажут, потому что их выбор всегда одинаков: салат «Цезарь» на двоих, креветки с чесночным соусом для Кейт, филе миньон с соусом беарнез и печеный картофель со сметаной и шнитт-луком для Джесси.
– А на десерт одно клубничное пирожное, пожалуйста, – добавляет Кейт, потому что все знают: клубничные пирожные на кухне быстро заканчиваются, просить надо сразу.
Алиса записывает заказ в маленьком блокноте, затем перечитывает его.
– «Цезарь», две вилки; одни креветки с чесночным соусом; одно филе средней прожарки с запеканием. И одно пирожное, две вилки. – Она одаривает их непостижимой улыбкой. – Помните, что сказала Соня?[33]
– Что? – спрашивает Джесси.
Алиса снова хихикает, маленькие красные глазки прищуриваются, из них брызжут слезы.
– Мне еще один мартини, – заказывает Кейт.
Джесси дожевывает рогалик и еще крекер, хотя уже наелась. Она никогда не осиливает весь стейк, но ничего страшного. Упакует его в коробку и, возможно, позже поделится с Пиком.
«Я влюбилась в Пика». Джесси хочет довериться матери, но решает не делать этого. Если признается, что у нее проснулись взрослые чувства, то ее могут тут же забрать из «Пустячка» и заставить спать рядом с бабулей.
Но вскоре становится ясно: ничего страшного, если Джесси не расскажет матери обо всем или даже о чем-то. Как только Алиса приносит третий мартини, Кейт мечтательно улыбается, и Джесси понимает, что мама забыла о своей просьбе. Однако сама Джессика не хочет соскочить с крючка.
– Я правда хочу кое-что рассказать.
Кейт резко оборачивается и перегибается через стол.
– У тебя начались месячные, солнышко?
– Нет. – Джесси даже не верится, что она собирается поделиться наболевшим. Но признаться придется. Слова копятся в горле, как разъяренная толпа. Тринадцать, напоминает она себе, – это возраст зрелости и ответственности.
– Бабуля не разрешает мне подписываться в клубе фамилией Левин, – выпаливает Джесси. – Потому что она антисемитка.
Джессика не уверена, чего ожидает: возмущения, гнева, недоверия – но только не смеха матери. Кейт откидывает голову назад, демонстрируя шею и жемчуг.
– Ха-ха-ха-ха-ха!
В горле Джесси встает комок.
– Мама, – выдавливает она дрожащим голосом, – это же моя фамилия.
«И твоя тоже», – хочется добавить, но у Кейт полно имен на выбор, так что она, возможно, не чувствует такой привязанности к фамилии Левин, как Джесси.
Мать замечает тон или выражение лица дочери и всхлипывает.
– Да, дорогая, это твоя фамилия. Ты должна гордиться ею, и я поговорю с бабушкой. Я бы не назвала ее антисемиткой, хотя, конечно, она недолюбливает твоего папу.
Джесси поражается этим словам, произнесенным так открыто.
– Но почему? Папа…
– Самый замечательный человек на свете. Мы обе знаем. Но твоя бабушка неровно дышала к Уайлдеру.
Джесси погружается в мысли. Появляется Алиса с широкой деревянной миской и ингредиентами для салата «Цезарь». С тяжелым сердцем Джесси наблюдает за удивительно искусной работой официантки. Алиса измельчает чеснок и анчоусы в однородную пасту, театрально льет оливковое масло, крутит перечницу, которая длиннее руки Джесси, добавляет яичный желток и чайную ложку французской горчицы, затем заливает хрустящий салат ромен соусом, пока листья не покрываются им равномерно. В завершение Алиса посыпает салат полупрозрачными кусочками пармезана. Приготовление «Цезаря» прямо на столе – одна из причин, по которой Джесси любит «Безумного Шляпника» больше, чем любой другой ресторан, но сегодня ей не до зрелища.
Экзальта была неравнодушна к Уайлдеру Фоли. И что же это значит для Джесси? Ничего хорошего.
Как только Алиса уходит, Кейт начинает рассматривать стоящую перед ней тарелку с салатом.
– Разумеется, бабуля понятия не имела, каков был Уайлдер на самом деле. Он был… ублюдком, вот кем.
Джесси старается не показывать шок от услышанного ругательства. Раньше никто в семье не отзывался плохо об Уайлдере Фоли. Тот был кадровым военным – пехотинцем во Второй мировой войне, лейтенантом в Корее, – и это автоматически делало его героем. И он погиб так трагически, от несчастного случая с оружием в мастерской, когда брат и сестры Джесси были совсем малы, а он сам так молод. Всего тридцать три года. Джесси испытывает