Мы - Дэвид Николс

Затем последовало обоюдное «да», обмен кольцами, позирование для фотографий. Я наслаждался происходящим, однако по ходу церемонии жених и невеста все больше превращались в актеров, и, как мне кажется, в тот день мы чувствовали себя неловко, поскольку не привыкли быть в центре внимания. На фотографиях я получился слишком зажатым, как будто меня насильно вытолкнули на сцену из-за кулис. Конечно, мы выглядели счастливыми и влюбленными, по крайней мере, на фото это было очевидно, однако всегда хочется верить, что разговор между женихом и невестой в день бракосочетания состоит исключительно из нежностей, бесконечного «ты моя половинка», однако, помимо всего прочего, пришлось решать такие приземленные вопросы, как заказ такси, план рассадки, акустические системы, ну и, конечно, торжественные речи. Моя сестра с ходу вызвалась быть моим «шафером»; она произнесла довольно хвастливую речь, где в основном упирала на то, что наше нынешнее и, конечно, будущее счастье — единственно и исключительно ее заслуга, одним словом, мы буквально всем обязаны ей и теперь у нее в неоплатном долгу. Речь Кемаля, отчима Конни, была довольно забавной, хотя он и утратил чувство меры, расхваливая фигуру моей жены; ну а потом наступила моя очередь.

Я выдал пару историй, которые уже успел здесь рассказать, о нашем знакомстве, о Джейке, воздушном акробате, о том, как Конни сказала «да» у прилавка с деликатесами в килбёрнском «Сейнсбери». Я не слишком хороший рассказчик, но получил причитающуюся мне порцию смеха, а также невнятное бормотание и шиканье из того угла, где сидели друзья Конни по художественной школе.

Ведь Анджело тоже был там, неужели я забыл об этом упомянуть? За несколько месяцев до бракосочетания у нас с Конни возникли определенные разногласия, но с моей стороны было бы неосмотрительно и несовременно налагать запрет на всех ее бывших парней, уж не говоря о том, что тогда список гостей уменьшился бы наполовину. Итак, старина Анджело был тут как тут, он много пил и, насколько я понимаю, отпускал сардонические замечания по поводу происходящего. В глазах Анджело и его шайки-лейки я казался кем-то вроде Йоко Оно. Ну да бог с ними! Я сконцентрировался на своей жене. Жена. Какое странное слово! Смогу ли я хоть когда-нибудь к нему привыкнуть? Я благополучно довел свою речь до сентиментальной, но искренней концовки, поцеловал жену — опять это слово — и поднял бокал в ее честь.

Мы танцевали под запись «Night and Day» Эллы Фицджеральд — выбор Конни. Я лишь попросил, чтобы наш первый танец не был чересчур быстрым и необузданным, а потому мы медленно кружились, совсем как детская подвесная игрушка. Получилось самое настоящее шоу, поскольку после нескольких первых медленных па Конни принялась выгибаться и кружиться, в результате чего наши тела моментально переплелись, к величайшему удовольствию гостей. Затем мы резали торт, обходили присутствующих, причем время от времени мои глаза обшаривали комнату через плечо очередного коллеги или дядюшки в поисках Конни, и мы улыбались друг другу от уха до уха. Моя жена. У меня была жена.

Мой отец, который после смерти мамы словно уменьшился в размере, ушел рано. Я предложил ему найти отель, чтобы он мог переночевать. Излишество, которое привело его в ужас. Отели, считал он, только для знатных особ или дураков. «У меня дома отличная постель. И я не привык спать на чужих кроватях. — Он был решительно настроен не пропустить поезд на Ипсуич. — Пока, упаси господи, твоя сестра снова не начала петь». Мы рассмеялись, и он положил мне руку на плечо.

— Молодец, — сказал он, словно я сдал экзамен на получение водительских прав.

— Спасибо, папа. До свидания.

— Молодец, — произнес в свою очередь Анджело и обнял меня, не слишком дружелюбно, мазнув по плечу сигаретным окурком. — Молодец, приятель. Ты выиграл. Береги ее, ладно? Конни — классная девчонка. Золотая.

Я согласился с тем, что она золотая, и поблагодарил Анджело. Моя сестра, записная критиканша, повисла у меня на шее, пьяная и взволнованная, чтобы дать мне свою оценку.

— Грандиозная речь, Ди, — заявила она. — Но ты забыл сказать Конни, какая она роскошная женщина.

Неужто забыл? Я так не думаю. Мне казалось, я выразился вполне однозначно.

А потом, уже за полночь, измученные и пьяненькие, мы сидели в такси, направляясь в элегантный отель в Мейфэр, ставший нашей единственной данью роскошной жизни. В ту ночь мы не занимались любовью, причем Конни заверила меня, что у молодоженов это обычное дело. Мы просто лежали, повернувшись лицом друг к другу, наше дыхание пахло шампанским и зубной пастой.

— Привет, муж.

— Привет, жена.

— Чувствуешь себя как-то по-другому?

— Да нет, не сказать чтобы очень. А ты? Наверное, чувствуешь себя вконец обессиленной? Загнанной в угол? Подавленной?

— Дай-ка подумать… — Она передернула плечами, согнула руки в запястьях. — Нет, нет, я так не думаю. Но, может, еще слишком рано о чем-то говорить.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Был ли тот день самым счастливым в нашей жизни? Возможно, нет, поскольку счастливые дни не должны быть заполнены организационными вопросами, они редко проходят на публике и не требуют таких непомерных расходов. Счастливые дни выпадают случайно, нежданно-негаданно. Но, по крайней мере для меня, день нашей свадьбы стал кульминацией предыдущих счастливых дней и залогом предстоящих. Все было почти как прежде, но разве что только почти, и, перед тем как заснуть, я вдруг ощутил смутное беспокойство, которое обычно испытываешь перед продолжительным и нелегким путешествием. Билеты на месте, гостиница заказана, иностранная валюта приготовлена, паспорта выложены на столике в холле. И если мы будем на высоте или хотя бы приложим определенные усилия, то, без сомнения, замечательно проведем время.

И все же, а вдруг что-то пойдет не так? А вдруг откажет двигатель самолета или я не справлюсь с управлением автомобиля? А вдруг начнется дождь?

103. Il pesce

[44]

Если смотреть с высоты, то Венеция напоминает распластанную толстую рыбину с открытым ртом — леща или судака, может быть, — причем Гранд-канал играет роль пищеварительного тракта. Мой путь начинается с рыбьего хвоста — района Кастелло, со старой верфью и длинными террасами самых красивых в Европе домиков для рабочих. Затем я иду по северному берегу, спинному плавнику, через Каннареджо, где улицы выглядят более солнечными и курортными, что ли. Через Гетто — на железнодорожную станцию, потом вниз по основной туристической дороге, а скорее по тропе, так как туристы выстраиваются в очередь, чтобы просочиться на узкий мост Риальто. Сколько масок может надеть на себя один город? — удивлялся я, бредя по очередной неосвещенной торговой улочке в сторону площади Святого Марка, словно за глотком свежего воздуха, ведь площадь была такой сияющей и просторной, что казалось, никакие толпы туристов при всем старании не способны ее заполнить. У Гранд-канала — плавательного пузыря рыбины, по моим представлениям, — я на секунду остановился передохнуть. В то утро я уже успел послушать аденоидных гитаристов и «Танец феи Драже» из балета «Щелкунчик», исполненный на бокалах для вина, а также посмотреть на поразительно неуклюжего жонглера, обреченного вечно ронять предметы, и все же уличного действа было меньше, чем я ожидал. Результаты поиска в Интернете сочетания «баскер[45] и Венеция» показали, что город считается вражеской территорией. Интернет выдал мне изображения сердитых и обиженных живых статуй, которых энергично сгоняла с постаментов неутомимая polizia municipale[46]. Артистам требовалось разрешение, но Кэт, по-моему, была слишком необузданной и свободолюбивой, чтобы подчиниться требованиям итальянской бюрократии. Мне следовало искать аккордеониста, действующего партизанскими методами, кого-то, кто мог бы быстро сбацать что-нибудь, а потом исчезнуть в толпе. Значит, отдохнуть не получится. Чтобы подзарядиться энергией, я съел свой помятый банан и стал пробираться к театру «Феникс», возле которого баскер в костюме Пьеро заливисто исполнял «La donna é mobile»[47]. Устал как собака; слишком много для одного дня, слишком много народу. Я свернул на юг, прошел мимо парня из Западной Африки, торговавшего дамскими сумочками, и направился в сторону Дорсодуро, брюха нашей рыбы.

104. Макадамия

После всех этих древних камней деревянный мост Академии удивил меня приятной легкостью и кажущейся недолговечностью, и я остановился, чтобы бросить взгляд на восток, на вход в Гранд-канал, и вобрать в себя прекрасный вид. Странное выражение это самое «вобрать в себя»; оно вроде бы подразумевает некую эмоциональную подпитку или сохранение в памяти. Я любовался элегантностью и гармонией пейзажа, ни на секунду не забывая о скоплении туристов вокруг, и одновременно восхищался непрошибаемой уверенностью венецианских архитекторов, позволивших своим изящным зданиям склоняться над самой водой. А вот как насчет сырости? Как насчет наводнений? Может, все же стоило разбить лужайку или садик в качестве буферной зоны между домом и водой? «Но тогда это уже была бы не Венеция, — раздался голос Конни у меня в голове. — Тогда это был бы Стэйнес».